Шон достал мобильный прибор для создания голограмм и вывел на нем шахматную доску. Шон решил, что будет играть черными фигурами, чтобы дать своему дяде фору в игре. Они начали игру, попутно продолжая свой диалог. По ходу игры, Шон невзначай начал разговор про дневник отца:

– Дядя Фрэнк, вы упоминали дневник моего отца. Вы его читали сами? Что он там написал? – с интересом вопросил парень.

– Да практически все, что с ним происходило. Он там описывал всяческие мысли, которые посещали его; теории, которые он подкреплял странными вычислениями, используя непонятную терминологию; да и просто писал про тех, с кем он был знаком; про свой быт, и тому подобные насущные вещи. Этот дневник словно его вторая память. – усмехнулся старик, попутно называя комбинации букв и цифр, чтобы Шон делал ходы за него.

– И где этот дневник сейчас? – Фрэнк задумался посмотрел на доску, потом поднял глаза на Шона и выдал:

– Этот дневник я ношу с собой в правом кармане своего пальто уже как 10 лет. – после непродолжительной паузы, Фрэнк натянул улыбку и усмехнулся, что было сил. – Хотел бы я так сказать, но этот дневник спец службы отняли у меня также, как и тебя. Поэтому рискую предположить, что они хранят этот дневник среди каких-нибудь документов в одном из департаментов. Либо же в архивах, что довольно вероятно. Не избавляться же просто так от такой кладези знаний. Причем довольно запрещенных знаний…. Оставшиеся в живых настоящие люди, должны были бы молиться на этот дневник, как на Библию. – размышлял Фрэнк

– Что такое Библия?

– Главная книга в христианстве, в которой были прописаны заповеди по которым должны жить люди. – объяснил Фрэнк.

А между тем партия затягивалась, и игра становилась все более напряженной. Хоть Шон и поддавался Фрэнку, но при этом он понимал, что Фрэнк игрок далеко не из простых. В один момент, ему показалось, что Фрэнк прекрасно понимает, что Шон поддается.

– Почему ты выбрал именно такие условия игры, Шон? – этот вопрос мучал Фрэнка. Шон жалостно взглянул на Фрэнка и поведал:

– Для меня куда проще спасти вас, чем продолжать дело отца. Если даже ему не удалось воплотить все свои планы в реальность, то с чего их смог бы воплотить я? Да и тем более, вы человек прошлого, а значит вы смертны. А я человек «междувременья», если это можно так назвать, а значит я бессмертен. Ни вы ничего не теряете, ни я. Просто, не более, чем условность для игры. – отчужденно рассказывал парень. Фрэнк слушал Шона и от его слов, ему становилось все тоскливее.

– Знаешь Шон, то, что я сейчас тебе расскажу, тебе будет неприятно слышать. Люди будущего не бессмертны. Хоть они уже мало чем походят на людей, но при этом смертность они не утратили. В этом мире нет ничего вечного. – огорченно раскрыл Фрэнк. – Вечны только шахматы. – с улыбкой добавил Фрэнк.

– С чего вы это взяли? Все люди же перешли на новую валюту времени. И если правильно распоряжаться этим временем, стало быть оно и заканчиваться не будет. – словно оправдывая систему твердил Шон.

– Время-то заканчиваться не будет – твоя правда, но люди будут заканчиваться. Да, может вы уже и не будете умирать естественно, как мы, но просто представь, как ты гниешь на койке и испытываешь адские боли каждую секунду своего существования. У тебя вроде даже есть какое-то время, но ты буквально ничего не можешь с этим сделать. Как тебе такое бессмертие? – риторически спросил Фрэнк, после чего поставил мат Шону.

Шон сострадая посмотрел на Фрэнка. Ему ничего не оставалось сказать ему в ответ и потому он просто принял слова умирающего, как истину.

– Что-ж дядя Фрэнк благодарю вас за эту игру. Вы выиграли меня и потому я должен выполнять условие, которое я вам предложил. – стараясь скрывать все накопившиеся эмоции, сказал Шон. Фрэнку лишь оставалось наблюдать за тем, что Шон предпримет.

Парень выключил голограмму с шахматами и взглянул в глаза Фрэнка. Он словно вглядывался в самую душу умирающего старца. Шон подошел поближе к койке и аккуратно выключал кабели, которые обеспечивали жизнь Фрэнка. Сердце умирающего начинало биться все сильнее и быстрее, его глаза раскрылись до той степени, что казались совсем голыми. Фрэнк просто физически не мог сопротивляться. Он наблюдал как кабели выпадают один за другим. Умирающему становилось труднее дышать, он чувствовал, как его сердце начинало сбавлять темп биения. И без того бледная кожа становилась еще более мертвой.

