– Ну… сделать то, о чем просила меня матушка в том последнем письме. Она знала о моем бедственном положении, что я был кругом в долгах. Не по своей вине, между прочим. Эти долги составляют тысячи фунтов, которые я вынужден был занять в бытность свою лорд-протектором Англии. Не для себя лично, заметьте, средства сии были нужны, дабы исполнить свои обязанности, согласно должности, к которой я нисколько не стремился и которой отнюдь не желал. А когда я подал в отставку, парламент пообещал, что долги эти будут уплачены. Кроме того, они посулили назначить мне пожизненную пенсию. Но тут возвращается король, распускает старый парламент и назначает новый, который не желает исполнять обещаний, что были даны мне во времена Республики.

– Но у вас ведь имеется поместье, – заметила Кэт. – Разве вам не хватало своих собственных средств?

Кромвель покачал головой:

– Все, что у меня есть, – это пожизненное право собственности на поместье, каковое пребывает в весьма плачевном состоянии. У меня большая семья, которую надо содержать. Да кредиторы бы меня со свету сжили, если бы могли. Поэтому мне приходится прозябать в изгнании, а не тихо жить в кругу своей семьи. А короля такое положение дел более чем устраивает. Ведь если я пребываю на континенте, то не могу потревожить его покой. Если бы он сам меня сослал, то выглядел бы жестоким тираном, что вызвало бы гнев у тех, кто с любовью вспоминает добрые старые времена.

– И вы все это нам говорите? – сказала Кэт. – Вы отдаете себе отчет в том…

– Что одно лишь слово господина Хэксби или ваше может погубить меня? Конечно. Если кредиторы узнают, что я в Лондоне, они тотчас схватят меня. И королю придется что-то предпринять. Поэтому, мадам, я отдал себя в ваши руки и в руки вашего мужа.

– Я буду рад служить вам любым возможным образом, сэр, – торжественно изрек Хэксби. – Ради вашего покойного отца и ради вас самого.

– Благодарю вас, сэр. – Кромвель вопросительно взглянул на Кэт. – Итак?

– Это письмо, – сказала она. – Какое отношение оно имеет к Кокпиту?

– Как известно вашему супругу, мои родители в течение четырех лет почти постоянно жили там. Когда отца провозгласили лорд-протектором, они переехали в королевские апартаменты в Уайтхолле. Но частично Кокпит оставался в их распоряжении, даже когда моя матушка овдовела. Она любила это место, которое не находилось в непосредственной близости от лжи и лести двора. Ей нравилось, что она могла пройти через свой сад в Сент-Джеймсский парк и прогуливаться там неузнанной.

«У Ричарда приятный голос, – подумала Кэт, – хотя, пожалуй, ему самому слишком нравится, как он звучит».

Она прочистила горло в надежде, что гость поймет намек и вернется к сути. Муж неодобрительно посмотрел на нее, но Кромвель, похоже, не обратил на это внимания.

– Когда король вернулся, у матушки началась новая череда неприятностей. Злые люди обвинили ее в том, что она якобы украла королевские реликвии. Они были убеждены, что вдова лорд-протектора воспользовалась своим положением.

– Бедняжка, – произнес Хэксби. – Как же, я помню. Ходили жестокие клеветнические памфлеты.

– Матушку обвиняли в том, что она либо хранит их у себя, либо прячет где-то, чтобы завладеть ими позже. – Кромвель окинул хозяев дома хмурым взглядом. – Небольшие вещицы. Золото, драгоценности и прочее. То, что можно легко унести. Разумеется, все эти обвинения были совершенно беспочвенными. Чистая клевета. – Он замолчал. – Но…

«Ага, – подумала Кэт, – я так и знала, что будет это „но“».

Ричард Кромвель потер невидимое пятно на столе – старая привычка, по которой она его и узнала.

– То, что матушка спрятала кое-что ценное, прежде чем покинуть Уайтхолл, – правда. Но это принадлежало лично ей, а вовсе не короне. Я подчеркиваю: речь идет о ее законной собственности. Времена тогда были тяжелые, начались перемены, поэтому матушка опасалась, и не напрасно, что у нее это отнимут, если она возьмет с собой. Уверен, она была права. В своем последнем письме она все мне рассказала. А также сообщила, где это искать. Вот почему я здесь.

