Сзади меня расположились ещё два поляка Тадеуш и Матиуш, болгарин Радко, Богдан из Валахии и баск Инеко.
Такая вот сборная-солянка! И я был совершенно уверен, что, если опросить остальных участников нашего дружного и сплочённого коллектива, список стран значительно расширится.
Ну, а что я хотел? Оттоманская Порта в начале XVII века ещё довольно сильна и продолжает действовать наступательно. По крайней мере, в Европе. И только после разгрома турок под Веной в 1683 году австрийцами и поляками, наметится обратная тенденция. Ну, мне до этого времени всё равно не дожить, даже если благополучно из этой переделки выпутаюсь и к власти прийти умудрюсь.
Кстати, разговаривать гребцам, вопреки ещё одному расхожему штампу не возбранялось. Лишь бы это гребле не мешало и не в тёмное время суток происходило. Ночью вообще любая активность среди невольников не поощрялась. Мало ли о чём в темноте шушукаются? Может бунт или побег затевают?
— Не, мне за борт нельзя, — покачав головой, признался Аника, и взяв у подошедшего помойного раба положенный ему паёк, захрустел яблоком. — Домой вернуться хочу. Там, при новом царе, жизнь полегче будет. Да и на спасшегося царевича посмотреть охота.
— Это что же? Воскресший сынок Грозного на Москве к власти пришёл? — застыл разносивший еду раб, оглянувшись в сторону бывшего приказчика.
— Пришёл, — нехотя подтвердил я, всматриваясь в неожиданного собеседника.
Передо мной стоял глубокий старик: грязный, вонючий, заросший бородой по самые брови. По всему видать седьмой, а то и восьмой десяток разменял человек, вот и был из-за почти полной непригодности в помойные рабы определён.
А что? Еду гребцам разносить, да вонючее содержимое помойной лохани за борт вываливать сил хватит и ладно. Не здорового же раба на такую работу определять?
Вот только смотрел он на меня как-то странно, словно диковинку какую-то перед собой увидел. Неужто так новостью о воскресшем царевиче впечатлился?
— А Фёдор, сынок Бориски Годунова куда делся? — сощурил глаза помойный. — Сбежал или зарезали?
— Точно не знаю, — не стал я строить из себя всезнайку. — Но слух прошёл, что в Грузию сбежал.
— В Грузию? — явно заинтересовался Георгий, развернувшись ко мне. — Уж не в Кохетию ли?
— Нет, — покачал я головой, слегка улыбнувшись. Каждый кулик своё болото хвалит. Вот и для бывшего азнаура кроме его Кохетии в Грузию и бежать больше некуда. — В Картли. Ему же ещё при его отце, царе Борисе дочку тамошнего царя просватали. Вот к будущему тестю и сбежал.
— Может и в Картли, — отмер, наконец, старик, протягивая мне в руки кружку с водой, с положенными поверх неё лепёшкой, сушёной рыбиной и яблоком. — Вот только туда ещё добраться нужно. А семя у царя Ивана сильное, если его сынок даже с того света вернуться смог. Сильное!
— Чего это с того света? — возмутился Болотников. — Подменили царевича в последний момент! Спасся он!
— Спасся он, как же! — не согласился старик, продолжая раздавать еду гребцам. — Давно уже и косточки сгнили, поди. Мне ли не знать!
— А ты что, знаешь, что-то о царевиче? — крикнул я ему уже вдогонку.
— Да я его в глаза не разу ни видел, — обернулся тот. — Зато с Бориской Годуновым, когда он ещё на посылках у царя Ивана бегал, знакомство свести довелось. Хваток был и шибко шустёр. Такой, если убийство царевича удумает, то обязательно дело до ума доведёт. А вы говорите, спасся!
— Языком мелет, что помелом в хате метёт, злыдень старый, — зло сплюнул ему вслед Болотников. — Он, как я слыхивал, уже лет тридцать как на галере этой безвылазно сидит. А то и поболее! Сначала веслом, как мы, махал, потом по старости в помойные определили. Ведать не ведает, что на Руси творится, а всё туда же — судить берётся, о чём не знает!
Новый заливистый свист аргузина и мы берёмся за весло.
— Жив царевич, — продолжил, между тем, Иван, налегая на весло. — То мне доподлинно известно.
— Да хоть бы и жив. Тебе то что за дело, московит? — зло спросил обычно больше помалкивающий Войцех. — Всё равно ведь здесь в цепях рабских сдохнешь!
