…Из кар-сервиса мы выходим уже вместе с Игорем и Димкой, которые, как оказалось, ждали нас там вместе. Прошло всё хорошо. Кажется, мы с Аликом произвели на хозяина, по имени которого и названа эта контора, вполие приличное впечатление. Он, естественно, сразу же понял, что имеет дело не с проходимцами какими-то, а с интеллигентными людьми. Ну и залог мы, разумеется, внесли — в размере пятисот долларов. Плюс он копии с наших водительских прав сиял. На тот случай, если Игорь, несмотря на все наши самые положительные рекомендацин, всё-таки смоется с выручкой или вообще машину угонит.

— Как ты тут работать-то собираешься? — спрашивает у Игоря Алик. — Ты же третий день в Нью-Йорке. Ни города не знаешь, ни языка толком.

— А карта на что? — спокойно пожимая плечами, говорит Игорь. — Да и потом, тут и так понятно всё. Сплошные параллели - перпендикуляры. Заблудиться при всём желании невозможно. Поезжу немного, и через неделю всё совсем ясно станет.

— Да, действительно, — говорю я. — Удобно всё-таки тут всё спланировано. В Манхэттене особенно.

— В зоопарке, где всё на клетки разбито, тоже удобно спланировано, — говорит Алик. — А ещё удобнее на шахматной доске жить и передвигаться только по прямым линиям. Шаг в сторону — расстрел.

— А я тоже сегодня на работу устраиваться ходил, — говорит Димка. — Не знаю ещё, правда, возьмут ли. Магазин один прикольный. Компакт-дисками и видео торгуют. Ребята там такие молодые работают. Да и музыку с кино я очень люблю.

— Ну, вот и славно, — говорю я. — Пока человек здесь трудиться не начал, он Америки и не нюхал ещё. Постояннос место жительства с первой работы начинается. До этого вы ещё в гостях. А вот как на работу выйдете — считайте, всё, уже приехали.

… «Показалось, — шепчет Даша, укрываясь с головой цветным пледом, который они с родителями купили в прошлом году, когда ездили на экскурсию в индейскую резерванию. — Показалось. Его ни за что не впустили бы сюда. Он одинокий, молодой, да ещё с таким прошлым. Таких в американском посольстве сразу же заворачивают. Боятся, что они останутся здесь. А кому они тут нужны? Там, в посольстве, опытные люди сидят, они каждый фокус по тысяче раз уже видели. Их не проведёшь. Не обманешь».

Несмотря на то что солнце уже давно зашло, жара на улице не просто не спадает, но и, как кажется, с наступлением ночи только усиливается. Может быть, это потому, что раскаленные каменные здания начинают отдавать накопленное за день тепло и нагревают воздух ещё больше. Жарко ужасно. Настолько, что даже уютно жужжащий кондиционер не спасает. Очень жарко. И все равно под пледом лучше, чем без него. Надёжнее. Спокойнее. Под пледом не страшно. Вернее, страшно, но не так.

«Что значат эти слова? — думает Даша. — Если он говорит: «Я тебя люблю», что это значит? Не вообще, а для него. Именно для него. Что он хочет этим сказать? Глупо звучит, но по-другому не получается. Игорь тоже говорил, что любит, но в этом был какой-то другой смысл. Не такой, как у Грега. И я ему говорила: «Я тебя люблю», а что это значило? Разве я знала? «Я» — понятно. «Тебя» — тоже. А «люблю» — что это такое? Я собаку нашу Леди любила, но она умерла, когда я в пятом классе училась. Родители меня любят. И бабушка. Добра мне хотят. Чтобы у меня жизнь нормальная была. Как у всех. А я? Я кого люблю? Да и они, может, просто так говорят. Потому что так положено. Или надеются, что, когда состарятся, я о них заботиться буду. Нельзя, наверное, про них так думать. Они хорошие все. Но на работу эту я всё равно пойду. Грег считает, что мне не надо работать, что он достаточно получает. И бабушка говорит, что деньги нам не нужны. А я всё равно пойду. Назло им всем».

