Было уже начало шестого, когда Элизабет Кромвель выехала из дома госпожи Далтон в наемном экипаже, оставив отца за работой над бумагами в гостиной. Ради соблюдения приличий девушку сопровождали двое домочадцев ее хозяйки: пожилой слуга, бывший с ними в понедельник в Сент-Джеймсском парке, и пухленькая служанка, совсем еще ребенок, которая до смерти боялась свою госпожу, да и всех остальных не меньше.

– Пусть девочка никуда от тебя не отходит, – на прощание велел Элизабет отец. – Нельзя давать повод для злобных сплетен. А Джайлс убережет тебя от неприятностей, если вам вдруг встретятся бунтовщики.

Злобные сплетни, подумала Элизабет, были не самой большой их бедой. А Джайлс, разменявший седьмой десяток, вряд ли справится с упрямым ребенком, не то что с толпой пьяных подмастерьев.

По дороге она услышала, как часы на церкви пробили половину шестого. Как бы ей хотелось, чтобы возница ехал побыстрее. Элизабет переплела пальцы рук, лежавших на коленях. Так много зависело от результата ее сегодняшнего визита на Генриетта-стрит. Отец становился все более зависимым от Бекингема, который упорно вовлекал его в свои интриги. Если бабушкино наследство окажется достаточно значительным, у Элизабет прибавится шансов убедить отца вернуться в Париж, где он находился в относительной безопасности. Возможно, даже останутся деньги для членов его семьи.

Экипаж выехал из Холборна и свернул на Друри-лейн. Теперь уже недалеко.

Хорошо, что Кэтрин Хэксби была женщиной честной. И вдобавок глупой. Иначе разве она вышла бы замуж за этого ужасного старика, который дрожит как осиновый лист и заставляет жену трудиться, чтобы обеспечить семью? А какие у нее красные, потрескавшиеся руки, совсем не как у леди. Даже будучи дочерью цареубийцы, Кэтрин могла бы подыскать себе лучшую партию.

Когда экипаж слишком резко свернул на Джеймс-стрит, все трое пассажиров повалились набок. Служанка взвизгнула, но тотчас смолкла.

Теперь все зависит от того, что Кэтрин нашла в Кокпите. Конечно, в их положении любая помощь будет кстати, но тем не менее… Элизабет закрыла глаза и коротко, но жарко помолилась, чтобы бабушкино наследство оказалось кучей золота или драгоценностей, а лучше и того и другого.

«Боже, храни моего отца, – добавила она поспешно, когда они сворачивали в Ковент-Гарден, – и научи его мудрости. Уповаю на Господа нашего Иисуса Христа, аминь!»

Кэт сидела за столом в гостиной и пыталась привести счета в некое подобие порядка. Когда днем господин Хэксби рылся в стопке счетов и расписок, то ухитрился уронить их на пол, так что теперь все перепуталось.

Раздался стук в дверь.

– Войдите! – крикнула Кэтрин, думая, что это Бреннан или служанка.

Дверь открылась, и на пороге появилась Элизабет Кромвель.

– Кэтти! – воскликнула она, входя в комнату, протягивая руки к хозяйке и распространяя аромат дорогих духов. – Любовь моя, как поживаешь?

Кэт поднялась ей навстречу:

– Спасибо, хорошо. А ты как? А господин Кромвель?

– Ну, более или менее. У бедного отца возникли причуды, совсем разума лишился, но я не должна докучать тебе своими горестями. Как тебе понравился вечер, который мы провели у герцога? Разве Уоллингфорд-хаус не прекрасен? Но некоторые гости были такими занудными. Я бы со скуки умерла, если бы не ты.

– Ты приехала одна? – спросила Кэт, мечтая, чтобы Элизабет выбрала для визита какое-нибудь другое время. – Или отец с тобой?

– Нет, но, прошу, не беспокойся, ты всегда такая заботливая. Внизу в экипаже меня ждут служанка и Джайлс, слуга госпожи Далтон. Он довел меня до дверей, а ваш привратник позволил подняться без доклада. Он помнит меня и знает, что я твоя подруга. Ты хорошо вышколила слуг.

«Черт побери этого Фибса! – подумала Кэт. – Придется сделать ему внушение по поводу того, что пускает посетителей без предупреждения. Худшего времени для визита Элизабет найти просто не могла».

