Все трофеи – гаджеты погибших украинских бойцов, документы, оружие и медицину – я аккуратно упаковал и отправил в штаб. В штабе был отдел внутренней разведки и службы безопасности, который занимался сбором и обработкой всех поступающих разведданных от штурмовых подразделений. Здесь велся учет того, с кем мы воюем, какого рода оружие они используют – и многих других деталей, из которых могла сложиться общая картина, которая помогла бы нам выиграть и снизить потери.

– Командир, там «Калф» и «Сверкан» вернулись, – доложил мне Рома.

Я кивнул ему, чтобы он завел их в блиндаж. «Калф» выглядел испуганным и растерянным, а «Сверкан» не смотрел мне в глаза.

– Оружие нашли?

– Там пизда, командир… – «Калф» опять заладил свою песню, – Там пизда, командир…

«Сверкан» посмотрел на меня и пожал плечами.

– Что с тобой? – спросил я.

«Калф» смотрел на меня взглядом, который бывает у солдат, получивших сильную психологическую травму.

– Давно он так?

«Сверкан» кивнул, подтверждая, что «Калиф» съехал с катушек. Я вызвал командира и доложил, что боец нуждается в помощи психиатра. Командир разрешил отправить его в тыл, чтобы решить, что с ним делать.

Психика некоторых людей не выдерживает ежесекундной смертельной опасности на передке. Человек может быть наделен огромной физической силой, иметь прекрасную подготовку в лучших воинских подразделениях, но, попав в первый бой, получает сильнейший травматический шок.

Его парализует от ощущения беспомощности и от отсутствия контроля над своей жизнью. Психика включает примитивную защиту вытеснения и превращает бойца в мишень и обузу для подразделения.

– Ты как, «Сверкан»? Тоже того?

– Отпустило. Прости, «Констебль». Стыдно.

Он посмотрел мне в глаза.

– Бывает. Мне и самому страшно, – поддержал я его. – Отведешь «Калфа» в ангар на заводе «Рехау» и возвращайся.

– Есть! – по-армейски четко ответил мне «Сверкан».

В нем проснулся солдат, привыкший выполнять приказы.

– Вернешься – пойдешь искать его пулемет и свою винтовку.

Он кивнул и ушел вместе с «Калфом».

Меня стали вызывать по рации, и я включился в работу.

У меня еще не выработалась автоматическая привычка корректировать работу групп и общаться с командиром. Я только начал постигать науку командира боя на передовой.

– Командир, – шепотом сказал Рома. – Давай там поешь что-нибудь или хоть чаю с печеньями попей.

Я кивал ему «давай», так как не мог ответить.

«Крапива» вышел на связь и сказал, что я был прав. Ребята нашего расчета АГС убили трех украинских диверсантов, которые засели между нами и «Пятеркой» и стреляли в обе стороны.

Пришли ребята, которые отводили раненых на завод, где у нас был организован первичный военно-полевой госпиталь.

– Что там с «Циститом»?

– Узбек такой? – спросил меня боец группы эвакуации. – Так он умер. Его к нам принесли: его перевязали и отправили дальше. А до Зайцево он не доехал.

– Он был таджиком, – еще не совсем понимая, что мне говорит этот боец, поправил его я. – Джура умер?

– Ну да.

Комок подкатил к горлу и захотелось заплакать от бессилия. В моей голове возникло лицо «Цистита» на фоне надписи: «Камеди. Душанбе стайл»:

– Все хорошо, командир. Я теперь с Аллахом на небе. Смотрю на тебя и радуюсь. Береги себя, командир – сказал с широкой улыбкой Джура.

Сказав это, он развернулся и спокойно и уверенно ушел в белый и мягкий обволакивающий туман…

Я сел, закурил и сделал первую запись в «Журнале учета личного состава». Написал позывные, номера жетонов и личного оружия тех бойцов, кто получил ранение и ушел на эвакуацию. Последней я сделал запись о потере: Джура, «Цистит». Погиб смертью храбрых. № жетона: К-ххххх. № автомата: хххххх.

В районе семи утра на меня вышел командир и сказал, что нужно работать дальше на север, в направлении стелы на въезде в Бахмут. Там находился большой украинский блиндаж, который нужно взять, – заодно разведав позиции. Я поручил это группе под командованием «Банура» и «Викинга».

