— Ну?!

— Ты, скорее всего, считаешь меня бессердечной и равнодушной, — Захар никогда не слышал такого тона у Миланы. Он и предположить не мог, что она умеет так разговаривать. Таким мягким ласковым голосом, что вся его досада куда-то делась. Ну и при чем тут равнодушие и бессердечность?! — Я, конечно, знала о твоих чувствах ко мне. Было время, когда они меня забавляли. Теперь мне за это стыдно. Прости меня, Захар, пожалуйста.

— Не надо. Давай не будем об этом.

Такое направление разговора ему не нравилось. Какая теперь, к черту, разница, что было когда-то?!

— Давай не будем, — послушно согласилась Милана. — Но, учитывая все это, я тебя кому попало не отдам.

— Ну, знаешь, что?! — кажется, впервые в жизни Захар поперхнулся словами.

— Не знаю, — все так же мягко ответила Милана. — Но не сказать тебе кое-чего не могу. Я не знаю, что у вас случилось с Ульяной, но если ты ее упустишь — ты будешь самый большой дурак в мире.

— Мы без посторонних разберемся! — все же рявкнул Захар.

— Хорошо, — Милана сделала шаг, потом еще один в сторону двери. Обернулась. — Просто она тебя любит, и это видно… — Милана махнула рукой. — Слепой бы заметил. И для тебя она сделала практически невозможное — это Юра подтверждает. Она тут всех построила, чтобы вытащить тебя. А судя по твоему настроению и ее отъезду — что-то у вас случилось. Я думала, что могу тебе чем-то помочь. Ну, нет — так нет.

— Подожди, — Милана остановилась. — Я… — Захар замялся. Он считал неправильным обсуждать с кем бы то ни было то, что происходит между ним и Ульяной. Но, с другой стороны, возможно, именно Милана… Черт, как все это сложно! — Я вдруг сейчас вспомнил. Мы с Улей говорили о тебе.

— Зачем? — округлила глаза Милана.

— Ульяна откуда-то узнала, что мы… что я… в общем, о том, что я по тебе страдал. Какое-то время.

Милана внимательно смотрела на него.

— Ну… в этом нет ничего… криминального. Ты взрослый человек, так же, как и она. Это было бы странно, если бы ты прожил тридцать с лишним лет без всяких привязанностей. У нее тоже, наверное, что-то… или кто-то… был.

Мысль о том, что у Ули «кто-то был», оказалась крайне неприятной, но Захар ее пока прогнал.

— Главное ведь не прошлое, а настоящее. Ну и что, что в прошлом ты имел чувства ко мне. Главное ведь, кого ты любишь сейчас.

Захар нахмурился. Потер кончик носа. Что-то было в словах Миланы, что царапало и не давало покоя.

— Она… — начал Захар медленно. — Уля спросила, правда ли… ну, про нас с тобой. Точнее, про то, что я тебя… любил, — последнее слово Захар произнес с усилием.

— И что ты ответил?

— Сказал, что это правда.

Милана вздохнула.

— Я понимаю… Я в некотором смысле была на ее месте и… Это неприятно, в любом случае. Когда мужчина, которого ты любишь, говорит, что любил другую женщину. Это… это больно слышать, поверь мне. Но если после этого он говорит, что любит тебя — это можно пережить. Главное, чтобы он был убедителен.

Милана улыбнулась, немного мечтательно, словно что-то вспоминая, а потом посмотрела на Захара внимательнее — и улыбка сползла с ее губ.

— Захар… Ты же ей сказал, что любишь ее?

Ему нечего было ответить. Картина произошедшего в тот вечер вдруг перевернулась и оказалась… Ему было так сладко с ней, а она в этот момент… О чем думала? Что чувствовала?!

— Мелехов… — негромко, почти шепотом произнесла Милана. — Ты что… Ты сказал ей, что любил меня, но не сказал, что любишь eё?!

Словно через силу Захар кивнул. Ведь именно так все и было.

Черт…

— Захар Мелехов, ты феерический осел!

И спорить с этим было бессмысленно.

