На практике это привело к тому, что доходная часть государственного бюджета сократилась, средства ушли на предприятия, а расходы остались за государством. Это и стало окончательным приговором реформе.

А я, выходит, подоспел к разбитому корыту.

Впрочем, всё еще можно поправить, было бы желание.

Ладно, теперь к персоналиям.

Брежнев.

Леонид Ильич ходом нашей истории, и существовавшими политическими механизмами был поставлен на должность, для которой не был годен, вынужден был играть роль, которая была ему не по силам, — роль лидера Сверхдержавы, притом в очень сложное и ответственное время.

Тем не менее, до болезни Брежнев был лучше других.

Для его политического веса было весьма важно то, что он с начала и до конца прошел Войну. Затем получил опыт партийной работы в трех союзных республиках. За его спиной было руководство военно-промышленной комиссией при Президиуме ЦК КПСС. В следствие чего он был причастен к начальным успехам советской космонавтики, дальнейшем развитии атомного оружия, создании водородной бомбы и общей модернизации вооружений. Наконец, он был председателем Президиума Верховного Совета СССР, то есть занимал второй по значимости пост в государстве.

Конкурировать с Брежневым не могли ни Суслов, ни Подгорный. Суслов к тому же достаточно хорошо осознавал свой потолок второго человека в Партии и выше забираться не стремился.

Леонид Ильич был особенно искушен в аппаратной борьбе — сумел, пусть медленно, зато без репрессий, и даже без публичного словесного уничтожения оппонентов, вытеснить из руководства всех своих соперников и недоброжелателей, обеспечив полное послушание и покорность.

К началу семидесятых Брежнев уже «обжил Олимп» и построил систему, которая его устраивала. Ввел в секретари ЦК своих людей. Кроме того, все силовые посты государства: министр обороны, генпрокурор, министр МВД и председатель КГБ, были заняты теми, кто устраивал Леонида Ильича на сто процентов.

Шелепин к этому времени был уже сломлен и потерял волю к борьбе, а Андропов, напротив, пока не являлся самостоятельной фигурой. По этой причине, ни тот ни другой меня не интересуют. Остальные члены Политбюро тем более. После неудачной попытки сместить генсека, Полянский и Мазуров потеряли всякое влияние. Они еще долго ходили на заседания Политбюро, но жизнь уже текла мимо них. «Нацмены»: Рашидов, Кунаев и Щербицкий — брежневские подпевалы. Все остальные глубоко вторичны, за исключением Федора Кулакова. На него, как говорили, возлагались большие надежды, но он их не оправдал и, как известно, плохо кончил. Или его кончили.

Остается Косыгин.

Последняя влиятельная фигура. Его интерес направлен прежде всего на поиски возможных научных путей в решении экономических проблем.

Все, кто работал с Косыгиным, отмечают его склонность к многократному взвешиванию каждого решения — наедине с блокнотом, в кулуарах Совмина, на консультациях со специалистами… В кругу директоров, главных инженеров и экономистов Косыгин чувствовал себя как рыба в воде. Он был их лидером.

Знающий экономист, прекрасный финансист, он как политик был слабее, старался не ввязываться в дискуссии по чисто политическим вопросам.Он не стремился к неформальным, дружеским отношениям с другими партийными вождями, не любил подковерных политических игр, поэтому многие отмечали, что Косыгин был «белой вороной» в Политбюро.

Тем не менее, лидеры дополняли друг друга, и поначалу неплохо уживались. Достаточно сказать, что Брежнев и Косыгин были на «ты», что непозволительно было для других. Кроме Косыгина, так обращался к Генсеку еще только Подгорный, остальные — на «вы».

Связка Брежнева и Косыгина успешно проработала до начала семидесятых.Сделала для страны много полезного.

Ощутимое похолодание их отношений началось в 1973-м, когда к старому стилю руководства добавилась новая особенность — резко возросла роль аппарата ЦК, помощников и референтов, они уже вершили и решали многие дела, получили полномочия чуть ли не на уровне секретарей ЦК. Большинство из них все чаще склонялось к угодничеству перед первым лицом в государстве, потакая его слабостям и тщеславию, создавая этакий «малый культ личности» генсека, а тот в связи с быстро ухудшающимися состоянием здоровья и когнитивных функций становился всё более подозрительным и одновременно падким на лесть.

