Немного о храбрости моей бабушки Прасковьи Григорьевны Свешниковой (Орловой, Тюриной)
Иногда, когда 8 Марта произносят тост за прекрасных женщин, я говорю о прекрасности моей бабушки Прасковьи, о ее необычайной храбрости. А ведь это необходимый элемент российской женственности (я бабушку Прасковью никогда не видела, вообще никого из своих дедушек и бабушек не знала, они умерли еще до моего рождения).
Итак, однажды в голодный год времен разрухи (из-за Гражданской войны) бабушка Прасковья (тогда еще сильная женщина средних лет) отправилась в подмосковные села, где можно было выменять нехитрые городские вещи на крупу, муку, картошку.
Ну, какие уж там у нее были вещи… Все же она собрала в доме какую-то одежду, миски, сковородки, тарелки, чашки, ложки и, как многие другие городские женщины того времени, отправилась менять их на деревенские продукты, добывать прокорм для семьи.
И вот выменяла она что-то взамен на какую-то муку и крупы, уместила все это в холщовом заплечном мешочке. Теперь предстояло сесть в поезд, чтобы с этим наменянным ею добром вернуться домой. Но сесть в поезд было тогда очень трудно. Ситуацию можно понять по кинофильмам, отражающим те времена: поезда тогда брали штурмом, мест не хватало, люди ехали на крышах, под лавками, стоя в проходах и даже просто держась за поручни дверей, на подножках. Именно на подножке и удалось разместиться моей бабушке с ее драгоценным холщовым мешочком за плечами.
Поезд медленно набирал первоначальную скорость, он еще не разогнался, когда она вдруг почувствовала, что кто-то, тяжело дыша, бежит по платформе рядом с ней, при этом умудряясь успешно стягивать драгоценный холщовый мешочек с ее плеч… И все же ей удалось отбиться от вора и сохранить свои драгоценные деревенские выменянные продукты.
Прасковья Григорьевна, это – единственное фото
Разве не женственно?
И была прабабушка по имени Маланья, мать Прасковьи
Это была мама моей бабушки Прасковьи. Про Маланью мне известно, что она родилась еще при крепостном праве. В деревне ее звали «бобылка», что означает – «одинокая», «вдова». У бедной вдовы было трое детей. Прасковья – старшая. Красивая. И когда посватался к ней, бесприданнице, Семен, сын зажиточного хозяина (но пьющий), Маланья уговорила дочку пойти за него замуж. Ведь у нищей бесприданницы никаких других шансов не было. К тому же Маланья ждала от старшей дочки хоть какой-нибудь помощи для остальных детей.
Но Прасковья оказалась под строгим оком свекра и мужа, помогать матери не смогла.
Родилась в этом браке с Семеном дочка Наташа, которую впоследствии удочерил Игнат, мой дед (история эта описана мною выше). Ребенка Игнат любил и никогда не обижал, ни одного выговора не делал. Все же как-то пристроила Маланья и других детей (мальчиков?). В старости она пришла жить к дочери, уже в семью Игната Тюрина и Прасковьи. Но нищета и тут была беспросветная, да еще и нагрянула Первая мировая война. Моя мама рассказывала, что, когда настал голод, Прасковья устроила свою мать жить в богадельню. А порой доставала из сундука ситцевую цветастую юбку своей старой матери и плакала, уткнувшись лицом в эту юбку. Плакала о Маланье, хотя и была Прасковья очень суровой женщиной.
Мама и котенок Чуркин – радость ее детства
Однажды маме (тогда – второкласснице), ее сосед по парте, Паша Чуркин, подарил котенка. Котенка тоже назвали Чуркиным, по имени дарителя. Но фамилия Чуркин принадлежала грозному и неуловимому, жестокому разбойнику. О похождениях знаменитого Чуркина было написано и издано множество лубочных книг.
Мама всю жизнь любила кошек и собак. А подаренный ей котенок был особенный – сам знаменитый разбойник Чуркин снял бы перед ним шляпу. Потому что маленький котенок рано научился воровать.