О разговоре с Миланой Захар думал весь остаток дня. Она сказала ему, куда именно улетела Ульяна на кассацию, но Захар не был теперь уверен, что ехать к ней — правильное решение. Чем больше он думал, тем лучше понимал, что наворотил он в душе Ульяны похлеще, чем слон в посудной лавке. И исправлять это второпях, между заседаниями кассационного суда по очень важному делу — не самый лучший вариант. Правда, и ждать, зная, что она там себе уже сочинила всего про него — тоже такое себе.

Захар никак не мог решить, как лучше поступить. Несколько раз уже практически заказывал билет — но в последний момент все же отказывался от этой идеи. Единственное, что он делал стабильно — это отправлял Уле всевозможные сообщения. Про погоду, про пробки, про новости головного офиса «Балашовского», про здоровье матери, про своих дятлов — как он называл сотрудников лаборатории. Уля исправно читала эти сообщения, ставила реакции, иногда отвечала — когда он ей задавал вопросы о том, как идет дело, или какая погода у них там.

Все это походило на игру. Или на какой-то сложный старинный танец, состоящий из поз, с каким-то почти неприличным названием. Они оба общались, игнорируя главное. Делая вид, что этого главного нет и не было. Ненормальная ситуация, совершенно.

Но Захар вдруг ясно и отчётливо понял, что завершиться все должно именно там, где началось. И необъяснимая — как это часто с ним бывает — уверенность, что именно так и правильно, давала ему сил вести и дальше этот… а, вспомнил название — менуэт!

Решение в теории было правильным. Нет, оно в моменте даже казалось единственно верным. Ведь они так решили совместно с Юрием Валентиновичем. Что если все пройдет с Захаром благополучно, то на кассацию поедет именно Ульяна. И все документы на нее уже оформлены, и состояние Самсонова объективно пока не располагает к длительным командировкам. И, самое главное, она уедет от Захара.

А это ей необходимо — Ульяна тогда была в этом уверена твердо.

От этой ее уверенности спустя несколько дней не осталось и следа. Эту уверенность разбивало, подтачивало все. И звонок Захара — точнее, его многочисленные звонки перед тем, как она набралась решимости ответить. И вся последующая переписка с ним.

Что тебе от меня надо, что?! То, что и всегда? Качественный секс по первому требованию, с которого у нас все и началась? Если рассуждать отстраненно, то нет в этом ничего плохого. Как хороший секс может быть чем-то плохим? Если только один из участников процесса не имел глупость влюбиться. А это сразу все меняет. Усложняет. И, самое главное, приносит очень много огорчения и обиды. Нет, тут должны быть другие слова, но Уля не хотела их искать. Чтобы не закопаться в эмоциях окончательно.

Самое досадное во всем этом было то, что гордость внезапно свалила в закат. Ну да, мы такие гордые, мы уехали, не высказав вопросов, не расставив точки над «i». Хотя какие тут нужны точки?

Ну, стоило хотя бы объяснить Захару, что она больше не намерена поддерживать такие отношения. Но тогда ведь придется объяснять

— почему? А объяснение: «Потому что я тебя люблю, а ты любишь другую» — его чертовски трудно произнести. Потому что гордость тогда вопила о том, что мы такое никогда ни в жисть не скажем! А теперь эта самая гордость свалила — естественно, гордо! — в закат.

Оставив Улю разбираться с накатившей на нее тоской.

Ульяна оказалась не готова к тому, как будет скучать по Захару. Как ей будет тоскливо без него. И от мысли о том, что их отношениям пришел конец. И гордость в противостоянии с этой тоской Уле никак не помогала. Масла в огонь подлила Наталья Николаевна, когда в очередной раз позвонила. Их дружба, выйдя из подполья, только усилилась, и Уле было ужасно тоскливо еще и от того, что она, по сути, Наталью Николаевну обманывает. А мама Захара регулярно радовала Ульяну рассказами о своих нескучных буднях заведующей кафедры — Наталья Николаевна уже вышла на работу. И однажды, когда позвонила, долго живописала о том, как к ней приходил Захар, и что он ей рассказывала, как они с Ульяной ездили кататься на лошадях.

— Какая же отчаянная, девочка моя, — гудела в трубку Наталья Николаевна. А Ульяне хотелось плакать.

Решение по их делу суд вынес за три дня до Нового года.