— Да забирай ты эту вазу на здоровье. Мне не жалко, — говорит Максим. Получается у него, правда, как-то не очень убедительно.
— А мне и не нужно ничего, — говорит Илья и, широко размахнувшись, швыряет вазу в стоящую у стены стеклянную горку. Осколки летят во все стороны, окончательно разбивая мои надежды на то, что все заботы по устройству жизни Ильи и его семейства в Америке возьмёт на себя ero богатый сводный брат.
Больше всего я люблю ходить по Нью-Йорку с людьми, которые приехали сюда в первый раз. Сам я без ума от нашего города, считаю его самым красивым в мире, и поэтому мне так нравится смотреть, какое впечатление он производит на «новеньких».
На следующий же день после того, как Илья с семейством и прибившийся к ним Игорь чуть-чуть отоспались, я везу их в Манхэттен — показывать мои любимые места. В Нью-Йорке столько достопримечательностей — ничуть не меньше, чем в каком-нибудь Риме или Париже. Надо только знать, где их искать.
Первым делом мы, естественно, отправляемся смотреть на статую Свободы и Бруклинский мост, оттуда — к руинам Всемирного торгового центра, где постоянио толпятся туристы и просто любопытствующие. Потом — через Уолл-стрит и знаменитую биржу — я веду всех в Чайнатаун, то есть в Китайский квартал, раскаленные от июльского солнца мостовые которого уставлены всевозможными лотками и торговыми палатками. Здесь можно купить всё, что угодно, и очень даже недорого. Мы перекусываем в уютной забегаловке, где нам дают по полной плошке риса с овощами и зелёный чай, и идём выше — В Гринвич-Виллидж. Здесь, как всегда, жизнь бурлит и клокочет, заражая энергией всех населяющих этот студенческий и богемный район. Погуляв по «Деревне», как мы её любовно называем в нашей компании, побродив по её таким похожим на европейские улочкам, мы на метро едем нa 34-ю стрит — любоваться «Мэйсисом» и небоскрёбом Эмпайр-Стейт. Забравшись на его смотровую площадку, мы останавливаемся в восхищении — от открывающегося оттуда вида перехватывает дух. Внизу лежит гигантский город, чуть подёрнутый маревом горячего, обжигающего кожу воздуха, а здесь дует приятный ветерок и почти прохладно.
— Добро пожаловать в столицу мира, — говорю я, обводя рукой расстилающееся под нами чудо света.
Мои спутники так потрясены увиденным, что от восхищения просто не находят слов. Мы фотографируемся на фоне манхэттенского вида. Я делаю пару снимков всего Илюшиного семейства, а потом ещё несколько портретов каждого из них по отдельности. Ну и Игоря, конечно, тоже. Получается очень впечатляюще: их профили крупно на переднем плане, а фоном — украшенный небоскрёбами горизонт. Портрет Илюшиной жены Нины выходит особенно контрастным — из-за её льняных волос и такой светлой, что она кажется почти прозрачной, кожи. Илья с его крупным, высоким лбом и по-ветхозаветному резкими чертами лица вписывается в пейзаж гораздо гармоничнее. Его сыновья, когда я заставляю их позировать, оба начинают корчить смешные рожи, что при такой композиции фотографий дает дополнительный комический эффект. А Игорь, наоборот, совершенно серьезен. Даже как-то слишком для его возраста. Его длинные тёмные кудри развеваются на ветру и заслоняют добрую половину Манхэттена.
От Эмпайр-Стейт мы доходим пешком до главного здания Публичной библиотеки, а оттуда на метро отправляемся в район, известный всем ещё по фильму «Вестсайдская история». Там находится театрально-концертный комплекс «Линкольн-центр», в который входит и «Метрополитен-опера» с её знаменитыми шагаловскими витражами. Илья всегда был большим меломаном, а к опере относится с кaким-то чуть ли не священным трепетом, так что эта часть нашей экскурсии представляет для него особый интерес.
Впрочем, больше всего меня радует реакция на всё его старшего сына — Димки. Одно удовольствие с ним по городу ходить: всё ему нравится, всё вызывает полный восторг. И музыканты негритянские на улицах, и панки с их фантастическими причёсками и татуировками, и подтянутая, целеустремлепная толна в деловых районах. Димка, кажется, готов был бы около каждой витрины останавливаться, каждый дом но часу разглядывать, в каждый мaгaзин заходить. Всё ведь впервые, всё в новинку, всё интересно. И я прекрасно понимаю его, потому что и сам иснытывал такне же чувства, когда только приехал. Да и сейчас ещё, несмотря на то, что восприятие с возрастом притупилось, многое в нашем городе вызывает у меня и восхищение, и изумление одновременно, и Димка, при всём своем юном двадцатилетнем возрасте, формулирует это совершенно точно.