«Викинг» был конторский и имел, как и «Банур», опыт боевых действий. Он возглавил остатки отделения разведки после смерти «Серебрухи». Они взяли «трал» – самодельный якорь с веревкой, которым можно было вручную снимать растяжки и мины, расставленные врагом – и выдвинулись на триста метров вперед. Растяжка – это самая простая ловушка, которая может встретиться на пути штурмовой группы. Чтобы не попасть в этот капкан, впереди группы шел человек и, бросая перед собой кошку, собирал все невидимые лески, который вели к минам.

Я сидел на рации и пытался представить укрепления, которые предстояло штурмовать группе «Банура». Благодаря регулярным докладам Сани и своему богатому воображению я представлял, как они идут по великолепно укрепленным позициям с разветвленной сетью бетонных дотов и укрытий. В моей голове разворачивалась игра «Call of Duty: War in the Bakhmut».

– Нет тут никаких бетонных сооружений. Просто траншея, обшитая калиброванными бревнами, и все, – докладывал мне Саня. – Навесы в три наката. Ничего особенного.

Мне очень хотелось воевать против иностранных наемников, и я представлял, как мы будем рубиться с такими опытными рейнджерами и профессионалами со всего мира в самом лучшем обвесе. Самым распиаренным подразделением в армии противника были подразделения западных наемников и националистические батальоны. То, что они там есть, я знал наверняка.

– Украинцы отступили. Блиндаж наш. Потерь нет. Закрепляемся, – вышел на связь «Банур».

– Отлично!

Едва успел я ответить, как услышал в рации разрыв мины. Следом последовал еще один разрыв, но уже дальше.

– Нас, походу, срисовали с коптера и накрывают из восьмидесятого миномета с севера, – доложил Саня. – Удаление: метров триста. В общем, начались осадки.

Я принял его доклад, вышел на командира и доложил о захвате блиндажа и обстреле.

Параллельно с группой «Банура» на запад пошла работать группа Жени. Он оставил в первом блиндаже четырех человек, а остальных повел дальше. В современной войне «мясные» штурмы – когда рота встает в полный рост и с криками атакует позиции противника, теряя при этом до тридцати процентов личного состава – стали неэффективны. Современная война требует слаженных действий артиллерии, для создания огневого вала перед штурмующими, и продавливание обороны маленькими штурмовыми группами. К сожалению, кроме АГС и гранатометов на тот момент у нас ничего не было.

Мне приходилось принимать доклады от двух групп, тут же докладывать информацию командиру и, параллельно, решать постоянно возникающие «домашние» вопросы с ситуацией на местах – принимать информацию сверху и доводить ее до своих командиров. Я был подобен многорукому богу, который заменяет старинный коммутатор связи.

«Алло! Алло! Девушка? Соедините меня со Смольным! Алло? Смольный? Как «колбасный завод»?! Мне нужен Смольный!» – я крутился как белье в стиральной машине, пытаясь, при этом, питаться и удовлетворять свои потребности. Было постоянное ощущение, что я хомяк, который вращает колесо в обе стороны.

– Вижу танк и пехоту противника. Накапливаются недалеко от посадки. Удаление: четыреста метров, – сообщим мне «Айболит».

Я отметил точку на карте и передал координаты расчетам АТС, которые могут стрелять одиночными гранатами и лупить очередями по площади. Гранаты, которые используются для стрельбы, – ВОГи взрывались от соприкосновения с поверхностью и поражали противника разлетающимися железными осколками. Одним из расчетов АТС командовал мой старый друг по Молькино – Женька, с которым мы разгадывали вечерами кроссворды. АТС дали несколько пристрелочных выстрелов. Украинская пехота рассредоточилась и залегла.

Мы скорректировали огонь, накрыв танк и пехоту несколькими очередями.

Танк – грозное оружие. Шанс подбить его подручными средствами минимален. Чтобы поразить его, нужно стрелять или в зад, где у него броня намного меньше, чем на лбу, или в бок – между колес. В основном, мы стреляли в целях профилактики, чтобы спугнуть накопление пехоты.