В ту ночь разведчики штурмовали торговый центр в поселке Опытное. Я слушал и пытался представить, каково им там. Одно из наших отделений, приехавшее первым, было передано разведчикам для поддержки, и я слышал о первых потерях. «Антиген» засел в подвал на заводе «Рехау» и оттуда координировал движение своей штурмовой группы, которой руководил «Трофим». Я вслушивался в доносившиеся из рации слова и смотрел на ребят – разведчиков, которые были одеты в трофейную пиксельную натовскую форму и иностранные бронежилеты – и думал: «Вот они профессионалы! Не то что мои гопники».

– Ого! Не наша, – удивился я, увидев штурмовую винтовку М-4 рядом с одним из связистов. Но попросить разрешения посмотреть ее не решился.

Если бы там было зеркало, я бы увидел очень серьезного командира отделения «Констебля» с плотно сжатыми губами и сдвинутыми бровями, отрешенно смотрящего перед собой.

И только расширенные зрачки говорили бы о том, что я чрезвычайно перевозбужден и взвинчен. Мочилово, которое я слышал по рации, было настоящим. Оно было близко. И те, с кем я был в Молькино, на полигоне и в Попасной, уже стреляли во врагов и получали достойную ответку от оборонявшихся в торговом центре украинских десантников, которые не собирались отступать и сдаваться. «Все-таки отголоски и нрав десантных войск, сформированных в СССР, не совсем выветрилась из украинских бойцов». – думал я и внезапно вспомнил, как читал про их возмущение, когда в украинской армии убрали голубые береты и тельняшки и заменили их на форму западного образца.

Периодически я выходил в большую комнату, в которой спали бойцы моего отделения. От мысли, что я, как командир, смог позаботиться о них, становилось теплее. Я всматривался в их лица и пытался представить будущее. Вот в позе эмбриона, зажав руки между коленок, лежит «Моряк». А вот приоткрыв рот, спокойный, как удав, похрапывает командир штурмовой группы Женя «Айболит». В углу свернулся калачиком «Лайкмут».

А за ним спали вповалку: «Сабля», «Ворд» и «Пискун». Остальных разглядеть я не мог: они сливались в темно-зеленое поле, из которого торчали руки и ноги.

Сон на войне – это как отпуск, или маленькая передышка.

Во сне военный человек может отдохнуть и улететь из реальности. Я смотрел на них и думал:

«Вы тут как в типичном российском СИЗО – в понятной и привычной атмосфере. Отдыхайте братва».

Я вернулся в радиорубку и вырубился от усталости.

Через полтора часа я проснулся от суеты вокруг: пришел наш главный оружейник «Люгер» и притащил две красивые коробки. Он больше был похож на молодого семинариста, чем на оружейника. Я знал, что на гражданке он работал с оружием и поэтому хорошо в нем разбирался. Именно над ним в Молькино посмеивались инструкторы и обещали ему, что его убьют свои, чтобы завладеть его красивой модной экипировкой.

– Что это? – поинтересовался я, любуясь коробками.

– Натовские патроны для пулемета бельгийского производства, – он вскрыл короб и достал оттуда изящную одноразовую ленту. – Все как в универсаме. Наши ленты приходиться самому набивать патронами, а эти как елочные гирлянды – вставил и работай. В ленте двести патронов.

– Красиво…

Я залюбовался военным произведением искусства.

– Вот так. Чи-и-ик!

Он вскрыл следующий короб и достал ленту.

– Я, когда жил в Японии, тоже удивлялся функциональности их вещей. Все для людей. Все продумано до мелочей. Как у автомата Калашникова.

– Калаш – штука прекрасная, – сказал он и погладил свой АКСУ.

В этот момент я понял, что мне нужен именно такой же автомат – «складной, укороченный». С таким было бы удобно работать в условиях городских боев: «Обязательно добуду себе такой!».

У нас был целый день, чтобы приготовиться к выдвижению на передок. Забота о бойцах позволяла переключаться со своей личности на нужды отделения – это помогало справляться с тревогой. Ответственность за бойцов становилась сверхценной идеей, которой подчинялась вся остальная жизнь.

