— Тоска, — соглашаюсь я.

— А я знаю, что вам надо сделать, чтобы жить было веселее, — говорит Татьяна.

— Что? — почти хором говорим мы.

— Вон видите, полицейский на углу стоит, — говорит Татьяна. — Вы подойдите к нему незаметно, со спины, и попробуйте у него пистолет из кобуры выхватить. Знаете, какая у вас обоих сразу же интересная жизнь начнётся. Сколько всякого разнообразия в ней каждый день будет. Лет на десять—пятнадцать ближайших потянет.

Мы сидим в открытом кафе на бордвоке и пьём пиво. То есть это мы с Аликом пьём пиво, а Татьяна заказала себе мороженое. Сейчас у нас на Брайтоне стали потрясающее мороженое продавать — прямо из Москвы его привозят, и оно очень похоже на то, которое мы там ели двадцать лет тому назад. Стаканчики вафельные, эскимо настоящее, даже то, что называлось когда-то пирожное-мороженое. Очень вкусно. Сам я, правда, пиво предпочитаю. С ним сейчас у нас тоже полный порядок. «Очаковское», «Балтика» всех сортов, «Афанасий». Что ещё человеку для полного счастья нужно?

— Идея хорошая, — говорит Алик. — Мне нравится. Но боюсь, что моих проблем она не решит.

— Какие у тебя проблемы? — говорю я. — Найдёшь ты работу свою, не боись. Сейчас по-любому всё на компьютерах держится. Должен же кто-то их программировать.

— Индусы теперь всё программируют, — говорит Алик. — Сидят себе на берегах своего священного Ганга в позе лотоса и пишут по программе в час. За чашку риса в день, между прочим, а не за триста баксов. Ну и как при таком раскладе мы можем с ними конкурировать?

— Очень просто, — говорю я. — Просите полчашки, и выдавите их с рынка программирования.

— Я твоё предложение обязательно рассмотрю, — говорит Алик. — Обязательно.

— Вот тебе и решенне всех проблем, — говорит Татьяна. — Если еше какие сложности в жизни есть, ты не стесняйся. Прямо к Лёше и обращайся. Вдвоём вы обязательно что-нибудь дельное придумаете. Как ни крути, один ум хорошо, а полтора всё-же лучше.

С Кеном Перри я познакомился совершенно случайно, хотя вообще-то Татьяна говорит, что ничего случайного в жизни не бывает, а всё, что происходит с нами, для чего-то нсобходимо. Чаще всего — для нашего вразумления.

Кен — не типичный американец. Вернее, его история совершенно типична не только для американцев, но и вообще практически для всех иностранцев, по той или иной причине попавших в молодости в Советский Союз, где их принимали как самых желанных и дорогих гостей, хотя и по причинам чаще всего меркантильным. Во-первых, общаться с западными людьми было престижно и интересно. Во-вторых, они имели доступ в валютные магазины, а при повторных визитах всегда могли привезти из-за границы что-нибудь вкусное или модное, но в любом случае невероятно дефицитное. В-третьих, все они были — или, точнее, считались — идеальными женихами и невестами. В институте у меня были знакомые девушки, готовые выскочить замуж даже за самого распоследнего африканца и уехать в какую-нибудь Эфиопию или Судан — благо студентов из вечно развивающихся стран тогда хватало. Представители же чуть более развившегося мира были вообще нарасхват. Тут уже не имели значения ни внешние данные, ни уровень интеллекта, ни даже реальное ботатство, потому что в глазах простых москвичек 70-х годов любой никарагуанец выглядел миллионером. Кен же приехал всё-таки не из Никарагуа, и поэтому, довольно хорошо изучив за два года своего пребывания в Москве русский язык, так и не узнал точного значения слова «нет».

То, что он увидел и пережил в России, отложило неизгладимый отпечаток на всю его последующую жизнь. То есть конечно же его любили и привечали в первую очередь именно за то, что он был американцем, но тем не менее весь московский стиль отношений, весь образ жизни так сильно отличались от того, к чему Кен привык в своем родном Миссури, что, вернувшись домой, он так и не смог снова вписаться в американскую действительность. Вернее, карьеру он сделал неплохую, защитил диссертацию, написал книгу об истории советского диссидентского движения, получил постоянное место на кафедре славистики в Колумбийском университете, но вот в личной жизни у него всё время было что-то не так. Русские женщины, похоже, произвели на Кена впечатление такой неизгладимой силы, что найти свою вторую половинку среди американок у него уже не получалось.

