Удача сопутствовала фартовому коту, и он сумел, как всегда, вовремя покинуть объект нападения. Задержись он на минуту, тогда вернувшиеся из церкви разъяренные хозяева и гости разорвали бы Чуркина на куски. Никто бы его не пощадил – ни жених, ни невеста, ни тем более их родственники и знакомые.

Впрочем, никто ведь и не застал его за криминальным нападением, никаких улик против него не было. Но почему-то никто и не сомневался, что разгром свадебного стола – дело рук (лап?) Чуркина. Зина отчаянно доказывала соседям, что Чуркин здесь ни при чем, она спорила с обвинителями, убеждая их (о, святая ложь!), что Чуркина накануне увезли жить к родственникам в деревню, а значит, он не мог напасть на чулан с угощениями, ведь его «не было в поселке»! А раз его не было, то и набег на свадебное угощение совершил не он. Просто на него, как всегда, «сваливают чужие грехи», а честный кот «ни в чем не виноват»! Увы, это было неправдой, это была «святая ложь во спасение».

Однако все-таки Зина позаботилась о том, чтобы Чуркина все же припрятать на время, пока страсти справедливо разгневанных людей не улягутся. Вот почему поздно вечером она тихонько взяла кота на руки, запеленала в большой платок, положила дорогой комочек в сумку и понесла своего любимца к маме своей подружки, библиотекарше Анне Федоровне. Чуркин отсиживался в библиотечном чулане недели две, а потом Зина забрала его домой: к тому времени страсти по Чуркину понемногу улеглись – по причине давности срока преступления и еще потому, что ее мама, Прасковья Григорьевна, предприняла примирительную акцию: она подарила потерпевшей стороне одного из своих лучших гусей. Можно сказать, от сердца оторвала.

Чуркин был бесподобным котом, который в те голодные годы пытался прокормить себя и своих хозяев, невзирая на ответные жестокие и бездушные действия обворованных им соседей. Позже, когда уже и я стала мамой, я подарила своей дочке Ксане на ее десятилетие собачку, понимая, как радует ребенка дружба с собакой. Подаренную Ксане собачку звали Чукки. И вот произошел у нас один случай, который еще раз убедил меня в том, что между моей мамой и домашними животными была особая привязанность.

Однажды мы уехали с Ксаной в отпуск, а Чукки на это время (месяц) оставили моей маме. При ее неугасающей любви к животным приютить у себя на месяц собачку было большой радостью. Моя мама Зинаида Игнатьевна кормила собачку блинчиками с мясом, часто купала, заворачивала в одеяльце и перед сном убаюкивала Чукки на руках. А когда мы спустя месяц забирали собачку, Чукки долго оглядывался на свою столь привлекательную для него новую, но (увы) временную хозяйку. Судя по его поведению, он был бы не прочь остаться навсегда у такой заботливой и такой понимающей собачью жизнь женщины – моей мамы. Он, конечно, не знал, что у Зинаиды Игнатьевны был такой огромный и неординарный опыт общения с котом Чуркиным… а потом еще с многочисленными кошками и собачками.

Собаки всегда отвечают любовью на любовь своих хозяев. А вот градус собачьей преданности людям – это непостижимая загадка. Я знаю случай, когда внушительного телосложения пес породы овчарка безупречно служил своему хозяину. Он был предан ему, этому своему хозяину, бесконечно, несмотря на то, что тот был несправедливо груб и жесток с ним. Но вот однажды пришлось этому хозяину жестко поспорить со своим отцом. И отец в гневе ударил сына. В то же мгновение пес кинулся на своего хозяина. Исход был летальным. Пес поддержал более сильного, который его не обижал. А обидчика жестоко наказал.