– Я ваш спаситель Фрэнк… Смерть – единственное, что сейчас может вас спасти. С вами умрет эпоха Айнзидлеров, но дело отца Роберта не умрет…. Я вам обещаю! Вы были правы, Фрэнк. Я не один. – сдерживая слезы, обещал Шон Зидлер. Наконец, глаза Фрэнка закрылись, а сердце перестало биться. Лучи восходящего солнца, бьющие из окна осветили лицо покойника. По лицу Шона покатились слезы. Он плакал ни сколько из-за убийства, совершенного им, сколько от осознания истины и груза, который он взял на себя.

Вы никогда не задумывались, почему некоторые люди иногда остаются безнаказанными? Почему одним дозволено больше, а другим меньше? Почему один может нарушить каждую заповедь, совершить все семь смертных грехов, избежав страшного суда; а другого настигнет адская кара всего за мельчайшую оплошность? Почему судья так несправедлив? Кто этот самый судья? И что такое справедливость? Быть может, справедливости нет и вовсе? Или справедливость – что-то неопределённое и неисполненное для всех? А может и наоборот, справедливость есть в каждом, но не каждый ее понимает… Хочется в это верить всем сердцем. Но к сожалению, или к счастью, справедливости в этом мире нет и не будет. Кроме той, что наводишь ты сам…

Современный город Кёльн было уже не узнать. Шедевры архитектурного искусства, которые отображали опыт многих лет были заменены на однотипные современные многоквартирные «муравейники». Впрочем, как и во многих других городах мира. Но все же была одна важнейшая деталь, по которой можно было отличить Кёльн от сотни других городов Земли. Несмотря на многозначительные изменения в городе и его инфраструктуре, средь искусственных «муравейников» виднелся до сих пор не полностью возведенный Кёльнский собор, оформленный в готических тонах. Он величаво и могущественно стоял уже многие века, словно оазис средь бесконечной пустыни.

То утро было абсолютно ничем непримечательным. Благодатные солнечные лучи пытались пробиться сквозь нависший над городом туман. На улицах города не было ни души, ни плоти. Ни одному безумцу и в голову не взбрело бы выходить на улицу в восемь часов утра. Но всё же, один такой безумец нашелся. К вратам собора подъехала одна довольно необычная для той обстановки машина. Это был черный автомобиль Ford примерно начала 1970-х годов. Мало того, что он ездил с помощью бензина, так еще и на колесах. Казалось бы, прошлый век, но нет – винтаж! Остановившись, из раритетного автомобиля вышел бот-шофёр, и поспешил отворить пассажирскую дверь. Но не успел он этого сделать, как некто сам ее открыл и вдобавок фыркнул: «Сам открою!». Шофёр отошел от двери и из авто возник еще один не менее необычный персонаж. Шофёр незамедлительно извинился перед гостем: «Прошу прощения, Господин Цéрфаль». Новоиспеченный гость был заметно выше и крупнее шофёра и имел атлетическое телосложение. Он был одет в бордово-кровавый смокинг, под которым проглядывалась пепельного цвета рубашка. Его плотные локоны каштанового цвета продувались легким весенним ветерком. Выйдя из машины, он циничным взглядом сопроводил бота-шофера, и смыкая свои мощные скулы, направился ко входу Кёльнского собора, стуча лакированными туфлями по глянцевой плитке асфальта. Было очевидно, что этому неординарному мужчине было крайне некомфортно носить такой костюм, но для грядущей встречи это было не более, чем формальностью. В нынешнее время мало кого можно увидеть в классическом смокинге. Подойдя ко входу, некий мистер Церфаль остановился и оглядел собор сверху до низу, словно проанализировал каждый элемент сия архитектурного искусства. Несмотря на то, что собор был исполинских размеров, мистер Церфаль глядел на него настолько высокомерно, что складывалось ощущение, что он оглядывает лишь маленький макет этого замка. У этого джентльмена было несколько занятных привычек: он прикусывал то нижнюю, то верхнюю губу, когда задумывался о чем-либо; а также характерно двигал густыми бровями. Иногда, глядя на его мимику, можно было бы предположить, что он съел самый кислый на свете лимон. И вот, расправив свои могучие плечи, мистер Церфаль вошел внутрь.