Мы с ним познакомились ещё в Москве, на домашней выставке у одного художника, который прославился тем, что регулярно изображал окружавшую его действительность в виде разложенной на газете «Правда» селедки. Когда я приехал в Нью-Йорк, Кен сам меня разыскал. Даже помог тогда здорово. Много советов полезных надавал. Так что я по гроб жизни ему благодарен.

Какое-то время мы перезванивались. Иногда Кен даже заходил к нам. То ли мы напоминали ему те годы, которые так и остались самыми яркими и интересными в его жизни, то ли он надеялся познакомиться у нас с кем-нибудь из Татьяниных подруг. Скорее всего, и то, и другое, конечно. В последнее время Кен исчез, а где-то неделю тому назад объявился и сообщил, что написал ещё одну книгу, влюбился, собирается жениться и вообще начинает все заново. Звонил, впрочем, не для этого, а чтобы пригласить на презентацию, которую устраивало его издательство. Я вообще-то подобные мероприятия с детства иснавижу, но отказаться было неудобно. К тому же Кен сказал, что и невеста его там будет.

Когда мы с Татьяной приезжаем в «Макдиллан», там уже толпа народу. Кен стоит в окружении каких-то важных людей, но, заметив нас, сразу же начинает махать руками и подзывать к себе. Мы подходим и застаём дискуссию в самом разгаре.

— Кен Перри написал совершенно выдающуюся работу, — говорит представительный седой мужчина в костюме и бабочке. — Он, как никто, показал тот тупик, в который зашла сегодня Россия. Десять лет реформ пропали даром. Уникальный шанс, который история предоставила этой дикой стране, безвозвратно упущен. К власти опять пришли спецслужбы и государственники, мечтающие возродить утраченную ими империю. Благодаря своему прекрасному знанию российской действительности Кен сумел на конкретных примерах показать, как традиционная русская ментальность способствует постоянному возвращению этой страны к той или иной форме тоталитаризма. Его книга не случайно называется «На круги своя». Она, как мне кажется, подводит окончательную черту под всеми надеждами на то, что цивилизованному миру удастся установить с Россией нормальный диалог, и полностью оправдывает любые наши действия по нейтрализации нынешнего кремлевского режима.

— Спасибо большое, профессор Косинский, — говорит Кен. — Я очень польщён и очень благодарен вам как за высокую оценку моего труда, так и за ту помощь, которую оказал мне ваш Фонд содействия демократическому развитию.

— Это эпохальный труд, — говорит пожилая полная дама в больших очках. — Мне особенно понравились те главы, в которых вы анализируете наиболее вероятные тенденции развития ситуации и очень убедительно показываете, что по отношению к России возможны только силовые варианты.

Так продолжается ещё минут десять, после чего Кен извиняется и отводит нас с Татьяной в сторону.

— Молодец, — говорю я. — Раз такие серьезные люди хвалят, значит, стоящая книга.

— Для того и писалась, чтобы хвалили, — говорит Кен, но видно, что он доволен.

— А где же невеста? — говорит Татьяна, которая вообще нe переносит разговоров о политике, считая их пустой тратой времени.

Кен улыбается своей неотразимой, чисто американской улыбкой и говорит:

— Вот она идёт. Познакомьтесь: Мила.

Повернувшись к подходящей к нам женщине, я буквально открываю рот от изумления, а никогда не теряющая самообладания Татьяна говорит:

— А мы знакомы. Привет, Милочка. Ты одна или с Аликом?

— Одна, — совершенно невозмутимо говорит Мила, как всегда чуть растягивая гласные. — В кои-то веки муж решил с ребёнком посидеть — что же, лишать его теперь такого удовольствия?

Это, значит, на прошлой ещё неделе было, а сейчас, как я уже объяснял, мы сидим в кафе на бордвоке, и о чём, кроме поисков работы, мне теперь с Аликом говорить, я, по правде сказать, и не знаю.