Я перевожу взгляд на Дженн, понимая, что она действительно сожалеет. Что в какой-то степени ей небезразличен я и то, что произошло. Искренняя забота о моем здоровье привела ее к такому выводу.

Это объяснение. Ответ.

Уверенность, в которой, как мне ни неприятно это признавать, я нуждался.

Когда меня поместили сюда, я верил всему, что обо мне говорили. Каждому шепоту, каждой лжи, слухам и искаженной правде.

Потому что, когда Сэйдж вернулась и приближалась годовщина со дня смерти Розмари, я начал замечать кое-какие вещи, слышать их своими ушами. Я видел их, и они пожирали меня, пока я не поверил, что они реальны. Пока я не поверил тому, что они мне говорят, и не придал значения их лживым словам.

Я подумал: святое гребаное дерьмо! Они были правы; у меня шизофрения, а я не принимал лекарств с первого года средней школы.

Мой разум стал жутким местом. Я имею в виду, что так было и раньше, но тогда все стало по-другому. В тот год из гнусных корней проросли смертоносные шипы. Мой разум был наполнен черной слизью, которая проникала в каждую пору и душила меня обманом.

Она извивалась, ползала, кишела существами, которые многие и представить себе не могли. Мой монстр, демоны, тени, которые соскальзывали со стен и принимали человекоподобные формы. Они парализовали бы людей страхом.

Несмотря на то, что они ушли и до сих пор не появлялись после моей госпитализации, я смирился с воспоминаниями об их существовании, привык к этому. Я понял, что всегда буду гораздо более страшным чудовищем, чем мой разум и зло, которое он может породить.

Я намного хуже.

Потому что я есть и всегда был настоящим.

– Ты собираешься сообщать всем в Пондероза Спрингс, что прозвище «шизик» больше не приемлемо?

Я наклоняюсь вперед, упираясь локтями в бедра, и наблюдаю, как лицо Дженнифер искажается печалью. В уголках ее глаз появляются морщинки, когда она пытается одарить меня нежной, ободряющей улыбкой.

Она, возможно, думает, как ужасно, что этот бедный мальчик пережил все это.

– Я думаю, твои друзья и семья смогут помочь сообщить эту новость, как только тебя выпишут отсюда.

Без предупреждения мое тело напрягается, я расправляю плечи, а нутро скручивает.

– Нет.

Четко и ясно, без малейших сомнений, нет.

– Сайлас, – ее брови вздергиваются от удивления. – Я могу предоставить обширные медицинские доказательства и данные, которые я собрала за время твоего пребывания здесь. Я – твое доказательство этого ложного диагноза.

В горле нарастает зуд, он раздражает кожу во рту. Ком ваты застрял глубоко в дыхательных путях, и я сплетаю руки перед собой. По привычке я постукиваю большими пальцами.

Я качаю головой.

– Я не хочу им говорить. Пока не хочу. Я не… – я хмурюсь и поджимаю губы. – Врачебная тайна. Я никому не скажу, и вы тоже.

Дженнифер молча наблюдает за мной, анализируя каждое движение и выражение лица, я уверен. Независимо от того, что говорит ей ее диплом о моем поведении, я не изменю своего мнения.

Она это знает.

– Тобой и твоей семьей воспользовались. Вы все доверились специалисту, который не поставил во главу угла твое здоровье, он воспользовался тобой, когда твое состояние было уязвимым. Это, по меньшей мере, халатность. Никакие извинения не исправят того, что он сделал. Но сегодня вы можете поработать над исцелением. Ты, твои родители, друзья.

– У меня все еще депрессия, – замечаю я, откидываясь в кожаном кресле, заложив руки за голову, чтобы смотреть в потолок. – Хроническое, мать его, расстройство. Я не полностью излечен и здоров, Тако.

Ее вздох раздражения по поводу моего упрямства заставляет мои губы подрагивать. Прошел целый месяц, прежде чем я заговорил с ней, и даже тогда мне потребовалось время, чтобы давать ей больше, чем односложные ответы. Она знает, что если я не хочу что-то делать, то и не буду.

