Я скривился, не в силах сдержать эмоций. Все это звучит как… как… нечто тухлое, но обильно посыпанное сахаром, в попытке сбыть это дерьмо покупателям. Если представить это сценарием фильма, то покажи его в кинотеатре — и люди согнутся в рвотных позывах задолго до середины этой мерзости.

— Так что скажешь, Амос?

— М-м-м…

— Говори, что думаешь. Не стесняйся.

Глянув на часы, я обнаружил, что оплаченное время подходило к концу. Понявший меня без слов Инверто выудил из карманы монеты, отсчитал двадцатку и пододвинул ко мне, проделав так деликатно, чтобы никто ничего не увидел. Став чуть богаче, я подумал над тем, чтобы соврать, но не выдержал и сказал начистоту:

— Дешево. Вонюче. Приторно до блевоты. И слишком много плаксивых соплей.

Босуэлл обрадованно улыбнулся:

— Отлично!

— Отлично? Я не хвалил, я…

— Ты ругал — кивнул Золотой Мальчик — Ну да. И ты прав — слишком приторно и вонюче. Но разве не это любимая еда большинства? Мы любим громкие истории, напичканные непроверенными фактами и обмазанные громкими обвинениями. А сухое и пресное неинтересно никому, кроме разве что историков — но и в этом случае не стоит забывать, что любимые ими полные пылью истории книги тоже писались людьми, охочими до ярких и сочных россказней.

— Красиво сказано — признал я — И все равно твоя речь полное фуфло. И звучит слишком громко… звучит так, будто на шестом уровне Хуракана творится полный беспредел, а власть смотрит на это дело сквозь пальцы.

— Супер! — похоже, что он обрадовался еще сильнее — То, что надо!

— Серьезно? — я искренне удивился — Не припомню, чтобы у нас кто-то раскачивал лодку. Мы ведь всегда стараемся сохранить баланс, придерживаемся умеренности в суждениях и обвинениях, всегда предпочитаем штиль бурному шторму и все такое…

— Так и есть. И в конечном случае так и будет, Амос — на этот раз его улыбка была довольно грустной — И можешь не волноваться о раскачивании лодки. Ты просто кое о чем забыл.

— О чем же? — подыграл я, запихивая литровую бутылку воды в набедренный карман старых штанов — А можно мне еще пару литров воды с собой? Или это уже совсем наглость будет?

— Наивный ты парень, Амос. Наивный и глупый — вздохнул Босуэлл — Ты даже не представляешь себе, что такое настоящая наглость. А представляй ты хоть немного — был бы сейчас намного богаче после всего, что с тобой случилось. Рискни кто сотворить такое со мной — избиение, глумление, попытка заткнуть рот, угрозы и клевета… да я бы выдавил из них и из их семей огромную сумму! А ты… ты стесняешься попросить лишнюю пару литров воды и практически в любой ситуации разыгрываешь карту не наглого парня, что в своем праве, а карту какого-то полоумного рыцаря нищеброда. Амос! Тебя головой о стену били! Ногами по голове пинали — и она снова билась о стену! Ты прошел по грани между жизнью и смертью — я вообще не понимаю, как ты сохранил разум и почему еще не превратился с слюнявого идиота. Но поверь — от кровоизлияния в мозг тебя спасло только чудо! И что ты с обидчиков поимел? Их лживые слова извинения? Да с них как с гуся вода! Уф… прости… накипело…

Ошарашенный, я просто кивнул.

— Но нам твоя порядочность только на пользу — добавляет ярких штрихов к светлому облику обыкновенного героя — заулыбался Золотой Мальчик и, еще раз утерев губы платком, помахал официанту и со вздохом напомнил:

— Первые беспорядки Хуракана. Забастовка на фермах. Помнишь после чего все это началось? И что было потом? Читал об этом, историк Амос?

Голову напрягать не пришлось — я многократно читал об этом. Да и в старших школьных классах к нам раза три приходили маститые сурверы, чтобы прочитать скучную до зевоты речь.

— Двенадцатая поправка к девятой статье — произнес я вслух.

— И о чем гласит девятая статья, сурвер? Просвети меня — Инверто откровенно наслаждался нашим разговором.

