Она небрежно махнула ладошкой.

— Пашка Огурцов.

— А тебя, если не секрет?

— Соня же. Булатная — сценический псевдоним. Типа, булатная сабля, гнется, но не ломается. На самом деле, я — Марочкина. Софья Марочкина… но кто ж меня Софьей назовет…

— У вас с этим Пашкой, что-то есть?

— Женихаемся… замуж зовёт.

— А ты?

— Я не знаю… помнишь анекдот. Пациент спрашивает: Доктор, я буду жить? Ответ: А смысл?

Настроение её стремительно падало. Надо было как-то приободрить. Переместить фокус.

— Слышь, Сонь, а с чем у тебя трудности по жизни чаще всего?

— Как у альпинистов, с высотой, конечно же. Как я детей понимаю! Прихожу к знакомым нормальным, сидим на кухне, пиво пьем, а я кошусь из коридора на выключатель возле туалета и прикидываю: допрыгну ли? Нет, я-то, конечно, допрыгну — ты видел, как я скачу. А другие из нашей братии? А иногда, наоборот, закатит, например, собака мячик под шифоньер, ребята меня зовут: «Сонька, достань, тебе и наклоняться не надо». Ну, не сволочи ли? За кого меня держат, а? За такую же собаку, только на двух ногах?

Или заходишь в кабинет к кому-нибудь, или в дом, или в кафе, сразу оцениваешь высоту стульев. Вот тебе легко сесть и придвинуть стул к столу, а мне — целое дело — рассчитывать приходится, как космонавту в невесомости! Ну, не беда, у меня свои секретики есть. Не выдам! А вот по улицам ходить с вами орясинами неудобно. Мне одна знакомая однажды говорит: «На концерт с тобой пойду, но поедем врозь, потому что мне с тобой неловко»! Ну, не сука ли, думаю, а мне с тобой ловко⁈ А чтобы общаться с вами вообще башку задирать приходится. Погуляешь часик с такой оглоблей, поболтаешь непринужденно, а потом шея весь день болит.

Знаешь, есть такой злой анекдот: 'Настоящий лилипут должен посадить бонсай, построить скворечник и воспитать мальчика-с-пальчик. Только где мне его взять, мальчика-с-пальчик или девочку-Дюймовочку.

Джуне очень хотелось лечить людей. Аж руки зудели, когда она чувствовала чужую боль. Но вот противоречие — она избегала это афишировать. Только иногда, только инкогнито, через доверенных посредников. Дала себе зарок после того случая, когда подруга Софико сманила её в гости к своим родителям в старинное грузинское село, соблазнив чистым горным воздухом, великолепной природой его окрестностей и натуральной грузинской кухней. И надо же такому случиться, что отец Софико, Нодар Борисович, заслуженный учитель, сельский интеллигент и фронтовик внезапно слег с острейшим приступом радикулита — не разогнуться, не повернуться. Не помогали ни уколы, ни таблетки.

Джуна, наученная горьким опытом, не хотела вмешиваться, но Софико уговорила. Кажется, что она специально за этим и затащила её туда. Скрипя сердцем, Джуне пришлось пойти навстречу.

Она обследовала ладонью позвоночник, поясницу больного. От одного из поясничных позвонков ладонь ощутила ледяной сквозняк. Джуна сразу поняла: защемлен нерв. Совершая пассы над больным местом, девушка пыталась эту холодную энергию, зацепить, вытащить из позвонка наружу…

Периодически она изо всех сил терла одну ладонь о другую. Наконец, левая странно разогрелась, раскалилась… Наложив эту ладонь на поясницу, другую наложила сверху, оттаивая ледышку боли, чувствуя, как её аура переходит в позвоночник, латая разрывы чужой.

— Жар‑то какой, Господи! — пробормотал Нодар Борисович.

Джуна ничего не ответила. Снова растёрла ладонь о ладонь, снова приложила к больному месту, слегка надавила.

— Ой, что-то щелкнуло! — испугано сказал старик.

— Попробуйте повернуться, — посоветовала девушка.

Недоуменная улыбка появилась на лице старого учителя.

— Не болит… ты подумай… — он сел на кровати. — Чудеса, да и только! Да ты, дочка — волшебница!

Вдруг он встревожился.

— Моя Тамрико. Извини, дочка, раз уж ты здесь… сердце у неё. Посмотришь?