Однако это никогда не мешало ей пытаться, и я всегда восхищался этим в ней. Такая волевая, жесткая леди.

– Психическое здоровье – сложная штука. Вопросы длиною в жизнь, на которые мало ответов, и много моментов одиночества. Тебе позволено иметь надежду, – говорит она мне. – Тебе позволено начать с чистого листа и двигаться в новом направлении, Сайлас.

Я прикусываю язык и скрежещу коренными зубами, мышцы на челюсти подергиваются. Я прожигаю взглядом дыру в серо-пурпурном потолке.

– Они мне не поверят, и я их не виню, – говорю я вслух, хотя не собирался озвучивать эту мысль.

Надежда.

Сколько раз я пыталась рассказать родителям, надеясь, что они мне поверят. Пока однажды я не сдался.

В те моменты я хотел рассказать ребятам, надеясь, что они меня выслушают, но что-то всегда останавливало меня.

Впервые я почувствовал надежду, когда встретил Розмари, зная, что на этой чертовой Земле есть хоть один человек, который знает правду, а теперь что у меня осталось от этой надежды?

У меня осталась только боль от ее потери.

К черту надежду, потому что она давно меня заебала.

– Если ты не дашь им шанса, у них не будет возможности удивить тебя.

Я киваю, просто потому, что спорить с ней бессмысленно. Она не поймет. Нет такой степени, которая помогла бы ей постичь то, чему я научился в очень юном возрасте.

Всегда было лучше промолчать, чем рисковать, произнося слова, в которые никто не верит.

1. ТУСКЛЫЕ ЗВЕЗДЫ

Коралина

Восемь месяцев свободы

Ноябрь

Лист бумаги в моей руке потрепан.

Помят от того, что его засунули глубоко в пару ярко-оранжевых Vans, которые стоят в глубине моего шкафа. Удивительно, что он сохранил свой белый цвет с того времени, когда был вручен мне.

Я провожу большим пальцем по нацарапанным цифрам, и лунного света достаточно, чтобы четко их различить. Прислоняюсь спиной к стене родительского дома, белые рейки впиваются мне в спину, а покрытие крыши трется о бедра.

Ночное небо сегодня прекрасно. Многие люди даже не знают, что из-за полного отсутствия световых помех с Орегонского побережья открывается один из лучших видов на звездное небо и Млечный Путь.

Было время, когда я часами лежала на спине на этой крыше, пускала кольца дыма и размышляла о том, насколько огромна наша Вселенная. Улыбалась себе, когда звезды подмигивали мне, как бы весело дразня: Ты никогда не узнаешь всех наших секретов, но ты можешь восхищаться нашими истинами.

Слезы текут по моим щекам так небрежно, что я их даже не замечаю, пока не дует легкий ветерок.

Обычно я не такая. Плаксивая и грустная. Я нечасто вваливаюсь пьяной на крышу родительского дома, чтобы поплакать о том, что со мной случилось, пожалеть себя. Жизнь – это постоянный маятник боли. Каждый испытывает ее, и я не особенная.

Так что, возможно, это дорогой коньяк моего отца, который я украла из его кабинета, или запах дождя, приносимый ветром, вызвал эти эмоции, которые я тщательно хоронила.

Я продолжаю думать, что если я просто продолжу делать все так, как делала раньше, если я стану такой, какой была до похищения, жизнь вернется в нормальное русло. На прошлой неделе я тусовалась со школьными друзьями. Мы сидели в кафе, в которое часто ходили по четвергам во время летних каникул. Вчера мои мачеха и отец потребовали, чтобы я сходила на художественную выставку, и я пошла. Сегодня вечером я сижу на крыше и смотрю на звезды.

Чай в кафе «У Луки» был горьким и холодным. Друзья, которых я когда-то знала, оказались незнакомцами, их жизни движутся вперед, а моя застыла. Искусству, в котором я всегда находила радость, не хватало живости. И звезды уже не кажутся такими яркими.

Когда я стою перед зеркалом, выгляжу все так же. Я – та самая Коралина, которую узнают мои родные и друзья, но теперь я совсем другой человек. Раньше я никогда так не боялась. Дышать, двигаться, жить.