— Нужно, Господин Секретарь! Вы совершенно правы! Нужно!

Только бы убедить.

— Муж намерен писать!

— Что господин Ханс по поводу взрыва думает?

Важному кожевнику хочется о важном поговорить. Но с напугавшей его мумией говорить не получится. Приходится говорить с женщиной, что ему не по статусу.

— Происки врага, я так думаю! — Кожевник решительно рубит воздух рукой. — Испанцы пороховые склады подорвали, ясное дело! Как ваш муж считает?

— Уверена, Господин Секретарь Гильдии, муж с вами согласен. Немного поправится после ранений и обязательно вам это подтвердит.

— Хотя я тут слышал и другие разговоры… Про нечестную конкуренцию в Гильдии Святого Луки, — продолжает кожевник.

— Нечестную конкуренцию? — вторит ему Агата.

— Мол, слишком много художников в нашем Делфте развелось. Слишком много предложений. Цены на картины стали падать…

— Цены на картины? — не сразу понимает Агата. И охает. Дошло. — Вы думаете, такое мог сделать кто-то из своих?

— Не думаю! — Кожевник качает головой. — Гильдия Святого Луки — почтенная Гильдия! Наговаривать на ее председателя господина Маурица и на ее членов — страшный грех! Просто что слышал, то и передаю. Хотелось бы мнение господина Ханса узнать.

— Уверена, к следующему разу ему будет немного лучше, и он сможет сам говорить с вами.

Кротко кланяется. Только бы вытерпеть. Только бы удержаться в этой приторной игре в покорную, ничего не понимающую жену. Только бы вытерпеть. Только бы деньги получить. Кажется, главный кожевенник лезет за кошельком. Не спугнуть бы! Не спугнуть…

— Нужно писать взрыв. Как Ван дер Пул пишет! Так и передайте!

Рука кожевника зависла над кошельком. Передумал? Решил, что взрывы на картинах Эгберта более ходовой товар, чем пейзаж Делфта до взрыва Ван Хогволса?

— Царствие небесное рабе божьей Марте.

Агата крестится.

Важный кожевник, переложив кошель из правой руки в левую, крестится вслед за ней.

— Такое горе у Ван дер Пулов. Горе такое!

— Бесконечное горе, Господин Секретарь. — Она вторит, продолжая креститься и не спуская глаз с руки важного кожевника, с зажатым в ней кошельком. — Передам мужу. Непременно передам, что вы советуете взрыв писать.

— Ходовой товар. Понимать нужно. Теперь все хотят картину взрыва.

Задубленные за долгие годы работы с кожей руки главного кожевника развязывают тесемки на кошеле.

— Все!

— Кроме тех, кто там был, — бормочет Агата.

— Что вы сказали?

— Говорю, что вы правы. Все хотят взрыв!

Пальцы зачерпнули из кошелька несколько монет. Сколько? Сколько?

— Говорите, этот пейзаж оставался в домашней мастерской в наброске.

— Истинная правда, Господин Секретарь.

Что же он медлит? Что никак не достанет монеты? Не верит? Сомневается?

— Хансу оставалось его только дописать.

— Как же он может писать в своем нынешнем состоянии?! Не ходячий. С ожогом лица?

Рука в кошельке застыла. Никак не вытащит монеты на стол.

— Он сильный человек, Господин Секретарь!

Только бы не передумал! Господи, помоги! Только бы не передумал! Только бы заплатил. Заплатил за этот пейзаж берега реки Схи с прозрачным осенним солнцем в желтой листве ракитника. Только бы заплатил. Хоть сколько-нибудь. Хоть сколько…

— Сильный человек. И хороший художник.

Не сводит глаз с руки в кошельке.

— Вы, с вашим безупречным вкусом, Господин Секретарь, знаете, что Ханс хороший художник.

Не подмажешь, не продашь! Так и муж говорил. Она никогда прежде не продавала. Как это тяжко, оказывается, облизывать покупателей. Как противно.

Рука достает из кошелька монеты. По одной выкладывает на стол рядом с пейзажем.

Одна. Две. Три монеты…

— Мама! Мама!

Анетта кричит из-за двери! Только не это! Только не сейчас.

Четыре… Пять…

Только не про больного. Только бы она ничего не крикнула про больного! Только не про него!