– Это? – повторила Кэт. – А о чем конкретно идет речь?

– Сие вас не касается, мадам! – отрубил Кромвель, повисла пауза, потом он улыбнулся, пытаясь смягчить свою резкость. – Могу сказать лишь, что это небольшой предмет, который по праву принадлежит мне.

Хэксби постучал по кожаной папке:

– И стало быть?..

– Да, сэр. Благодаря этим планам я сумею найти свою собственность. Если вы окажете мне любезность и позволите взглянуть на них.

– Боюсь, вряд ли вы сумеете в этом разобраться.

– Тогда не поможете ли вы мне? Не знаю, кто бы мог сделать это лучше вас.

Хэксби склонил голову:

– С удовольствием.

От комплимента у него на щеках запылали алые пятна. Старик попытался развязать шнурок на папке, но пальцы его не слушались. Кэт взяла у мужа папку и развязала ее. Она вынула бумаги и разложила их на столе. Все сгрудились вокруг стола.

Кромвель нахмурился:

– Где здесь верх, а где низ? Не понимаю.

– Кокпит – необычное место, – объяснил Хэксби. Его голос неожиданно обрел силу и уверенность, он звучал, как у пастора на кафедре. – Поверьте, сэр. Думаю, ничего подобного в мире не существует.

Иногда, когда Хэксби выпивал вечером слишком много вина, он рассказывал Кэт о своей работе и о своих мечтах. И эту готовность делиться знаниями, не важно, каковы были при этом его мотивы, Кэт ценила в нем больше всего. Несколько месяцев назад муж поведал ей о Кокпите.

– Во всей этой ужасной мешанине повинен Генрих Восьмой! – выкрикнул он.

Хэксби не возражал против того, что старый король завладел особняком кардинала Уолси, превратил его в свою резиденцию и правил оттуда державой. В конце концов, Уолси был папистом, да еще и казнокрадом. Месторасположение Уайтхолла оказалось весьма удобным для правителя страны, не важно, носил он корону или нет: дворец стоял на берегу реки и находился на равном удалении от Вестминстера с одной стороны и от Сити и Тауэра – с другой.

Однако с точки зрения сегодняшнего дня дворцовый комплекс представлял собой неприглядное и непрактичное нагромождение зданий, уродливых и старомодных. Но Хэксби считал, что при наличии денег и хорошего архитектора все можно исправить. Иниго Джонс показал это на примере Банкетного дома. Просто снести все и перестроить, оставив Банкетный дом в качестве образца, – и ошибиться будет сложно.

А вот Кокпит – это совсем другое дело. Он с самого начала представлял собой проблему. Причиной служила Кинг-стрит, главная общественная улица, идущая от Чаринг-Кросс к Вестминстеру. Генрих VIII сумел противостоять папе римскому, провозгласить себя главой Англиканской церкви и отрубить голову двум женам, но не смог закрыть Кинг-стрит. Ему не позволили сделать это законы королевства и его подданные.

Кинг-стрит отделяла главный дворец у реки от Сент-Джеймсского парка и прелестей охоты, и Генрих VIII приказал построить на Кинг-стрит двое ворот, которые служили одновременно и мостами, поскольку позволяли ему и его придворным проезжать над дорогой из резиденции в парк.

Дело было не только в любви к охоте. На стороне парка, в западной части Кинг-стрит, Генрих VIII построил площадку для рыцарских состязаний – ристалище, открытые и закрытые корты для тенниса и других подобных игр, а еще Кокпит – большую крытую арену для петушиных боев. Забава хоть куда: люди делают ставки и орут как умалишенные, наблюдая за тем, как две маленькие разъяренные птицы разносят друг друга в клочья. Были там и жилые здания, и сады для придворных и официальных лиц, а также помещения для частных приемов и развлечений. И все это строилось совершенно бессистемно. В расчет не бралось ничего, кроме удобства короля, его причуд и способности найти деньги, которые были способны эти причуды удовлетворить.

Хэксби не раз повторял Кэт, что со времен Генриха VIII Кокпит и множество окружающих его зданий приходили все в больший упадок, как и остальная часть Уайтхолла. Каждый следующий монарх что-то добавлял, а что-то сносил. Сменялись поколения придворных, и все пытались внести изменения в соответствии с собственными корыстными интересами.