— Хорошо. Посмотрю, — согласилась Джуна, уже понимая, что влипла. — Только идите за ней сами.

— Сам? — старик с испугом взглянул на расстояние, отделяющее его от двери. А потом, взял и пошел.

Пока Джуна занималась женой Нодара Борисовича, у которой действительно оказалось нездоровое сердце, привели её двоюродную сестру с воспалением седалищного нерва. Не успела Джуна отпустить пациентку, как тут же на её месте возник соседский мальчик с гландами.

После мальчика Тамрико умолила её выйти во двор, куда привезли ещё одного острого радикулитчика — колхозного бухгалтера.

Спускаясь по лестнице, она ужаснулась. Двор был полон народа. У раскрытых ворот стояли машины, подводы с лошадьми.

— Что вы наделали? — шёпотом сказала она Софико, шествующей рядом со стулом в руках.

— Они все заплатят, заплатят.

— Ты с ума сошла. Никаких денег я не беру.

Сидя на стуле, она принимала пациентов, краем глаза замечая, как по двору довольно бодро снуёт Нодар Борисович.

Непомерная усталость наваливалась на целительницу, а народа всё прибывало. Самым поразительным было то, что люди продолжали излечиваться. Снималась зубная боль, головная, стихали рези в желудке, в придатках. Переставали болеть сердца.

Кончилось это тем, что Джуна свалилась со стула без памяти и потом трое суток не могла встать с постели. И хуже того — у неё начисто пропал дар — ничего не видела и не чувствовала. Какой ужас она испытала в тот момент — ни словом не сказать ни пером описать — словно разом лишилась руки и ноги.

Дар восстановился примерно, через месяц, но с тех пор ничего подобного девушка себе не позволяла. Людям ведь не объяснишь, что целительнице за помощь приходится расплачиваться своим здоровьем, своей аурой, своим даром. Идут сами, тащат родных и близких сулят любые деньги. Но суть в том, что помочь Джуна могла далеко не всем и честно в этом признавалась, все равно люди чувствовали себя обманутыми, начинали обвинять в шарлатанстве, угрожать, жаловаться. Прямо как в песне старухи Шапокляк: кто людям помогает, тот тратит время зря. Хорошими делами прославиться нельзя.

А вот теперь Джуна чувствовала, что всё изменилось — внутренней энергии стало в разы больше. Она словно светилась изнутри. Её возможности в целительстве многократно возросли. Кто бы он не было, этот Феликс — он настоящий маг и волшебник и её доверие к нему безгранично.

Жизнь кардинально менялась, так тому и быть. Первое, что она сделала в этой новой жизни — пошла и уволилась из «Метро». Сказать, что заведующий был удивлен, значит ничего не сказать — вот дура-девка, такую хлебную должность бросать! Он даже начал расспрашивать, что побудило её к такому неразумному шагу, но девушка лишь загадочно улыбалась. Либо умом тронулась, либо замуж выходит, решил старый торгаш.

Шато позвонил в одиннадцать утра и сообщил, что Арчил Вахтангович просит срочно приехать у него, мол, приступ почечных колик.

Ну что ж, — подумал я, — пора отрабатывать грузинское гостеприимство, заодно и Джуну проверим в деле. Кир сообщил, что пара инъекций еще понадобится для закрепления результатов, но уже и сейчас она вполне готова к целительству.

Договорились, что машину подадут к двенадцати и я тут же позвонил Джуне. К несчастью, её не оказалось дома.

— Не беспокойтесь, босс, — промурлыкал Кир, — я уже дал ей установку, к двенадцати прибежит, как миленькая.

Машина прибыла раньше срока. Полдвенадцатого взволнованный Шато уже звонил мне из вестибюля гостиницы.

— Давай дорогой, скорей поехали, Арчилу Вахтанговичу очень худо.

Я уже знал, что у нашего покровителя осталась одна почка и операции он не выдержит. Как с таким здоровьем, он оставался на руководящем посту — загадка. Впрочем, если вспомнить Андропова, тот и вовсе был генсеком на диализе.

— Кого ждем, дорогой? — беспокойно спрашивал Шато. — Скорей ехать надо!

Я объяснил, что ждем мою ассистентку, без неё, мол, камень не вывести.

Референт смирился, только спросил: не Тинатин ли это? И очень удивился, когда я покачал головой.