– Пожалуйста, садись. Могу предложить тебе…

– Нет, спасибо, ничего не надо. – Элизабет бросила плащ на кресло и села. – А теперь догадайся, Кэтти, что привело меня сюда. Помнишь, что ты сказала мне тогда на лестнице в Уоллингфорд-хаусе? Я не переставала об этом думать. Ты что-то нашла?

– Не я сама. Это Феррус.

Элизабет бросила на нее непонимающий взгляд:

– Кто?

– Очень высокий худой мужчина. Помнишь? Работник золотаря Ривса, или как его там.

Элизабет поежилась:

– А, да. Этот. И что же он нашел?

– Какой-то сверток. Он сунул мне его в понедельник днем, когда я уходила. Не знаю, что там. Полагаю, это то, что вы искали, но не уверена. Видишь ли, Феррус не мог сказать мне, где он его нашел. Он ведь немой, как ты знаешь.

Элизабет облизала губы:

– А эта находка… она здесь?

– Сейчас принесу.

– Подожди. Где господин Хэксби?

– Все в порядке. Он наверху, работает. Служанка вышла. Нас никто не потревожит.

Кэт поднялась и прошла в спальню, закрыв за собой дверь, чтобы избавиться от любопытного взгляда Элизабет. Сверток был там, куда она его положила, в шкафу с летним пологом и занавесками. Она достала его.

На другой стороне улицы часы собора Святого Павла пробили три четверти седьмого. Она и не заметила, что уже так поздно. Надо как можно скорее отделаться от Элизабет и ее проклятого свертка. Встреча с Марвудом назначена в семь. Он придет, и придет вовремя. Кэтрин нисколько в этом не сомневалась. Она уже заплатила мальчику привратника, чтобы он оставил открытой калитку в сад.

Она вернулась в гостиную, где Элизабет нетерпеливо барабанила пальцами по столу. Кэт положила сверток перед ней на стол.

Элизабет потрогала его. Уголки губ опустились.

– Это все?

– Это все, что дал мне Феррус.

Элизабет взвесила сверток на руке. На нем все еще оставалась грязь, и она нахмурилась, увидев темные пятна у себя на пальцах. Теперь, получив сверток, дочь Ричарда Кромвеля, казалось, не спешила его вскрыть. Она осмотрела швы и медленно проговорила:

– Не сомневаюсь, что это шила моя бабушка. Она всегда делала больше стежков, чем требовалось, когда что-то чинила. Знаешь, она… она очень любила шить.

– Прости, но я спешу. Не могла бы ты забрать его и открыть позже?

– Но я должна вскрыть его прямо сейчас. Немедленно.

– Тогда я помогу тебе разрезать швы.

Элизабет бросила на нее взгляд: глаза широко раскрыты и затуманены. Она положила сверток на стол и пододвинула его к Кэт:

– Вряд ли это золото, да? Золото было бы тяжелее.

Кэтрин вынула из кармана нож и стала разрезать швы. Она действовала уверенно, зная, что Элизабет смотрит на нее, и слыша ее дыхание, учащенное и отрывистое. Однако, когда с последним швом было покончено, сверток не развернулся. После стольких лет жированная парусина не желала отпускать то, что хранила.

– Дай мне! – попросила Элизабет и протянула руку.

Она развернула сверток, сдирая парусину. Под ней оказалась другая упаковка, из толстой бумаги, которую дочь Кромвеля порвала жадными пальцами. Показался слой толстого черного сукна. Элизабет развернула его.

– О! – воскликнула она, и ее губы сложились в идеальную букву «о».

Элизабет достала шкатулку, обитую темно-зеленой кожей, с золотым замочком, закругленными углами и куполообразной крышкой. В центре крышки был маленький щит, видимо из чистого золота, которое не потускнело. Девушка подула на него, и проступил рисунок.

– Не узнаю герб, – тихо сказала она самой себе. – Пять кружков… и сверху один большой. Посмотрим, что внутри.

У Элизабет дрожали пальцы, как у господина Хэксби, когда она открывала замочек. Кэт невольно наклонилась, желая рассмотреть, что спрятано в шкатулке. Сначала Элизабет извлекла сложенный лист бумаги, который нетерпеливо отбросила в сторону. А потом…

– Жемчуг, – выдохнула она. – И какой…

Элизабет взяла в руки ожерелье. Оно свисало блестящим каскадом. Жемчужины были крупные, каждая не меньше половины дюйма в диаметре, абсолютно одинаковые и идеально подогнанные друг к другу.