Политические позиции Косыгина стали резко ослабевать, он становился всё более зависим от ЦК и уже не мог действовать сообразно собственной стратегии.

Постепенно его оттеснили от внешнеполитической деятельности, которой он активно занимался в 60-е. Брежнев все чаще противопоставлял партию правительству, аппарат ЦК — Совету Министров, роль правительства последовательно принижалась. Уже в начале 70-х годов Совет Министров, правительственные органы стали постепенно отстранять от внешней политики. Все, что было сделано, предавалось забвению. Министр иностранных дел почти перестал присутствовать на заседаниях Совмина, все вопросы решались на Старой площади. Не только внешнеполитические, но и многие другие вопросы перекочевали в ЦК. Министрам все чаще предписывалось «согласовывать» государственные вопросы с некомпетентными в данном деле членами Политбюро. Это вызывало серьезное недовольство Косыгина, вообще с раздражением относившегося к партийной иерархии, но сделать с этим он уже ничего не мог.

Когда осенью 73-го Косыгин приехал на встречу с Садатом в Каир, по свидетельству людей, знавших его раньше, это был уже другой человек. За три года он очень изменился. Сдал. Постарел. Стал плохо слышать. Взгляд потух…

Черт! У меня время только до конца года, до визита Брежнева в США, потом уже не с кем и нечего будет корректировать. Ситуация в стране и в мире примет необратимый характер. А я уже месяц тут загораю. Может плюнуть на эту Службу Карантина и рвануть в Москву? Что они мне сделают?

— Найдут и убьют! — безапелляционно возразила Ева. — По крайней мере, спокойно работать точно не дадут. Жди.

— Да сколько ждать-то?

— Сколько надо, столько и жди!

И я ждал.

Так прошел август.

Иногда, чтоб развеяться, а при случае и познакомиться с какой-нибудь курортницей, я ходил в ресторан при портовой гостинице «Амра». Ужинал, потом пересаживался к стойке бара, заказывал коктейль — смотрел на танцующую публику выбирая себе подружку.

Мы даже сдружились с барменом, его звали Семен, на почве интереса к женскому полу.

К стойке бара постоянно подсаживались женщины, вульгарно изукрашенные польской косметикой и дешевыми украшениями, привлеченные мужественным обликом бармена, и скучающим мной. Все эти Маруси из Магадана и Клавы с Камчатки проводили отпуск без мужей и жаждали приключений. Бармен снисходительно назначал им свидания. Я вежливо отнекивался — не впечатляли.

Симпатичных девчонок тоже хватало, но все они были с кавалерами — усатыми кавказцами.

Так, раз за разом, я оставался одинок.

Впрочем, не очень-то и хотелось.

Дело в том, что Ева теперь всегда была со мной. Подержавшись за меня той ночью в разгромленной ванне (установив тактильный контакт), теперь она чувствовала мои мысли и могла залезать ко мне в голову, как к себе домой. Вернее, не так — своим постоянным присутствием она мне не досаждала, но стоило о ней вспомнить, тут же появлялась, так же как Кир в виде голоса в голове и деликатно спрашивала: хочу ли я её видеть? Только тогда фея визуализировалась или даже воплощалась физически.

Это, конечно, улучшало наше взаимодействие, выводило его на новый качественный уровень, но и напрягало, особенно поначалу. Неприятно, когда, кто-то знает о твоих желаниях. Пусть даже этот «кто-то» непойми что из себя представляет, но выглядит-то, как красивая девушка. Ева успокаивала меня, говоря, что поставила блок и знает лишь то, что касается лично её. На это я засмеялся и спросил: а если я мысленно захочу лично её трахнуть, она об этом узнает? Фея совершенно серьезно сообщила, что — нет, мол, её надо как обычную человеческую женщину об этом попросить, тогда обещала подумать.