— Какую-какую? — говорит Алик. — Да любую.
— Что, совсем без разницы? — говорит Алёна.
— Совсем, — говорит Алик.
— Это правильно, — говорит Надя. — Это по-нашему. Если любви всё равно нет, то какая тогда, спрашивается, разница?
— Знаете что? — говорит Алик. — Любовь, как известно, приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Котлетки-то ещё остались у нас?
— Остались, остались, — говорит Татьяна.
— Ну что ж, может, тогда и накатим ещё? — говорит Алик.
— Можно, — говорю я.
— За любовь, — говорит Алёна.
— За вторую половинку, — говорит Татьяна.
— Неполную только, — говорит Надя.
— Тебе наливать неполную, что ли? — говорит Алик, который как раз занялся распределением оставшейся водки.
— Нет, за половинку неполную, — говорит Надя. — В смысле худую.
— Худую — в смысле плохую? — говорит Алёна.
— Нет, — говорит Надя. — В смысле хорошую, но неполную.
Мы дружно чокаемся и пьём до дна, закусывая последними котлетками.
ОГРАБЛЕНИЕ СО ВЗЛОМОМ
В тот день, когда ограбили Зарецких, у нас тоже произоила небольшая неприятность. Я просыпаюсь, как всегда, за полдень — правда, не сам, не потому, что выспался, а от громкого и резкого звонка домофона. Спросонья с трудом разбирая дорогу и чуть не свалившись с лестницы, спускаюсь на первый этаж, где почтальон торжественно вручает мне посылку. Это кое-какие книги, которые я заказал в одном Интернет-магазиие месяца два тому назад и о которых с тех пор уже успел благополучно забыть. Видио, позарез они мне нужны были.
Поднявшись обратно в квартиру и страшно недовольный тем, что меня разбудили в такую несусветную рань, я принимаюсь варить кофе. Татьяна сидит у себя в комнате — тихо, как маленький мышонок. В течение долгих лет совместной жизни она на собственном печальном опыте могла неоднократно убедиться, что по утрам ей оттуда лучше не выходить и меня не трогать — самой же потом хуже будет. Да и, наверное, занята она, так как вчера ещё начала новую картину: портрет молодой негритянки, вместе с которой она ехала в метро и которую за те полчаса, что поезд простоял в тоннеле, успела прекрасно рассмотреть.
От этих мыслей меня отвлекает шипение убегающего кофе. Густая жижа тёмно-коричневого цвета заливает нашу и без того весьма далекую от белизны плиту, но больше всего меня расстраивает даже не это, а то, что в турке мало осталось того напитка, который один лишь и способен привести меня в хотя бы относительно приемлемое для окружающих состояние. Вылив то, что не успело убежать, в мою любимую чашку, которая теперь, по сравнению с ничтожным количеством кофе в ней, кажется несуразно большой, я отправляюсь в нашу гостиную, где стоит мой квадратоголовый друг-компьютер и которая по этой причине одновременно является моим кабинетом.
Грубо разбудив друга нажатием кнопки «Старт», я делаю первый глоток кофе и тут же зажигаю заранее приготовленпую сигарету. Горячий дым обжигает легкие, никотин и кофеин начинают поступать в кровь, а через неё в мозг, который, как я надеюсь, от этой гремучей смеси соблаговолит наконец проснуться. Одной затяжки тут, копечно, недостаточно. Да и одной сигареты, по правде сказать, тоже. Хорошо хоть, что мне торопиться некуда. Я выхожу в Интернет — первым делом на главные новостные страницы: убедиться, что за минувшую ночь в мире не произошло ничего требующего моего немедленного внимания и (или) участия. Нет, всё, как обычно. Вашингтонский снайпер пристрелил ещё одного человека. Конгресс принял резолюцию, разрешающую президенту делать всё, что ему заблагорассудится, в любой момент и в любой точке земного шара. Биржа стремительно катится вниз, подписывая смертный приговор Саддаму Хусейну, а заодно и бесчисленным тысячам его подданных, которые погибнут в предстоящей войне. 13-летний школьник изнасиловал свою 36-летнюю учительницу. Всё — как всегда в последнее время, и я уже собираюсь начать проверять мою электронную почту, как в нашу дверь раздается стук.