А воровал он виртуозно. Но при этом он не был эгоистом и заботился также и о хозяевах. Хотя они его об этом и не просили. Но Чуркин, хоть он и был малышом, чтил извечный кошачий обычай: часть добычи принести хозяину и положить у его ног. Ешь, дескать, хозяин, наслаждайся и помни, что твой кот дело свое знает и свою добычу мимо тебя не пронесет, всегда угостит. (В раннем моем детском возрасте наш кот регулярно складывал у моих ног, когда я была одна в доме, свою мышиную добычу. Он приводил меня этим в ужас, и я кричала. Но никто меня не слышал, и никто не приходил на помощь.)
…Как-то раз Зина увидела такую картину: Чуркин тяжело пролезает задом наперед через расщелину между забором и землей. Он явно что-то тащил, и это что-то, видимо, было тяжелым. Кот странно двигался то назад, то вперед, отягощенный какой-то непосильной для него ношей.
Оказалось, что на сей раз Чуркин, не без пользы для себя, навестил соседей, побывал в их сенях, опрокинул там бочонок с солониной, ухватил кусок побольше, отъел от него изрядную долю и вот теперь нес домой свою добычу. Время стояло голодное, Чуркин это понимал, так как недоедание и даже голодание он уже изведал на себе. Теперь он гордо нес ворованный кусок в дом. Он не спрятал добычу, не зарыл в укромном местечке, чтобы потом съесть тайно от других… Нет! Он готов был поделиться с домашними!
Он был еще довольно маленьким котенком, а кусок украденной солонины оказался гораздо больше, чем он сам. По закону кошачьей жизни полагалось положить украденное к ногам хозяйки, Зины, чтобы показать свою кошачью удаль. Даже маленькую пойманную мышь он бросал к ногам Зины всякий раз, когда ему удавалось эту мышь отловить. Таков был ритуал, знак доказательства кошачьей удачливости, покорности, смирения и к тому же – царственной щедрости.
Что было делать Зине? Не выдавать же Чуркина соседям. Рассказала матери. Прасковья Григорьевна сразу поняла, что коту несдобровать, если соседи узнают о такой крупной краже, да еще в это голодное время. Мясо разрезали на кусочки и сварили похлебку на всю семью. Чуркину тоже досталась щедрая порция. Ведь он ее заслужил.
Ненависть соседей к Чуркину неудержимо нарастала
Он был осторожен, и его пока ни разу не застали за воровскими проделками, но опасность разоблачения буквально витала в воздухе. Что бы и где бы ни случилось, какой бы кусок у кого ни пропал, все подозрения всегда падали на него, «невинного и добропорядочного» кота. Ненависть соседей к Чуркину увеличивалась, и Зина боялась за него. Между тем ее любовь к бессовестному Чуркину каждый день нарастала… Хоть он и был разбойником, но все-таки, надо отдать ему должное, был он отважен, по-рыцарски щедр (всегда норовил поделиться любой мало-мальской добычей). А уж смышлености и стратегического ума ему вообще было не занимать-стать. Но все же…
Очередной чуркинский налет (на свадебный стол) едва не стоил ему жизни. Это было в голодном 1922 году.
На соседней улице готовились к свадьбе! Заранее старательно нарезали кусочками драгоценное сало, разложили по мисочкам не менее драгоценные холодец, вареные яйца, белый хлеб и другие нехитрые, но по тем временам бесценные угощения. Все это богатство до поры до времени припрятали в чулане, накрыли марлечками и чистыми холщовыми тряпочками, чтобы эти деликатесы не заветрились и чтобы можно было их выставить на свадебный стол сразу же, как только молодые приедут из церкви.
Однако Чуркин успел навестить заветный чулан еще до приезда молодых. Не сказать, чтобы все угощения ему понравились, потому что далеко не все было в его кошачьем вкусе. Например, он не оценил зеленый лук и соленые помидоры. Но зато сало, вареные яйца, жареная курица!.. О, это ему пришлось по душе. На всякий случай он попробовал каждое блюдо. Он сдирал марлю и холщовые тряпочки со всех мисочек, он вволю напробовался скудными, но сказочно прекрасными свадебными деликатесами времен военного коммунизма. В результате почти все припасы оказались надкусанными. Не забыл Чуркин и о своих хозяевах – им он принес шикарный «трофей», а именно – половину жареной курицы. Еле дотащил.