— Наблюдательный ты наш, — ласково говорит Татьяна.

— Я иногда начинаю думать, что они специально это делают, — говорит Надя.

— Что именно? — говорю я.

— Дебилов выращивают, — говорит Надя. — Это же пародия на образование какая-то. Гуманитарные предметы — это полный караул. Да и всё остальное — тоже. Физика, химия, биология, география, астрономия — всё, что мы изучали годами, у них объединено в один предмет под названием «Science». По одному году на каждую из этих наук — и вперёд. Ну как можно всю физику за один год изучить? А то, что это специально делается, я уверена. Дети из богатых семей в общественные школы всё равно не ходят, а простому народу знания, считается, не нужны. Необразованными, дремучими дураками управлять-то, поди, легче будет.

— Не знаю, не знаю, — говорю я. — Во всех предвыборных кампаниях столько внимания системе образования уделяется.

— Ну ты сам подумай, — говорит Надя. — Самая богатая страна на свете, которая главную мировую валюту сама печатает, и не может такую простую проблему решить?

— А как её решить-то? — говорю я.

— Да очень просто, — говорит Надя. — Платить учителям надо такую зарплату, чтобы работать в школы шли не неудачники всякие, которые ни на что другое всё равно ие способиы, а толковые, талантливые люди. На войну вон сотни миллиардов гробят, а учителю платят триднать тысяч в год. Половину от того, что начинающий программист получает.

— Намек понял, — говорю я. — Ho сегодня, когда всё программисты без работы сидят, и это неплохо.

Тут в комнату входит старший Илюшии сын Дима и говорит:

— Дядя Лёша, там девушка какая-то пришла, Игоря спрашиваст. А его дома нет. Говорит, что она жена его. Ваша помощь требуется. — Он замолкает, а поймав мой вопросительный взгляд, говорит: — Ну, русский у неё на уровне моего английского.

— Саманта Уилби, — говорит поджидающая нас с Димой в соседней комнате молодая девушка, протягивая мне руку. — Я ищу Игоря Леваева.

— Его сейчас нет, — говорю я. — А вы ему кем приходитесь?

— Я его жена, — говорит она. — Но я ничего не понимаю, что происходит. Он даже не позвонил мне, когда приехал. Я и этот-то адрес с трудом нашла, через друга его в Москве.

— Так вы в Москве познакомились? — говорю я, чтобы что-нибудь сказать.

— Да, — говорит она. — Я там по контракту работала. А у него какие-то неприятности были. Крупные вроде бы. Год почти скрывался от кого-то. А теперь и с друзьями своими тоже расплевался. Так вот, друг его этот мне и сказал, что брак наш с Игорем не настоящий. Что Игорь вообще женился на мне только ради того, чтобы в Америку попасть.

— Бывает, — говорю я.

— И ещё он сказал, что Игорь сюда отомстить приехал, — говорит она.

— Кому? — говорю я.

— Девушке какой-то, которая его не дождалась и сюда уехала, — говорит она. — Найти её и убить.

— Прямо так сразу и убить? — говорю я. — Он, конечно, странный немного, но всё-таки не похож на человека, который убить может.

— А вы его давно знаете? — говорит она.

— Достаточно давно, — говорю я.

— Сколько? — говорит она.

— Ну, месяца полтора-два, — говорю я.

Саманта смотрит на меня, и её губы медленно складываются в ироническую улыбку.

ПЕРВАЯ ГОДОВЩИНА

— Не могу поверить, что год прошел, — говорю я. — Помню всё так, как будто вчера это было. Что на завтрак сегодня ел — уже забыл, а это помню.

— Все помнят, — говорит Алик. — Это теперь такой день будет, как убийство Кеннеди. Люди годами будут друг другу рассказывать, что они 11 сентября 2001 года делали, где были, как обо всем узнали…

— Я проспал все, конечно, — говорю я. — Меня Татьяна разбудила уже около двенадцати и говорит: «Вставай, сбылась мечта идиота. Весь мир жужжит, а ты спишь». А у нас ведь телевизора нет. То есть как предмет он, конечно, есть, но ни одного канала не принимает. Мы только видео по нему смотрим. Значит, нам только радио оставалось и Интернет. А там такая неразбериха царила. Столько сообщений было, которые исчезли потом. Может, не подтвердились, а может, вообще по ошибке попали. Тогда ведь разобраться трудно было.