От общения с другом-компьютером меня это нисколько не отвлекает, потому что дурной и совершенно, на мой взгляд, нелепой привычки открывать дверь на первый попавшийся стук я не имею. За исключением тех случаев, когда я заранее с кем-то договорился и жду гостей, естественно. Так что я начинаю методично стирать накопившиеся за ночь в моем электронном почтовом ящике письма: два предложения перезаложить под более низкий процент дом, которого у меня нет; три предложения открыть беспроигрышный бизнес, который в течение года сделает меня миллионером; семь приглашений посетить бесплатные порностраницы, из которых четыре обещают фотографии несовершеннолетних детей в откровенных позах; девять сообщений о том, как за три дня увеличить размеры детородных органов на 15 сантиметров; и четырнадцать рекламных листовок с совершенно фантастическими скидками на товары неизвестного мне предназначения. Всё. Такова почта за ночь, и теперь мой почтовый ящик пуст, а моя интернет-зависимость по-прежнему требует ещё какой-нибудь пищи.
В дверь опять стучат, уже зпачительно громче. «Вот настырные какие», — думаю я, но с места своего, естественно, не двигаюсь, а, наоборот, зажигаю вторую сигарету и перехожу к страницам с более подробным освещением событий в мире. Я полностью погружаюсь в чтение длинной статьи о попытке военного переворота в Кот-д’Ивуаре — стране, которая раньше пазывалась Берегом Слоновой Кости. Почему изменилось её название — я не знаю. Может быть, ельциноиды переименовали её вместе со многими российскими городами, весями и улицами в рамках борьбы со страшным наследием сталинизма, а может, и другая какая весомая причина есть. От захватывающего чтения о страданиях котдивуарцев меня отвлекают тихие шаги в коридоре. «Вот это Татьяна напрасно, — думаю я. — Зря она всё-таки открывать пошла. Она что, не знает, как я этого не люблю? Ну, сейчас я ей устрою».
Я с большим неудовольствием поднимаюсь с уютного кресла и иду в коридор. Для этого мне надо пройти через всю нашу покрытую старым пыльным паласом гостиную, на что, с учётом моей привычки никогда и никуда не торопиться, уходит минуты две, а то и больше. Палас этот давно уже на помойку выбросить надо бы — на радость новым иммигрантам, но он какой-то сумасшедшей гадостью намертво к полу приклеен, да и лень шкафы все книжные сдвигать ради такой мелочи. К тому же Мурзик обожает играть с огромпыми серыми хлопьями пыли — я думаю, они ему мышками кажутся.
Медленно пересекая комнату, я мысленно репетирую тот строгий выговор с занесением в личное дело, который я сейчас сделаю Татьяне, и уже готовлюсъ сказать что-нибудь громким голосом, опасаясь только того, что с утра это может у меня недостаточно грозно получиться. Но волнуюсь я, как выясняется, напрасно. В коридоре, вместо Татьяны, меня встречает здоровенный негр лет двадцати, с которым, выйдя из гостиной, я сталкиваюсь буквально лицом к лицу. Ну, вернее, лицом к лицу — это некоторое преувеличение. Скорее я своим носом утыкаюсь ему куда-то чуть повыше живота и останавливаюсь в ужасе, который в немалой степени усугубляется тем, что за спиной у негра маячит ещё одна столь же крупная фигура того же цвета. «Ну, всё, — думаю я. — Вот и допрыгался воробушек. Доигрался, болван ты придурочный. Даже кофе не допил. Не докурил, можно сказать, четвёртой сигареты».
Гость мой, видно, тоже не ожидал такого поворота событий. Хорошо хоть, что у него, в отличие от меня, реакция молниеносная: мгновенно оценив обстановку и увидев, что путь назад открыт, он толкает меня в грудь и пускается наутёк. Его товарищ выскакивает из квартиры вслед за ним, а я, не в силах даже двинуться с места, застываю в полном ступоре. В таком состоянии и находит меня выходящая из своей комнаты Татьяна.
— Что случилось? — говорит она. — Что за шум тут с самого, можно сказать, утра?
— У нас были бандиты, — с трудом выдавливаю из себя я.
— Какие бандиты? — говорит Татьяна и с некоторым удивлением смотрит на меня, поскольку мой голос в такое время суток она слышит чуть ли не впервые в жизни и, наверное, он кажется ей незнакомым. — Ты что, не проснулся ещё? Или, наоборот, спал слишком долго и отлежал себе какой-нибудь жизненно важный орган?