Мама рассказала мне об этом случае в свои семьдесят девять лет. Было заметно, что события, о которых она хотела вспомнить, даже и сейчас мучили ее. Сейчас, когда от той девятилетней девочки, с которой это все произошло, ее отделяло ровно семьдесят лет. Она рассказывала, а я отчетливо видела ту давнюю сцену (она всегда очень точно рассказывает): вот Зина упала в снег, в сугроб, от неожиданного удара. Это ее толкнула мать… и она продолжает ее избивать, уже ногами… в наказание за потерянную оловянную миску, а еще – и из-за потерянной Зинаидой вместе с миской оловянной ложки. Эти две ценные вещи были упрятаны в ее холщовый мешочек, который она каждый день носила с собой в школу. Теперь нет ни мешочка, ни посуды для завтраков! Заменять было нечем. Ведь шел 1918 год, Гражданская война, голод, разруха. Второй миски и второй ложки вместо потерянных в доме нет, все давно уже выменяно в селах на крупу. Но, слава Богу, в школах дают детям хоть какую-то скудную еду – школьный завтрак.

Миска вместе с ложкой и холщовым мешочком исчезли, Зина их потеряла в каком-то обираловском сугробе: дело в том, что Зинаида, возвращаясь из школы, прицепилась, как обычно, к торфяным дровням. Она умела – с мальчишеской ловкостью! – уцепиться за выгнутые вверх полозья и прокатывалась так «зайцем» по Обираловке вместе с другими счастливцами-мальчишками. Сколько раз так уже было! Но на этот раз… именно тогда, когда она соскальзывала с этих полозьев, вот тогда, видимо, и отбросило в сторону тот самый злополучный холщовый мешочек со всем его содержимым.

…Мать избивала Зину от отчаяния, любая вещь ведь тогда была ценностью, а каждая пустяковая потеря – невосполнимой.

После этого потерянного в сугробе мешочка и последовавшего избиения что-то отгородило Зинаиду от матери. А вот с отцом у нее было полное взаимное понимание. Даже тогда, когда в его жизни появилась какая-то Катерина. Зина, слыша упреки матери отцу и видя его слезы после жестоких ссор, она… жалела отца. Однажды мать попросила ее поговорить с этой Катей. Зина просьбу выполнила. Но… продолжала жалеть отца. Из-за этого у нее начались столкновения с матерью.

Итак, после этого происшествия Зине стало так горько жить в родительском доме, что она решила хотя бы на время уйти и поработать на Кунцевской трикотажной фабрике. Ей было всего пятнадцать лет. Ее, хотя и несовершеннолетнюю, но зато грамотную, поставили на канцелярскую работу. А ей скучно было сидеть над бумагами, и она попросилась в цех.

Зина жила теперь в общежитии. Там царили вольные нравы, молодежь прислушалась к новым веяниям – к теории «стакана воды». Эта теория трактовала такие взгляды на любовь, брак и семью, которые были широко распространены (особенно среди молодежи) в первые годы советской власти. Заключались они в отрицании любви и в утверждении, что отношения между мужчиной и женщиной – это всего лишь обычные инстинкты. И если, дескать, хорошенько разобраться, то никакой любви на свете нет, а есть чисто товарищеские, без «высоких» чувств, инстинкты, и их надо удовлетворять совсем просто, ну, как выпить стакан воды. Маме это было отвратительно, ведь она была сторонницей идеи одного рассказа (нашумевшего тогда) автора Пантелеймона Романова, назывался он «Без черемухи». Ей приходилось отбиваться от назойливых «товарищей», любителей этого рассказа.

Зина,16 лет

Пожилой мастер цеха ей симпатизировал и сказал однажды:

– Ты, Зиночка, выделяешься из толпы, у тебя есть свое лицо.

Это ей польстило, но было не вполне понятно. И тогда она подумала про себя: «Наверное, так и есть. Ведь у меня густые брови, блестящие карие глаза и румянец во всю щеку».

Но все же она решила уточнить у мастера, в чем суть его высокой оценки ее личности, и она спросила:

– Это вы про что? Как мое лицо выделяется, что ли?

– Да нет. Это я про то, что ты умная, начитанная, имеешь свое мнение. Старайся и дальше быть такой же, читай побольше.