— Там немало всякого. И в том числе о праве каждого сурвера на публичное высказывание. Двенадцатая поправка как раз относится к пункту статьи о публичных высказываниях — говоря, я одновременно вспоминал, но в памяти нашлось не много.

Политика — не мое. Даже в масштабах нашего крохотного хураканского мирка.

Так я и сказал, предварительно дождавшись пока он сделает заказ обрадованному такому количеству заказов парнишке, после чего добавил несколько пунктов от себя, пойдя на открытую наглость и заказав не только шесть литров воды, но еще пакет с бутербродами и аренду сетчатой сумки, именуемой у нас почему-то «авоськой», для переноски всего этого.

— Политика — не твое — повторил Босуэлл, когда едва не подпрыгивающий от радости официант удалился, успев получить от богатого сурвера десятку предварительных чаевых — Ну и зря, Амос, очень зря. Именно политики решают все в Хуракане. Они определяют наше будущее на поколения вперед. И именно их максимальный консерватизм вынудил мыслящих также, как и я предшественников создать партию ВНЭКС.

— Пусть так — ответил я — Но мне это никогда не было особо интересно.

— Я догадывался об этом — кивнул он — Впрочем, что тут догадываться? Твой выбор профессии, уж прости, но крайне банален и предсказуем. Только не обижайся!

— Да я и не думал — сказал я — Мне многие так говорили. Я ведь с детства мечтал стал историком.

— И в какой-то мере ты им стал — я о твоей работе чистильщика — он снова обезоруживающе улыбнулся, без слов прося не сердиться на эти слова.

— Не совсем понимаю… или вообще не понимаю, честно говоря. У меня не получилось стать историком.

— Почему же? Вполне себе получилось — возразил он — Кто такие историки? Ответ прост — это те, кто копается в прошлом, а их ближайшие коллеги и чуть ли не родственники — археологи. И те и другие вскрывают пласты прошлого, чтобы выяснить, как и чем люди жили в незапамятные времена, кого убивали, кого защищали, кому молились, что ценили и чего боялись, как чумы. А ты в качестве чистильщика как раз и трудишься в сточных коллекторах над тем, что оставили после себя жители Хуракана — плесень, фекалии, мусор и все прочее. Ты тоже вскрываешь пласты и поневоле изучаешь их. Но это так… лирика слов… А правда жизни в том, что тот, кто живет будущим и жаждет влиять на него, пойдет в политику, а тот, кто дышит прошлым, предпочтет стать историком… или чистильщиком. Я не слишком туманно объясняю?

— Не слишком. Но я не согласен — буркнул я, впервые возразив столь решительно.

— Это почему же?

— Ну… не все люди одинаковые. Некоторые могут стать политиками — а некоторые нет. У всех разные способности и разные наклонности. И не все столь умны и одарены как ты.

— Пусть так — он медленно кивнул — Пусть так. Но к тебе то это как относится, Амос? Ты чем-то отличаешься от меня? Я талантами не блещу. Просто я умею говорить много и увлекательно, научился сверкать улыбкой и хмурить брови, когда надо, научился ярко и харизматично выступать на публике, а еще я всегда умел хорошо врать — но последним даром обладает каждый из нас, но в разной степени совершенства. Я политик, Амос. Не меньше и не больше этого. Захочешь стать таким же как я — станешь. Вот только ты не хочешь.

— Не хочу — признался я.

— И вряд ли тебя особо беспокоят нужды остального общества.

— Не особо — я снова кивнул, признавая его правоту.

— И скорей всего в последнее время ты думаешь исключительно о себе и больше ни о ком.

Подумав с полминуты — за это время нам принесли и выставили на стол все заказанное — я кивнул в третий раз:

— Да. Я думаю только о себе.

— А твой отец…

— О нем не думаю — я сцепил зубы и постарался сдержать полезшую на лицо гримасу ненависти — Вроде бы он еще жив.

— Вроде бы — хмыкнул Инверто — Не сердись, Амос. Я лишь развернуто ответил на твой вопрос о будущем и прошлом. Но мы отвлеклись. Вернемся к двенадцатой поправке — и должен заметить, что очень многие считают ее принятие шагом весьма своевременным, полагая, что без нее Хуракан давно бы уже был уничтожен самым опасным из наших врагов.