Я смутно помню, как мальчик из нашего класса утонул, погиб в результате несчастного случая. Подобные вещи не остаются незамеченными в слухах. Я просто никогда не знал, что Коралина встречалась с ним.

Ее тихий плач переходят в рыдания, она отчаянно пытается вытереть слезы руками, плечи трясутся. Теперь, когда я уверен, что ее плач после секса был вызван не травмирующими воспоминаниями, я сокращаю дистанцию между нами.

Я беру у нее кружку с чаем и ставлю ее на тумбочку, прежде чем обнимаю ее. Я прислоняюсь спиной к изголовью кровати и сажаю ее такую маленькую себе на колени.

То ли она устала бороться со мной, то ли просто физически истощена сегодняшним днем, но она прижимается ко мне. Сдается, тает и опускает голову мне на грудь. Я позволяю ей найти убежище здесь, в моих объятиях.

– А потом Эммет, боже, Эммет... – она задыхается от слов, и мое сердце, блядь, разбивается вдребезги из-за нее.

Я прижимаю ее к своей груди, моя рука у нее на затылке, а другой рукой провожу вверх и вниз по спине, успокаивая ее. Мои губы прижимаются к ее макушке. Все, чего я хочу, – это защитить ее от этого, оградить от боли, потому что, черт возьми, больше никто не смог. Никто не позаботился о ней, и это одновременно раздражает и ломает меня.

– В 1997 году «Дип Блю» стал первым компьютером, победившим чемпиона мира по шахматам, – тихо говорю я, крепко прижимая ее к себе. – «Дип Блю» обменял слона и ладью на ферзя Гари Каспарова, пожертвовав конем, чтобы занять позицию на доске.

Коралина икает в моих объятиях, внимательно слушая, как я продолжаю.

– Это мой любимый матч всех времен, потому что у Каспарова был шанс. У него была выгодная позиция, но он сдался, впервые в своей карьере признав поражение. Когда его спросили об этом, он сказал, что потерял боевой дух.

Я чувствую, как Коралина слегка расслабляется, прижимаясь ко мне, и останавливаюсь, чтобы нежно поцеловать ее в висок, мой голос звучит нежнее, чем когда-либо.

– Нет поражения, если ты отказываешься проигрывать. Мы можем потерпеть поражение, только когда перестаем верить в себя, Коралина.

Она поворачивает голову и смотрит на меня снизу вверх, уткнувшись подбородком мне в грудь.

– Откуда ты так много знаешь о шахматах?

– Когда я был маленьким, я постоянно слушал шахматные матчи в наушниках. Это успокаивало меня, когда мне нужно было слишком много сказать, но не было места для разговоров.

Мы погружаемся в мой серый плед, прислушиваясь к дыханию друг друга. Приятно осознавать, что то, что приносило мне утешение в детстве, теперь может делать то же самое для нее.

Несколько минут мы сидим вот так, пока она не переводит дыхание и не продолжает говорить, заканчивая свой рассказ о своем давнем школьном парне Эммете, который покончил с собой сразу после того, как она с ним рассталась.

– Стивен был лишь подтверждением, единственным из них, смерти кому я действительно желала, а он выжил. Он всегда был так убежден, будто это моя вина, что я оказалась в его подвале. Что во мне было что-то такое, что превратило его в одержимого монстра, заставило его чувствовать, что он должен обладать мной, иначе он умрет.

– Вот почему он называет тебя Цирцеей, – выдыхаю я.

То, что когда-то было дурацкой шуткой, которую Реджина бросала ей в лицо, превратилось для нее в реальность. Коралина искренне верила, что она проклята. Что ее сглазили, чтобы погубить мужчин и мальчиков, которые решили полюбить ее.

Вот почему она так боится впустить меня, потому что боится причинить мне боль. Что само по себе говорит мне все, что мне нужно знать о Коралине. То, чего она даже в себе не замечает.

Она не жестокая и не злая.

Она готова прожить свою жизнь в одиночестве, если это означает, что она не причинит вреда другим людям.

– Если бы ты ценил свою жизнь, то перестал бы пытаться заставить меня влюбиться в тебя, – бормочет она, уткнувшись мне в грудь.

Я смеюсь, непривычный звук откуда-то из глубины моего горла. Звук, которым я не пользовался.