Шесть… Семь…

— Мама! Он описался!

Рука важного кожевника замирает.

Господи! Дай ей замолчать! Дай теперь немедленно девочке замолчать! Не выдать, что художник, чью работу сейчас так дорого продают, мочится под себя…

— Мама! Йонас описался. Не получилось у него проситься пис-пис.

Фух!

— Анетта, сними с брата штаны. Я скоро приду.

Восемь…

— Простите, Господин Секретарь, прислуга к мяснику за отбивными к ужину ушла, за детьми некому присмотреть.

«За отбивными»! «Прислуга ушла к мяснику»! Когда они последний раз ели мясо? До взрыва. Конечно, еще до взрыва…

Девять…

— С детьми столько забот, — кивает важный кожевник. И достает из кошелька еще одну монету.

Десять…

— Но это последний раз, когда я беру у вас работу. И только потому, что договаривались с Хансом до… До взрыва договаривались.

Десять гульденов!!!

Десять!!!

Ей не придется продавать кольцо отца!

Они смогут купить дрова на зиму!

И рождественского гуся!

И краски! Главное, она сможет купить краски! И кисти. Не то, что старые, почти без щетины, что остались в мастерской в мансарде. Сможет купить хорошие кисти. И холсты. И смогут выжить. И жить. Жаль только выпустила щегла Карла!

— Мы готовы и дальше покупать работы господина Ван Хогволса. Но… Только через Гильдию Святого Луки.

— Я бы хотела купить кисти, охру и киноварь.

Хозяин лавки художественных принадлежностей смотрит недовольно, намеренно закрывая перед ней дверь.

— Только для членов Гильдии!

«Только через Гильдию!». «Только для членов Гильдии!» Всё только через нее. Чёрт бы эту Гильдию, прости господи, побрал!

— Я супруга господина Ван Хогволса, члена Гильдии…

Хозяин Агату впускает. Но добрее не становится. Не женское это дело — кисти и краски выбирать.

— Муж не ходит после… после взрыва. Меня послал. — Приходится оправдываться, будто застали ее за чем-то неприличным. Женщина в художественной лавке! — Мужу краски нужны…

— Киноварь дороже.

— Да, я знаю. Еще и лазурь, пожалуйста.

— Неплохо запомнили всё, что нужно! — то ли улыбается, то ли ухмыляется хозяин. — В список мужа даже не заглядываете.

Краснеет, как малолетка, случайно увидевшая в «Трех миногах» людскую случку.

— Строг муж. Наизусть заучила.

Хозяин заворачивает кисти и краски. Но ей отдать не торопится.

— Кто же тот взрыв устроить мог? Не могло рвануть просто так, — то ли спрашивает, то ли проверяет ее продавец. — Муж что говорит?

Агата пожимает плечами. Второй раз за день такой разговор.

— В городе говорят, это испанцы наши пороховые склады взорвали.

Хозяин лавки художественных товаров, как кожевник, придерживается той же версии.

— Но сами они взорвать не могли. Помогать им должен был кто-то! Кто-то из своих им должен был помогать.

Агата пожимает плечами, забирает пакет из рук хозяина лавки.

— Не будет ли господин столь любезен подсказать, где теперь, когда Новых мастерских нет, можно господина Председателя Гильдии Святого Луки застать?

Два часа после полудня

В voorhuis — прихожей дома Председателя Гильдии Святого Луки господина Маурица сумрачно.

Всё лучшее на себя пришлось надеть. Но как руки спрятать? У благородной жены художника не может быть таких рук. С мозолями от каталки для белья. С ожогами от недогоревших дров, которые она так старалась потратить поменьше, что руками из огня доставала. С порезами от рыбьих жабр. И со следами краски.

Руки лучше накидкой прикрыть. Картины расставить на деревянном подиуме — zoldertje — и пока Глава Гильдии не вошел, а потом руки спрятать. Спрятать руки, как раз согреются в тепле, дрова купить еще не успела, некогда было.

Спрятать руки. И молчать. Ничего не говорить. Чтобы хуже не вышло.

— Откуда они взялись?

Председатель Мауриц, Глава Гильдии Святого Луки, придирчиво вглядывается в расставленные картины.

Детский портрет. Анетта стоит в проеме двери и смотрит вверх, в небо.