Моя голова стала напоминать узловую станцию на железной дороге с огромным количеством путей, которые переплетались и переходили один в другой. Где-то сидел сумасшедший стрелочник и хаотично переключал движение составов. В одну сторону шли товарняки, груженные тяжелыми мыслями о будущем, в другую – летели электрички, полные воспоминаниями о прошлом. Военные эшелоны, набитые бравыми солдатами мыслей о войне, пропускали мирные поезда с гражданскими воспоминаниями. Этот китайский базар в моей голове можно было остановить, лишь переключившись на заботы о снаряжении и амуниции бойцов.

Эту ночь перед выходом я практически не спал. Находясь в полудреме, которая возникает от сильной усталости и большого стресса, я погрузился в состояние гипноза. Это было забытье, в котором рождались, всплывая из глубин бессознательного, воспоминания и образы – и так же благополучно исчезали в его туманной глубине. Из этого марева на свет вышел один из инструкторов который с нами общался в Молькино и сказал: «На командирах большая ответственность. Им нужно посылать солдат на смерть». Он был с Донбасса и говорил с местным акцентом, немного в нос. Воевал он с четырнадцатого года и, видимо, много чего прошел. Таких как он я называл про себя «вояка» – человек, который из-за длительного пребывания в зоне боевых действий вряд ли уже сможет вернуться к мирной жизни; его точка невозврата давно была пройдена. «Вагнер» состоял именно из таких людей. Именно они прилетели из Африки и стали наступать на Донбассе.

Для передвижения разведчики использовали легкий тягач без оружия – МТЛБ, в простонародье называемый «моталыга». Он, как и многие простые и хорошо работающие устройства, достался Российской Федерации от СССР. Вместительный тягач был на гусеничном ходу и мог возить различные грузы и личный состав: живых, раненых и мертвых. Мы загрузили все свои пожитки внутрь, расселись, кто где смог, и выдвинулись к Зайцево.

Я по своей привычке сел на броню спереди. На ней сидеть было безопаснее, чем внутри: если в моталыгу прилетит ракета или снаряд, можно легко сгореть заживо, или получить серьезные осколочные ранения. А с брони тебя просто стряхнет взрывом и есть вероятность, что ты выживешь. На мне были модные тактические очки, каку горнолыжников, которые я купил в Москве.

Дорога становилась все грязнее и хуже. Механик-водитель проявлял чудеса маневрирования, и я понимал, что он знает эту дорогу и ведет вездеход наощупь. До Зайцево было всего двенадцать километров. За два часа мы преодолели их, форсируя колдобины, наезженные техникой колеи и другие препятствия. По мере приближения к Зайцево я покрывался слоем грязи и коркой льда.

«Ничего, – думал я. – Дед и не такое на войне терпел! Правда, дед?» – задавал я вопрос и инстинктивно поднимал голову к небу. Дед молчал. Его война давно закончилась.

Мы приехали в Зайцево, которое находилось в пяти километрах от переднего края. Там был оборудован штаб нашего взвода и временные расположения для прибывающих подразделений. Я расселил ребят в подвалах полуразрушенных домов и пошел туда.

– Значит так… – было начал говорить командир, но внимательно посмотрев на меня своими колючими глазами и спросил: – Как вообще настроение?

– Пойдет.

– Значит, задача такая, – он показал мне карту в планшете. – На рассвете выдвигаетесь сюда и занимаете вот эти позиции. Смените группу разведчиков «Серебрухи». Понял?

– Да.

– Как там твои бойцы?

Командиру, как и мне было понятно, что у нас молодое, необстрелянное подразделение, у которого пока нет ни опыта, ни побед.

– Не жалуются. Тупят иногда, но в целом норм.

Командир молча кивнул мне и стал заниматься своими делами. Я повернулся и вернулся к своим бойцам. Собрав их вместе, я стал давать им последние указания перед выходом.

– Каждому из вас выдали рейдовые рюкзаки. Огромные, неподъемные баулы, набитые ватниками, фуфайками и прочим барахлом, которое вам прямо сейчас не пригодиться. Лучше их оставить здесь.