Подойдя, Альтиген прислонил к ней руку и ощутил под пальцами неровность коры. Наслаждение быстро разлетелось по его затуманенному разуму, развеивая густой смог беспокойных дум.

"Жизнь… все же есть жизнь в нашем мире!" — радостно подумал господарь.

Идя дальше, он все больше углублялся в лес. И что-то правдивое было в этой одинокой прогулке. Внутренние демоны исчезали, голос духа становился сильнее, легкость наполняла душу.

Альтиген вспомнил мечтательное пение его матери и высокие белоснежные скалы севера, какими они были до войны. Увидел, как напевала она, стирая рубаху в студеной воде бурной горной реки.

И усмехнулся господарь, дивясь самому себе. Многое видел он в своей долгой жизни, но самым красивым так и остались образы детства, родные места, воздух, еда, все такое простое, но бесконечно более прекрасное, нежели все залы всех дворцов, нежели возгласы его воинов, отзвук его амбиций.

Теперь не было сомнений. Альтиген найдет выход, поймет, как победить в этой войне.

_____

В Белом городе яркий солнечные лучи наполняли яркостью светлые кроны деревьев на колоннадах верхних этажей зиккуратов.

— Ты сказала ему?

— Да, я сказала.

Эти деревья всегда листьями были направлены к солнцу, любили очень тепло, были они завезены с далёкого юга.

— Как он отреагировал?

— Мне было сложно понять, он редко дает понять, что замыслил в действительности.

Красивые птицы пели здесь, а полет их озарял своей красотой строгие очертания классических архитектурных форм, царивших внутри центрального зиккурата. Четкость линий, лаконичность украшений. Но птицы были столь яркими среди буйной зелени.

— Он сказал тебе поддержать сторону Зеланда?

— Да. Так он сказал.

Вдруг стайка маленьких волнистых попугаев покинула ветки фруктового дерева, плоды которого восхищали вкусившего их своей чарующей сладостью. Щебетание разнеслось под ровным потолком этой огромной террасы.

— Ты питаешь к нему какие-то чувства?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты не просто шпион, мне важно знать, что ты чувствуешь, о чем мыслишь.

— Ничего, кроме усталости... Мне нужно просто уйти отсюда, из этого города, из этих мест… — она неуверенно обхватила себя за плечи, будто пытаясь согреться.

Они вышли на участок, где не было деревьев.

Яркий свет дня пал на Эвлалию и Протелеона.

— Тогда тебе лучше прекратить это. Уйди из ордена. Ты не подходишь для этой службы. Я не могу тебя заставлять, это слишком утонченное дело, что заставлять.

— Протелеон, я немного читала историю континентальных столиц, но… я нигде не нашла… чтобы люди, — ей было немного трудно выразиться, — чтобы правители так вели дела. Ты внутри одного города создаешь два. Ты хочешь посеять распрю, чтобы самому возвыситься над ней?

— Я хочу сделать кровопускание городу. Никому я этого не говорил, но тебе должен сказать, от этого зависит твоя служба.

— Но разве это не подвергнет опасности город?

— Опасность таилась в том, что мы построили его. С самого начала этот город был опасен. Мы заложили его, объявив великий поход в будущее. Но похоже, что не нам решать, каким оно будет. Возведённый на руинах мира после войны с чудовищами, этот сияющий град сам стал подобен чудовищу.

— Протелеон, ты говорил о том, что город, как шкатулка с пауками, ты хочешь, чтобы остался один паук?

— Нет, я люблю пауков, и я хочу открыть эту шкатулку.

— Чтобы пауки не загрызли друг друга?

— Да. Сейчас пауки пытаются друг друга загрызть. Нам нужно разъединить их.

— Восстанием Зеланда?

— Да. Восстание будет неудачным, мы перебьем всех серых братьев.

— Протелеон, ты уверен в этом? — в голосе Эвлалии была тревога.

— Не важно, в чем уверен я. Сила города, его подавляющая мощь, вот, что единственно важно.

— Но как ты можешь быть уверен в этом, когда над городом нависла угроза? Как же черное рыцарство?

Тогда в глазах Протелеона мелькнулся хитрая и добрая улыбка, словно говорящая о том, что ему давно все известно.

