Я смотрю, как медленно готовится кофе, не торопясь, словно это не единственная вещь в этой комнате, которая поможет мне пережить самый длительный день в моей жизни.

– Я тоже по тебе скучал, засранец, – я стою к нему спиной, но знаю, что он показывает мне средний палец. – У стажеров неделя каникул, и я хотел навестить папу.

– А Калеб?

Лев молчит, и это говорит мне больше, чем любые его шутливые словечки. Когда кофе достаточно, я наливаю его в кружку и поворачиваюсь к нему лицом, прежде чем повторить свой вопрос.

– Ты знаешь Калеба, Сайлас, – он вздыхает, откладывая наполовину съеденный кекс и опираясь на столешницу острова. – Он избегает своих проблем. Занимается серфингом, не отвечает на мои звонки. Избегает приезда домой, чтобы не сталкиваться с тем фактом, что папа умирает.

То, что Леви и Калеб близнецы, – лишь одна из их интересных черт. Они обладают целым набором личностных качеств, которые меняются и растут с годами. Леви изучает микробиологию в Бостоне, а Калеб учится в Калифорнийском университете и ходит на пары только для того, чтобы наши родители оплачивали его квартиру на пляже.

Но их связь всегда оставалась непоколебимой. До сих пор, пока наш отец не заболел, и не проявились различия между тем, как они справляются со стрессом.

Леви немного похож на меня, он хочет встретиться с проблемой лицом к лицу, чтобы решить ее. Калеб… Калеб боится. Думает, что если он просто не будет думать об этом, то все пройдет. Папа не болен, если он не приезжает домой.

Ни один из них не виноват, но я знаю, что однажды Калеб пожалеет о том, что не видел папу чаще, прежде чем тот умрет. Однако, это не мое дело. Я не буду заставлять его справляться с этим так, как, по моему мнению, он должен. Я просто буду рядом, когда все закончится, и помогу собрать осколки.

– Это эгоистично, что он так себя ведет. Он даже с мамой не разговаривает, – в его голосе слышатся нотки яда, когда я смотрю на него.

– Калеб справится с этим своим способом, когда придет время. В этом нет ничего эгоистичного. Дай ему время сделать это самому. Когда он будет готов, он вернется домой, – спокойно говорю я, зачерпывая ложку меда в свой кофе. – А ты? Как ты справляешься?

– Я в порядке, – он бесстрастно пожимает плечами. Это роботизировано и отработано. Наверное, именно так он отвечает маме, также он отвечает папе, друзьям на Восточном побережье, когда они спрашивают.

Может, Калеб и избегает, но Леви отмахивается.

Я подхожу ближе, пока не оказываюсь рядом с ним. Прислонившись спиной к кухонному острову, я смотрю на него сверху вниз, ожидая, что он встретит мой взгляд.

– Лев, посмотри на меня.

После нескольких мгновений молчания он медленно поднимает голову, и наши взгляды встречаются.

– Я не мама. Я не папа. Тебе не нужно так сильно защищаться от меня, – я скрещиваю руки на груди. – Здесь вам позволено грустить. Или злиться. Или радоваться. Чувствуйте все, что вам нужно чувствовать.

Они могут думать, что они мужчины, сильные и живут в мире сами по себе, но они всегда будут моими младшими братьями. Дети, которым нужно разрешение, чтобы они не были сильными все время.

Его отец умирает прямо у него на глазах; ему позволено сломаться.

– Тебе когда-нибудь было страшно, Сай?

– Все время, – честно говорю я ему.

– Мне тоже, – он тяжело сглатывает. – Я всегда боюсь. Жду звонка, что он умер. Каждый раз, когда звонит мой телефон, я чертовски паникую. Что мы будем делать, когда его не станет?

Слезы застилают уголки его глаз, и мне хочется забрать его боль. Хотелось бы найти способ сделать все это лучше, но ничто из того, что я говорю, не может этого исправить.

– Мы будем жить, мы будем помнить его и будем счастливы, потому что это то, чего он хочет для нас. Все, чего он когда-либо хотел. Это будет нелегко, и будут дни, когда тебе будет труднее, чем другим, но научиться любить память о ком-то, кого ты потерял, это то, что помогает. Просто нужно время.

