Я сидел на рации и каждые пять минут разговаривал с Женей, координируя их действия.
– Кофе будешь, «Констебль»? – спросил меня «Абакан».
Он нашел воду, вскипятил ее в кружке и засыпал туда несколько пачек растворимого кофе. Я пил его и курил сигарету за сигаретой. Мне казалось, что у Жени и его группы ничего не получится. Я слышал по рации очень интенсивный огонь со стороны противника.
В итоге, он с бойцами откатился назад, перегруппировался, и они разделилась по трое. Первая тройка, пользуясь темнотой, тихо поползла вперед. Две остальные прикрывали их огнем, создавая впечатление позиционного боя. Периодически один из бойцов отрабатывал по украинцам из гранатомета. В ответ ВСУшники стреляли из пулемета.
– Сдавайтесь, пидоры! – кричали украинцы.
– Сами вы пидоры! – кричали в ответ наши и продолжали стрелять, отвлекая противника.
В кромешной тьме Женя и три его бойца потихоньку подползли к окопам противника, максимально сблизившись с ними. Ему, как командиру, приходилось подгонять застывающих и перепуганных бойцов, которые впервые в своей жизни участвовали в настоящем бое, под шквальным огнем. И хотя Женины бойцы были простыми ребятами, закаленными жесткими условиями российских тюрем и зон, в критической ситуации решающее значение имели характер и способность пересилить страх – дух идти до победного конца. Побеждал тот, кто передавливал противника духом.
– «Констебль» – «Айболиту».
– На связи «Констебль»… – с волнением в голосе ответил я Жене, ожидая плохих новостей.
– Позиция наша. У нас один «трехсотый». У противника – четыре «двести». Держим оборону. Нужен боекомплект.
– Молодцы! – вырвалось у меня. – БК поднесем. Зачищайте траншею в обе стороны и минируй подходы.
Я связался с командиром и доложил ему о захвате позиции. Он сухо поблагодарил меня, но в его голосе чувствовалась радость.
Бойцы выволокли из окопов тела погибших украинцев, чтобы не мешали, и положили их у траншеи. Было холодно и мы не боялись, что они начнут разлагаться. Женя занял блиндаж, который, как мы выяснили по документам, изъятым у погибших ВСУшников, принадлежал их командиру. Внутри сооружение было обшито коврами и со вкусом обставлено домашней мебелью. Их командир – капитан по званию – знал толк в уюте и удобствах.
Через час от Жени пришло три бойца, доставив два рюкзака трофеев с медициной и оружием иностранного производства. Там же было несколько украинских пайков, полностью состоящих из иностранных продуктов. На одном из бойцов были одеты прекрасные ботинки «LOWA». На втором я заметил трофейную поясную разгрузку. Она помогала равномерно распределяется по всему телу вес от боеприпасов, параллельно защищая зад бойца. Мои «штрафники» стали переодеваться в законно добытые трофеи. Один из бойцов был ранен и ушел на эвакуацию.
– О! Мародеры пришли, – подшутил я над ними. – Где документы?
Они отдали мне паспорта, военные билеты и гаджеты убитых украинцев.
– Отличная работа, парни.
Одним из бойцов, который принес трофеи, был «Пруток», про которого мне рассказывал Саня «Банур». Они вместе служили в Чечне в одной бригаде. Мне было интересно услышать рассказ о первом штурме из уст очевидцев, и я стал расспрашивать их о подробностях этого боя. Они уже собирались уходить, когда я попросил рассказать их коротко о том, что там было.
– Да, как получилось. Нас же «Айболит» с «Бануром» собрали из двух групп и еще из группы «Серебрухи». Пошли либо те, кто по желанию, либо те, у кого опыт был. Я был третьим… нет, четвертым с головы, получается, – стал рассказывать «Пруток». – Сложная была позиция. Хотя тяжкость занятия была в том, что у них были тепловизоры, а у нас их не было.
И они ночью трассерами, получается, стреляли, чтобы видеть нас в тепловизоры, а нам приходилось вести огонь вслепую – то есть видя откуда они стреляют… потому что они стреляют трассерами, – он на секунду задумался и продолжил: – Вот эти моменты. У меня единственного в группе был подствольник на оружии. Это было самое тяжелое оружие, что мы взяли с собой. И я вел огонь. То есть, во время атаки, просил ребят, которые находились сзади меня, чтобы начали огонь. Они отвлекали огонь на себя – я вставал и начинал огонь проводить по украинцам с подствольника, видя откуда они стреляют.