Ее глаза расширяются, и в них появляется немного больше света, чем раньше.

– Тебе следует больше смеяться, Сайлас. Почему ты так стараешься скрыть это?

– Я дал обещание одному человеку, которого поклялся защищать. Клятва, которой я придерживался очень долгое время, Хекс.

– Обещание молчать?

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки.

– Что-то вроде этого.

Это побуждает ее выпрямиться, она садится на меня, ее ноги по обе стороны от моего тела. Я кладу руки за голову, и чувствую тепло между ее бедер.

– Дай мне его.

– Дать тебе что? – я приподнимаю бровь, перевожу взгляд на ее обнаженные бедра.

– Не это, – она закатывает глаза, улыбаясь. – Я дала тебе слово быть хранителем твоих секретов. Ты дал клятву, хранил секрет. Теперь ты можешь отдать его мне.

– Это моя клятва, – честно говорю я. – Я не знаю, поверишь ли ты мне.

– Сайлас, – она наклоняет голову, и волосы выбиваются из-под капюшона. – Возможно, у меня плохо получается справляться с эмоциями и общением с людьми. Я понимаю это. Но одно я могу тебе пообещать: несмотря ни на что, я буду верить тебе. Твой голос – это звучание, которому я доверяю больше всего на свете.

Какое противоречие со всем, что я слышал за всю свою жизнь. Я не шутил, когда сказал, что не уверен, стоит ли рассказывать ей про мое обещание. Я не знаю, и я не могу спросить разрешения у этого человека, потому что он мертв.

Мне не нравится предполагать, чего бы хотела Розмари, потому что никто не знал ее так, как она сама. Но если бы мне пришлось угадывать? Коралина – это та, с кем она хотела бы, чтобы я поделился этим.

Единственный человек в моей жизни, который провел свои годы, изображая себя тем, кем он не является, живя в истории, созданной не собственным голосом.

Я почувствовал это в тот момент, когда увидел Коралину. Я понял, что в нас есть что-то такое, чего никто другой никогда не сможет понять.

Я смотрю на нее, понимая, как много ей стоило рассказать мне о своем прошлом. Поделиться этими своими чертами со мной. Вот почему она опасна для меня, не потому, что у нее плохой опыт общения с парнями, а потому, что я хочу разговаривать с ней.

Я хочу сделать шаг навстречу, посмотреть, ответит ли она мне взаимностью. Я чертовски устал нести это на своих плечах в одиночку. Устал от того, что мир видит во мне только одно, и не знает, кто я внутри.

И я знаю, что именно ей нужно знать правду, потому что сейчас, когда я сижу здесь и смотрю на нее, в моих костях нет ни унции страха. В моей голове нет того грохочущего «что, если», как это бывает с парнями. Я знаю, что когда я скажу то, что собираюсь сказать, она поверит.

Потому что это Коралина.

Я – тот голос, который ей нужен. Она – те уши, к которым я хочу обратиться.

– Я не шизофреник.

Ее глаза расширяются, но, к ее чести, она быстро приходит в себя. Это лучше, чем я ожидал от ее первоначальной реакции. Я чувствую себя так, словно во мне открылись шлюзы, и поток воды, который удерживался, начинает литься.

Она вытекает из меня, как кровь из разорванных вен.

– Когда мне было двенадцать, – я прочищаю горло. – Я несколько месяцев ходил к психиатру. Мои родители были напуганы тем, какой я замкнутый. Они думали, что общение с кем-то, кроме них, пойдет мне на пользу.

Даже спустя столько лет я вижу, как я, уменьшенная версия себя, прихожу на эти встречи, часами сижу на кожаном диване, играю в шахматы и разговариваю ни о чем.

Со мной все было в порядке. Я просто был тихим.

– Я закончил свой дневной сеанс и ждал, когда мама заберет меня, когда услышал плач девочки. Я подумал, что она может быть в беде, поэтому пошел на звук. Шел на него, пока не обнаружил, что мой врач издевается над маленькой девочкой, – я вздрагиваю, на секунду отводя взгляд от Коралины, вспоминая вспышки того, что я видел. – Я запаниковал и начал кричать. Я просто хотел помочь ей, привлечь чье-нибудь внимание, чтобы его остановили. Но в итоге я узнал, как далеко заходят мерзкие люди Пондероза Спрингс, чтобы скрыть свои секреты.