Это то, что помогло мне оплакать Розмари, то, что поможет мне оплакать моего отца, когда он уйдет из жизни. Научиться любить память, то, кем они были на этой земле, вместо того чтобы сосредоточиться на том, что их здесь нет.

Горе – это не тяжелая битва.

Это процесс, в котором есть спады и повороты, а не только подъемы.

Леви кивает, принимая мои слова, но не слыша их. Он и не услышит, пока не будет готов, а это все, о чем я могу его сейчас попросить.

– Как ты это делаешь? – спрашивает он, хмуря брови. – Папа, «Хоторн Технолоджи», шизофрения? Мне чертовски тяжело, а ты, как всегда, за каменной стеной.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, пытаясь придумать, как ответить, не нагнетая обстановку. Я не знаю, как сказать ему, что не хочу быть таким, но я должен. Ради него, ради Калеба и мамы. Если я сорвусь, начну пытаться объяснить правду о своем психическом заболевании, это будет слишком тяжело для них.

Я не могу переложить это на них, да и не должен – по крайней мере, сейчас.

Потому что в кухню заглядывает моя жена.

Надеть кольцо – это, конечно, еще не все, но называть Коралину моей? Легко.

При ее росте в пять футов³², каштановые локоны ниспадают каскадом на плечи, обрамляя резкие черты лица, в глазах светится любопытство, как будто она тоже ждет моего ответа.

Голод закипает внутри.

Кожаная куртка, в которой она уже несколько раз появлялась, наброшена на ее плечи. Это напоминает мне об Алистере и его одержимости курткой, которая была у него со школьных времен.

Крошечная белая майка, демонстрирующая ее живот, заставляет меня думать о том, как легко было бы разорвать материал зубами.

Коралина рассматривает меня, слишком увлеченная разглядыванием, чтобы понять, что я заметил ее присутствие, ее мягкие карие глаза обводят линии моего обнаженного тела. Если бы с нами в комнате не было моего младшего брата, я бы позволил ей продолжать.

– Коралина, – мой грубый голос заставляет ее перевести взгляд на меня, на ее щеках появляется румянец от осознания того, что она попалась.

Леви поворачивает голову так быстро, что у меня перехватывает дыхание. Я скрываю свое раздражение, поскольку он ведет себя так, словно никогда раньше не видел девушек.

Она одаривает его улыбкой одними губами и неловко машет рукой. Покачивая бедрами, она проходит дальше на кухню, дразня меня перспективой нагнуть ее, чтобы посмотреть, какого цвета у нее трусики.

– Привет, – тихо выдыхает она, теребя ремешок своей сумочки.

– Черт, – бормочет Леви себе под нос, как будто мы его не слышим.

Я мгновенно протягиваю руку и шлепаю его по затылку.

– Манеры.

Коралине приходится прикусить нижнюю губу, чтобы не улыбнуться, и я ловлю себя на том, что безосновательно злюсь на ее зубы за то, что они скрывают одну из редких и прекрасных вещей, которые она делает.

Мне нравится ее улыбка. Мне нравится ее смех. Она мне нравится.

Для меня это странное ощущение – испытывать к кому-то симпатию. Я не был влюблен ни в кого со времен средней школы, и сейчас это чувство гораздо сильнее, чем могу понять.

– Леви, самый привлекательный брат, – он протягивает руку, чтобы пожать ее. – Как, черт возьми, этот засранец заполучил тебя?

Гребаные сиблинги³³.

Они созданы для того, чтобы постоянно действовать вам на нервы. Именно поэтому Рук так хорошо ладит с моей семьей.

– Разве ты не младший близнец? Можешь ли ты быть самым привлекательным, если есть твоя копия постарше? – она наклоняет голову, моргает, притворяясь смущенной, берет его руку и пожимает ее. – А мне нравятся молчаливые и задумчивые типы.

Он насмехается.

– Калеб хотел бы, чтобы у него был такой подбородок.

Как резинка, он тут же возвращается к своему дурацкому облику. Наш предыдущий разговор тает, весь его страх скрывается за одной ослепительной улыбкой.

Я еще несколько минут наблюдаю за тем, как она достает его, слушая их болтовню, прежде чем он направляется в ванную, оставляя нас наедине.