Даша протягивает руку к лежащему рядом с кроватью плееру, надевает наушники, нажимает кнопку «Play». Билли Холлидей что-нибудь знала о любви? Понимала, о чем она поёт? Или опять — просто слова? Красивые, конечно, но без всякого смысла и содержания? Все кого-то любят, и я должна. А что это значит? Что я хочу всю жизнь с ним прожить, детей ему родить, дом купить совместными усилиями, в пенсионный фонд регулярные отчисления делать? Или что я умереть за него готова? A он за меня? Вот тогда это настоящая любовь. И если кто-то из нас eё предал, то достоин смерти. А что значит — предал? И почему смерти обязательно? Когда Игорь так говорил, он не мог ведь буквально это понимать. Он же не сумасшедший всё-таки. Что бы там мама с бабушкой ни говорили, он же не сумасшедший.

Даша опять натягивает плед и сворачивается под ним калачиком. «Показалось, — уговаривает она себя. — Показалосъ. Надо заснуть. Надо постараться заснуть. Побыстрее заснуть бы. Показалось. Конечно, показалось».

СКОВАННЫЕ ОДНОЙ СЕТЬЮ

— Брайтон, Брайтон, кто тебя усеял потными телами? — говорит Алик, раздеваясь до плавок и сбрасывая свою одежду на большой плед, который мы с Татьяной принесли из дома.

Суббота, жара страшная, и наш знаменитый пляж действительно забит так, что по нему невозможно пройти, не наступив кому-нибуль нa руку или голову. Летом в выходные, да ещё в такую погоду, сюда съезжается практически весь Бруклин — то есть все те, кому по тем или иным причинам не удаётся вырваться из города. При повальной, казалось бы, автомобилизации населения таких людей оказывается на удивление много. Причем не только наших, которые, конечно, преобладают, но и американцев с их включенными на полную громкость радиоприёмниками и магнитофонами, из которых доносится совершенно адская — как по громкости, так и по ритмам — музыка.

Алик с Татьяной направляются к океану, а я, поскольку сильно в детстве перекупался и с тех пор ненавижу всё мокрое, остаюсь сторожить наши вещи и разглядывать окружающих. Зрелище это, надо прямо сказать, не для слабонервных. Особенно колоритны наши непосредственные соседки, судя по всему, представляющие три поколения прекрасной половины одной семьи — то есть бабушка, дочка и внучка. Самая старшая из них — довольно полная, можно даже сказать, тучная женщина — наверное, недавно вышла из воды, потому что она стоит, возвышаясь над плоским пляжным пейзажем, завёрнутая в большое махровое полотенце, раскрашенное в цвета американского флага. Задрапированная этим звёздно-полосатым узором, её массивная фигура производит очень сильное впечатление и в какой-то степени даже символична. Её дочка, наоборот, невысокого роста и худенькая, похожая на шуплую мышку, с завитыми, жидкими, давно и совершенно бесповоротно вытравленными волосами и столь же выразительным лицом, — возится с маленькой, лет двух или трёх, девочкой, снимая с нее детский купальничек. Судя по всему, отношения между двумя старшими женщинами находятся не в самой лучшей своей фазе, потому что разговор между ними ведется на весьма повышенных тонах.

— Он из тебя в Америке старуху сделал, — говорит старшая. — Он тебя чёлки лишил. Посмотри, на кого ты стала похожа. А теперь он же тебя замухрышкой называет.

— Мама, при чем тут он? — говорит та женщина, которая помоложе. — Я от чёлки сама отказалась, когда беременная была, чтобы причёску всю сменить. Чтобы стричься не надо было.

— Ты во всём ему подчиняешься, — говорит её мать. — Совсем индивидуальность потеряла. А так нельзя. Я по собственному опыту знаю.

— Мама, ну у меня же тоже свои недостатки есть, — говорит похожая на мышку женщина. — Он же с ними мирится. Я тоже не всегда и приготовить успеваю, и убрать.

— Недостатки недостаткам рознь, — говорит вторая, снимая с себя полотенце и начиная вытирать им свою внучку. — Если он уже сейчас критикует твою внешность или то, как ты одеваешься, — дальше ещё хуже будет. Это я тебе точно говорю. По собственному опыту знаю.

— Ну что же мне теперь, бросить его?

— Поступай как хочешь. Мне это абсолютно безразлично.

Растерев внучку досуха и завернув её в своё звёздно-полосатое полотенце, женщина ложится рядом и в знак того, что разговор закончен, закрывает глаза, подставляя лицо жарким лучам августовского солнца.

— Это неправда, — говорит её дочь. — Я знаю, что это неправда. Тебе не безразлично. Ты специально хочешь мне всю жизнь разбить. Чтобы я такой же несчастной, как и ты, была.