— Закрыли Серого, — уверенно заявляет Изольда.

Маруська упоминала, что Зинка, обслуживающая военных и привластных, от них много чего знает.

— Надолго закрыли. Но было бы желание.

Смотрит прямо в глаза.

— Но делу помочь можно.

Приближается к его лицу. Запах духов, не таких дешевых, как были у Вальки. Маруська духами не брызгается. Запах женского тела. В штанах напряжение сразу, хуже, чем по утрам, когда, открывая глаза, он видит босые ступни спящей с ним валетом Маруськи. Изольда переводит взгляд с его глаз на вздувшиеся штаны.

— Портретом и заплатишь, Художник!

Берет за руку. Не спрашивает — командует:

— Поехали.

С одной стороны, уехать с набережной невозможно — Маруська вернется, волноваться будет, да и не заработал он сегодня еще ничего, кроме Изольды-Зинки никого не нарисовал. С другой стороны, как не ехать, если в штанах вулкан, готовый начать извержение в любую минуту? И если сформулированную еще прошлой осенью гипотезу о влиянии или не влиянии конкретной женской особи на испытываемые им во время совокупления чувства он до сих пор экспериментальным путем не подтвердил.

Складывает краски, кисти. Никого из Маруськиных товарок на пяточке нет, некому передать, что он скоро вернется. Хорошо бы обернуться побыстрее.

В спустившимся на город густом тумане идет за Изольдой к извозчику.

— Куда едем?

— Куда надо, туда и едем. Туда, где тебе надобно быть.

Не в каморку какую везет, в «нумера» рядом со штабом армии. Хоть бы только Константиниди по таким «нумерам» не ходил!

Откуда у Изольды столько денег?! За «нумера» обычно клиенты платят, это он знает. Самой за номер платить, себе дороже выйдет, это он тоже знает. Еще и вино в номере.

Изольда наливает вино, бокал ему протягивает. Вина Савва не пьет. Голова после него работает гораздо медленнее, а он не любит, когда не работает голова.

— Пей до дна! — настаивает Изольда, и он качает головой как телок.

— До дна! — Она подталкивает бокал к его рту. — Так-то! Жди! Переоденусь.

И скрывается в ванной комнате.

Савва выплевывет вино в горшок с большим фикусом, подвигает горшок, открывает дверь на балкон — проветрить голову.

Вид с балкона отменный. Променад под окном — экипажи, военные, гуляющие с дамами, просто военные чином пониже, на всех дам не хватает. Военные в форме на одно лицо, всё ему кажется, он их где-то видел, но эти абстрактные военные не Константиниди, и на том спасибо.

Номер с ванной комнатой еще дороже. Откуда у Изольды такие деньги? И почему она тратит деньги на него?

Почему тратит на него — портрет столько не стоит?

Почему дорогой номер сняла, он не офицер, не военный, не чин из командования, которых она обслуживает?

Почему поит вином, еще и настаивает?

Почему всё так странно, что аж желание в штанах пропадать начинает и голова кружится. Так никакого эксперимента не получится, а без эксперимента зачем она ему нужна? А зачем он ей?

Дальше всё происходит одновременно.

Вышедшая из ванной Изольда наливает еще бокал и внимательно следит, чтобы он выпил.

Туман в голове. Вино, которое невольно приходится глотнуть, начинает действовать — второй бокал в горшок с фикусом выплюнуть не удается.

Распахивающаяся дверь номера — на пороге тот прапорщик бульдожьего вида, который привез его на расстрел в Балаклаву, привел к Константиниди, а после их с Серым из камеры вывел, на ворованную повозку Макара посадил и денег от Лёньки ждал, но не дождался — Макара Лёнька Серый пришил, а бульдожьего вида прапорщик без всего остался.

С пистолетом в руке и с такими же бульдожьего вида вояками он врывается в номер.

Убьет!

Или арестует и к Константиниди отвезет. И тот убьет. Но пострадает не только он, но и Анна. Николай не поверит, что столько месяцев она не знает, что Савва жив, что не помогает ему.

И Маруська пострадает. Все же знают, что Художник с набережной в каморке Маруськи живет. Пострадает ни в чем не повинная Маруська. И Дора Абрамовна.