Окоп был маленький. Было мокро и грязно. Поэтому приходилось стрелять с колена. Вот таким макаром. А впереди нас ребята, когда мы шли в атаку, кидали перед собой каждые три-пять метров гранату, чтобы не попасть на растяжки, установленные перед входом в блиндаж, и все остальное. И вот каждые пять метров мы ползли, проводя такой огонь, потому что по нам вели огонь как с севера, так и с востока. То есть с трех сторон. Приходилось нет-нет да откатываться, чтобы перезарядиться. У ребят, которые шли вперед, по-моему, четыре автомата заклинило, потому что в них попадала жидкая глина и забивала их. У меня заклинил автомат во время атаки – я его два раза тоже перебирал во время боя. Вот как-то такие моменты. Ну и, в итоге, видишь, взяли их. Несмотря на минометы, на пулеметы. Продавили, значит. Всего один раненый.
Передовая группа сблизилась с окопом противника на расстоянии пятнадцати метров и стала синхронно закидывать его гранатами. После трех серий по четыре гранаты ребята запрыгнули в окоп и захватили блиндаж. Четыре вражеских солдата были убиты, а остальные отступили. К ним присоединились две оставшиеся группы и зачистили траншеи в обе стороны на пятьдесят метров. Заминировав позиции слева и справа, группа Жени заняла круговую оборону. Мощная сеть окопов и блиндажей простиралась на полтора километра в длину, вдоль посадки. Блиндажи были соединены между собой винтажными полевыми телефонами 1953 года с надписью «Made in England». Они были громоздкими и бесполезными. Под видом военной и гуманитарной помощи Украине сливали весь шлак с натовских складов.
Когда они общались после этого с другими бойцами, те смотрели на них, как на профессионалов, которые уже побывали в деле. Взяв с собой патроны, гранаты и «морковки» для гранатомета, они собрались уходить. От наших обычных пайков они отказались и взяли с собой только воду.
– Командир, там целый склад этой украинской хавки. Китай можно прокормить! Все иностранное – как будто у украинцев своего ничего нет.
– Молодцы они. Нашли лохов и доят Европу и Штаты, как коров, – стал шутить боец.
– Тут еще не ясно, кто кого доит. Они им сейчас сольют хавку просроченную и устаревшее оружие, как бусы папуасам. Расскажут о свободе и райских кущах. А после оберут до нитки, как это делали англосаксы во все времена во всех уголках мира: от Австралии до обеих Америк, от Африки до Океании. Одни маори новозеландские оказались умными, а всех остальных раздели и обобрали до нитки, – провел я им небольшую политинформацию о колониальной политике европейцев и американцев.
– Ну, да. Раньше, когда старые урки в побег шли, то «консерву» с собой брали: выбирали из заключенных бычка побольше и помясистее и рассказывали ему гладко про свободу и воровские понятия. А он и рад в побег дернуть, – вмешался один из смоленских в разговор. – А после его резали и кушали в дороге, чтобы с голодухи не помереть. Вот и Украина эта типа «консервы».
– Тут еще слышь, командир, мысль есть одна, как базар шифрануть, чтобы в эфире не палиться.
– Какая?
Когда-то в Российской Империи, в славном городе Одессе, среди криминального элемента появился специфический засекреченный воровской жаргон – феня. Этот язык, наполовину состоящий из слов на идише и иврите, помогал местным бандитам, ворам и налетчикам свободно переговариваться и не палиться перед невхожими в криминальный мир людьми и полицией. Это шифрование посланий помогало планировать и осуществлять криминальную деятельность, не боясь «шухера» и «кипиша». Язык благодаря огромному количеству отсидевших в тюрьмах и лагерях во время сталинских репрессий граждан плотно вошел в повседневный обиход и лексику русского языка. Большинство моих бойцов, выросших в обычных рабочих районах и прошедших тюремную школу, свободно «ботали по фене». Они предложили шифровать информацию и использовать закодированный язык. С той поры мы стали называть наши эфиры по рации: «Прогноз погоды». «Погодой» мы называли обстановку. А «Осадками» стали называть контакт с противником.