— Черный есть лишь цвет мантии у магов. Этот город не просто так называется нами столицей мира. Это город магов. На самом деле это город всех магов, даже тех, кто не живет в нем. Ибо это город, построенный по воле магов, как сословия, это воплощение устремления всех волшебников континента.

— Как низко пал бы этот град в глазах моих серых братьев, о мыслях которых я рассказываю тебе, — ответила Эвлалия с легким оттенком печали в голосе и толикой радости во взгляде.

На куст, что был покрыт крупными тёмными ягодами, сел попугай, повернув голову, он будто посмотрел прямо на Эвлалию. Он подняла взор от птицы к пейзажу: уходящие вдаль башни, равнины, горы, пасмурные тучи, огромная кромка которых горела от лучей полуденного солнца, словно светящаяся стена, ограждающая небесный мир.

Ей захотелось туда, наверх.

Все это вдруг исчезло на мгновение. Эвлалия увидела себя в рыжем, как её волосы, осеннем лесу на далёком востоке, а над ней лишь чистое голубое небо. Лёгкий холод и надежда, ничего кроме надежды на жизнь.

— Эвлалия, — Протелеон сделался немного мягче, — ты слишком сильно проникаешься серыми идеями, — и, выдержав паузу, безэмоционально добавил, — не переигрывай.

— Я не играю, Протелеон! — резко сказал Эвлалия, затем осеклась, будто не угадал с интонацией, — но я не могу пребывать в верхушке Серого ордена, не разделяя внутренне, хотя бы отчасти то, что говорят мои братья.

— То, что говорят эти серые ублюдки ничто иное, как праздные мечтания о свободе глубокой древности, когда города ещё не были столь развиты, как перед самой войной с чудовищами. Власть добродетельных, вот о чем в действительности грезили философы древности. И мы пришли к этому.

— Но как же россказни про магический народ, про магическое будущее?

— Все это туманно. Но мы действительно создаем новый народ. Но, как видишь, люди слишком нищие, чтобы заниматься магией.

— Как ты можешь говорить так, ведь они нищие от того, что вы заставляете их изнурительно работать почти каждый день… — недоумевала Эвлалия.

— Твои слова обрели чрезмерно серый оттенок, Эвлалия, если ты понимаешь о чем.

— Прости… я забылась в порыве злости, — сказала она уже без всякого раздражения в усталом голосе.

Повисло некоторое молчание.

Пауза не была тяжелой.

Они все также шли по террасе, никого рядом не было, ни души, слуги не сновали здесь, а только маленькие пернатые существа своей красотой услаждали взгляд, быть может уставший от однообразия каменных стен.

— Эта война не продлится долго, Эвлалия. Когда она закончится, я отпущу тебя на север.

Раскрыв глаза, Эвлалия посмотрела на Протелеона с плохо скрываемым изумлением.

Нельзя было отпираться, это было бессмысленно. Но гораздо хуже было то, с какой легкостью он сказал об этом. Найди ли завтра она завтра кубок с ядом или же горло её встретится с холодной сталью кинжала, теперь можно лишь гадать, что значила такая реакция её покровителя. Сломанные игрушки выбрасывают, их не отправляют посылкой в далёкие земли, где им было бы хорошо в своей игрушечной стране, нет, их просто выбрасывают. И она, Эвлалия, была игрушкой, и явно уже сломалась от чудовищного игрища, в которое её так легко бросили. Но, быть может, игрушка ещё может надеяться на побег.

Вдруг она встала очень ровно и четко произнесла:

— Я очень жду этого, Протелеон. Я буду и дальше выполнять свои обязанности, как член коллегии Серого ордена.

— Отлично, Эвлалия, — слегка улыбнулся Протелеон, — когда будет ближайший собор?

— Он назначен на середину десятого месяца этого года.

— Хорошо. Когда Зеланд планирует свое наступление?

— Он поднимет восстание в первый день собора. На соборе Зэорис вместе с Исепом хотят поднять вопрос об отстранении Зеланда от командования новыми силами ордена, хотят исключить его и прогнать. Поэтому он пойдет в атаку.