Или «Бульдог» не потащит его к Константиниди?

Убьет! Сейчас убьет.

Туман в голове. За окном туман.

Изольда уже накинула на плечи шаль и глядит злорадно. «Бульдог» хвалит ее:

— На этот раз всё как надо! Не то, что в прошлый!

— Так сам знаешь, в каком положении в тот раз была, и в положении от кого знаешь…

«Бульдог» понимающе кивает.

— …сам знаешь, чьего сына вынашивала, вот промашка на той малине и вышла, — томно возражает Изольда-Зинка, и Савва отчего-то догадывается, что «в положении» — это беременность. То-то прошлой осенью живот ее округлым показался. А «в положении от кого» — значит, что родила Изольда от Константиниди, которому и «Бульдог» служит, иначе что это он бы так понимающе кивал.

Не портрет ей был нужен! Шпионит она!

И даже не на «Бульдога» — вместе они шпионят на того, кто повыше. Продажной любовью занимается для прикрытия, а на деле шпионит.

И облаву на малину Лёньки Серого не Маруська, а она, Зинка-Изольда, навела!

А вчера, проезжая мимо, его узнала, «Бульдогу» доложила, а тот хозяину своему, вот и устроили на него засаду. А он, как идиот, с напряжением в штанах совладать не смог, попался.

Туман за окном. Туман в голове. Не от вина туман. Подсыпала Изольда в вино, как говорит Маруська, «не пойми что». Не выплюнул бы первый бокал в горшок с фикусом, пока она в ванную ходила, уже валялся бы замертво.

Вояки по команде «Бульдога» его с разных сторон окружают. Это конец.

Конец.

А он так и не понял, для чего жизнь давала ему отсрочку? Зачем даны были ему эти месяцы в малине и в полуподвале? Чтобы он понял что?

Пятится задом. В голове плывет всё.

Пятится.

Сколько шагов до конца осталось?

Пятится.

Изольда-Зинка смотрит трезво и зло. «Бульдог» разъярен. Не убивает, видно, лишь потому что Константиниди хочет убить его сам.

Бежать некуда. Сзади только балкон, в сторону которого он пятится. Но номер на высоком четвертом этаже, и ни дерева под балконом. И вниз не прыгнуть — разобьешься…

Некуда бежать…

Это конец.

Бежать некуда.

— Почудилось тебе, девочка-судьба! — подводит итог Женя, рассказав, что у вчерашнего почитателя Вулфа в московской галерее гипогликемическая кома случилась, а не таинственный Черный человек воду в бутылке отравил.

И хорошо, что почудилось!

Просто нервы у нее были на пределе. Да, встретился один и тот же человек в автобусе и в галерее. Да, не самой привлекательной наружности. Но каких только совпадений в жизни не бывает. Случайность. Всё случайность, а она уже и в бега подалась…

Даля с девочками выходит на улицу.

И… будто проваливается в другое измерение. И в другое время. И в другую жизнь. Будто уже когда-то, в другой реальности, жила здесь, на Васильевском.

Или где-то эту жизнь видела? Или про нее читала?!

Нет, не помнит, чтобы читала. Но словно генетической памятью знает — она здесь жила. Ходила по этим линиям, дышала этим воздухом, видела этих чаек в небе. Иначе как может быть, что она первый раз здесь, на растиражированном тысячами туристических справочников клочке земли между Невой и Малой Невкой, и ей здесь так хорошо! Будто земля, и вода, и небо возвращают всё, что было кем-то когда-то послано в это небо.

Кем?

Девочка со скрипочкой стоит на Кадетской, подняв голову, смотрит, как чайки дерутся в небе.

В Румянцевском сквере на скамейке целуются двое, освещенные солнцем в отсветах свежей листвы. Пространство раскаляется вокруг них, закручивается в воронку, затягивает, засасывает, завлекает в истовый водоворот любви.

На бульваре возле закрытой в рабочие дни, но не закрытой совсем: «Богослужения только по воскресеньям, вход со двора» — лютеранской церкви Святой Екатерины тоже двое. Седой, уже пожилой, мужчина и женщина, крашеные волосы которой делают ее моложе спутника, но явно не столь уж отставшая в возрасте от своего любимого.