— Может, и сдохну, — криво усмехнулся в ответ Болотников, — а может и нет. То Господу решать. А то, что по правде на Руси жить будут, то душу греет. За правду и жизнь отдать не грех!
Я лишь вздохнул, матерясь сквозь зубы. Не перетянуть мне Болотникова на свою сторону. Фанатиков не переубедишь. Более того, в будущем он может стать серьёзной проблемой, особенно если предстоящую казнь, устроенную Василием Шуйским, переживёт. Такой за мифического доброго царя до последнего всем глотки грызть будет!
Впрочем, вскоре мне стало не до размышлений. Следующие несколько часов мы, обливаясь потом, налегали на вёсла, работая без перерыва под жарким летним солнцем. Усталость непомерным грузом навалилась на плечи, выворачивая мышцы, сводя судорогой руки, рвя жилы на спине. Последний час я тянул неподъёмное весло уже на морально-волевых, сцепив до зубовного скрежета зубы и не замечая ничего вокруг.
— Матка борза! Не могу больше! Силушек моим нет! — раздался полный страдания выкрик на польском у противоположного борта.
— Греби давай! — гаркнули ему в ответ сразу в несколько глоток. — Берег уже рядом! А не то забьют до смерти!
— Не могу! — в голос зарыдал поляк.
— Чего это он? — повернул голову Михайла, не забывая, впрочем, налегать на весло.
Я промолчал, не желая выдавать своего знания польского языка. Оно, конечно, тайна не велика, но чего светиться? Чем меньше обо мне знают, тем крепче я сплю.
— Не видишь разве? Не выдержал, лях, — Болотников со злостью потянул на себя весло. — Вот и плачется!
К несчастному между тем подскочил надсмотрщик, резко взвизгнула плеть, заставив гребцов привычно вжать голову в плечи. Второй встал рядом, крутя головой во все стороны и выискивая признаки зарождающегося недовольства.
— Не смотри в ту сторону, — шепнул мне Болотников. — Сейчас они в раж войдут. Тут как бы тоже плетей не получить ненароком!
Удары плетью участились, несчастный уже не кричал, а истошно выл, бессвязно что-то выкрикивая.
— Убьют ведь, твари, — пожалел поляка пожилой казак, с надрывом тяня весло на себя.
— Убьют, — тяжело дыша, согласился Болотников. — Берег рядом, так чего его жалеть? Замену быстро найдут, а нам урок будет.
— И так учёные уже, — зло прохрипел в ответ Нагиба. — Ну, ничего, — чуть слышно добавил он: — Бог даст, может и выйдет когда, должок вернуть.
Забили ли поляка до смерти, я не знаю, но в какой-то момент крики смолкли, и плеть гуляла уже по бесчувственному телу, смачно впиваясь в окровавленное мясо. Затем один из палачей, забрав у аргузина, молча наблюдавшего за экзекуцией, ключ, снял с ноги несчастного цепь. Бесчувственное тело демонстративно протащили мимо хмурых гребцов на корму и, перерезав горло, перевалили за борт.
— Отмучился, — со вздохом резюмировал казак.
— Ты бы помолился за него, что ли, Чернец — тихо попросил меня гребец, сидящий за спиной. — Ты хоть и не монах, а всё же ближе к Богу.
— Так он же не православный, — выдохнул я в ответ. — Тут ксёндз нужен.
— В Христа верует, и будет с него, — жёстко отрезал в ответ Болотников. — Помолись, — внушительно велел он. — Лишним не будет.
— Будешь теперь у нас за рабского священника, — хрипло хохотнул кто-то из гребцов.
Свисток аргузина и мы поднимаем вёсла над водой. Вновь засуетились матросы с крючками.
— Немного совсем лях не дотерпел, — выдохнул с облегчением Тараско, вытирая липкий пот с побагровевшего лица.
— Коли сломался, всё едино конец один, — не согласился с ним Иван. — Тут такие долго не выживают.
— И что теперь? — проводил я взглядом начавших высаживаться на берег янычар. — Так и будем тут сидеть?
— Если завтра отплывать, то будем, — пожал плечами Болотников. — А коли надолго встали, то раскуют и в зиндан местный загонят. Им здоровые гребцы нужны, а здесь мы толком не отдохнём.
Будущий великий воевода царя Дмитрия оказался прав. Вскоре к нам подошли надсмотрщики в сопровождении нескольких рабов, нагруженных цепями. С гребцов стали снимать с ноги цепь, прикреплённую к палубе и тут же сковывать ноги между собой. Дошла очередь и до меня.