— Самое классное здесь — это ритм, — говорит он. — Я ведь и по Европе поездить успел, но там отстой — сонное царство какое-то. А здесь энергия бешеная, такой напор отовсюду… Потрясное ощущение. Ни с чем не сравнимое. Выше любой наркоты поднимает…
Последнюю фразу он произносит шёпотом, оглядываясь на родителей — не слышат ли они его. Но мы с ним чуть оторвались от остальных, да и они сами слишком заняты разглядыванием достопримечательностей, чтобы прислушиваться к нашему разговору.
От «Линкольн-центра» мы берем резко на восток и, посмотрев на «Дакоту» — дом, в котором жил и возле которого был убит Джон Леннон, — пересекаем Центральный парк и выходим к музею «Метрополитен». От него рукой подать и до «Гуггенхайма», и до особнячка с потрясающей художественной коллекцией Фрика. Впрочем, на осмотр картин у нас сил уже нет — и без того достаточно находились за день.
— Сюда вы и без меня как-нибудь придёте, — говорю я. — А ещё лучше — с Татьяной. Она может совершенио профессиональную экскурсию для вас провести.
Все соглашаются, a Илья говорит:
— Завтра куда ещё пойдем, Лёш?
Я несколько теряюсь, но стараюсь не показать вида и говорю:
— Ну, можно в «Рокфеллер-центр» сходить. Но там на Рождество интересно, когда ёлку устанавливают. А сейчас — не знаю. «Музей современного искусства» в Квинс перенесли… Да, ещё Финансовый центр есть. Я сам, правда, не был, но говорят, там зимний сад потрясающий. Можно ещё в зоопарк съездить, но это в Бронксе. Страшновато немного.
— И всё? — говорит Илья.
Мы стоим возле музея «Метрополитен», и я упорно думаю, что ещё можно предложить моим подопечным в качестве развлечения. Ничего толкового в голову не приходит, и это постепенно начинает меня раздражать и даже злить.
Вдруг я замечаю спускающуюся по ступеням Дашу Зарецкую и вспоминаю, что у неё здесь практика. Как будущий искусствовед она в летние месяцы в «Метрополитенe» добровольцем работает. Меня Даша, кажется, не видит, хотя идёт прямо нa нас. Вид у неё, как всегда, несколько отсутствующий или, может быть, просто погружённый то ли в себя, то ли в ту музыку, которая играет в её плеере. Интересно, что такая красивая девушка все время слушает?
— Ещё есть замок средневековый. «Клойстерз» называется, — говорю я Диме. — Его из Франции по камешку привезли и здесь восстановили. Можем туда сходить. В нём и музей тоже есть. С гобеленами французскими. Это далековато, правда, — в Вашингтон-Хайтс, но всё равно можно съездить. А вечером пойдем смотреть, как Таймс-сквер и Бродвей рекламой освещены. Вы такого никогда в жизни не видели. Очень красиво.
Даша буквально натыкается на нашу группу.
— Ой, дядя Лёша! — говорит она, снимая наушники. — Вы откуда здесь? Вы же по музеям не ходите.
— Вот родственникам Нью-Йорк показываю, — говорю я и начинаю всех их между собой знакомить.
— Если в Нью-Йорке есть такие красивые девушки, то мне он ещё больше нравится, — говорит Дима, и тут я замечаю, что Игоря рядом с нами больше нет, хотя, в какой момент он успел исчезнуть, я так и не понимаю.
«Показалось, — шепчет про себя Даша, стоя на самом краю платформы метро. — Показалось. Конечно, показалось. Не может его здесь быть. Ни при каких условиях не может. Показалось».
В тоннеле уже начинает греметь приближающийся поезд. Вскоре на рельсах появляется слабый отблеск его фар. Шум нарастает. Свет становится все ярче. Рельсы манят, как магнит. Один шаг. Всего один только шаг, и все проблемы решены. Раз и навсегда. Больше ничего этого не будет. Ни тоски этой непонятно отчего, ни холода в сердце, ни фантазий дурацких, ни мыслей, скачущих в бесконечной чехарде неизвестно зачем и куда.