— В чём разобраться? — говорит Илья, в постепенно обрастающей подробностями быта квартире которого мы все и сидим. Как-то так получается в последнее время, что чаще всего мы у него стали собираться. Алик одинокий теперь — к нему не пойдешь, там с едой, как в Бангладеш, ситуация. У нас тоже нельзя, потому что Татьяна к выставке готовится и на все светские приемы наложен мораторий. Малинины заняты вечно — то с «Эдемом» своим, то с Катей, о которой вообще особый разговор. А к Зарецким можно было бы пойти, но не хочется почему-то. Вот и выходит, что, кроме моего кузена с его женой Ниной, нам и податься некуда. У них же, несмотря на некоторую неустроенность, характерную для только недавно приехавших людей, мы чувствуем себя довольно уютно. К тому же и молодёжи полно, а с ней всё-таки поинтереснее.

— Да во всём, — говорю я. — Это же вторник был. А «Еврейский базар» в четверг выходит. Чтобы газета утром в магазины попала, се надо в среду вечером в типографию отправить. Номер, конечно, заранее всегда планируется, но какие могут быть планы, когда тут такое событие произошло? И материалов море. Одни одно пишут, другие — другое. Плюс у нас же газета еженедельная, её так надо сделать, чтобы она не теряла актуальности. Неизвестно ведь, когда человек её купит. Хорошо, если в первый день или два, а если в воскресенье или в понедельник? Что же ему, устаревшие новости читать?

— Еженедельникам ние надо гнаться за сиюминутностью, — говорит Илья. — Они должны общий анализ давать.

— В принципе ты прав, конечно, — говорю я. — Но не в таких случаях, как тогда. Слишком крупное событие всё-таки.

— Ну хорошо, — говорит Алик. — С тех пор год уже прошел. Сейчаето ты что обо всём этом думаешь?

— В смысле? — говорю я.

— В прямом, — говорит Алик. — Кто всё это сделал-то?

— Бен Ладен, конечно, — говорю я. — Кто же ещё ?

— А зачем ему это было нужно ? — говорит Алик.

— Как это зачем ? — говорю я. — Зачем террористы теракты совершают? Из злобы и человеконенавистничества. Они ненавидят свободу и завидуют нашему образу жизни.

— А почему он тогда не признается? — говорит Алик.

— Что значит «не признается»? — говорю я. — Сколько его выступлений по телевидению показывали…

— И ни в одном из них он не сказал прямо: «Это я самолеты ваши угнал и башни ваши протаранил. Потому-то и потому-то», — перебивает меня Алик. — Вот посмотри, в Палестине, в Северной Ирландин, в Испании или ещё где-нибудь, чуть что взорвут, сразу в газеты звонить. «Это мы! Это мы!» Иногда ещё и несколько организаций сразу на себя ответственность берут. Потому что для них это не только честь и слава, но и доказательство их боеспособности. Результат их жизнедеятельности, так сказать. Они под это и бабки свои получают.

— Что ты хочешь этим сказать? — говорю я.

— Ничего, — говорит Алик. — Признайся бен Ладен, он в момент стал бы героем всего исламского мира. Типа второго Магомета. А он почему-то в несознанку ушел. Почему?

— Боится возмездия, — говорю я.

— Ну да, — говорит Алик. — После того, что с его любимым Афганистаном сделали, а за его голову назначили чуть ли не сто миллионов и все спецслужбы мира его день и ночь ищут, он ещё чего-то боится? И потом, тебя ничего не настораживает в том, как это расследование шло?

— Нормально шло, — говорю я. — И сейчас ещё идет. Вон повсюду членов «АльКаеды» арестовывают.

— Ну и что? — говорит Алик. — Да, арестовали немало. Держат их в клетках на Гуантанамо. В наручниках и с мешками на головах, чтоб они в охранников плеваться не могли. Допрашивают, тоже надо думать, не самыми гумапными методами — недаром адвокатов к иим не пускают. А ни одного доказательства так и нет. Ни одного! Ни одного судебного процесса провести не могут. Едииственное официальное обвинение предъявили чурке какому-то, которого ещё за несколько месяцев до терактов повязали за нарушение визового режима. Обвинение есть, а доказательств нет. Кроме тех, конечно, что они в первый же день нашли. Помнишь?