Я прикусываю нижнюю губу. Как сказать ему, что мне нужно, чтобы он оставался голосом? Что я не могу хотеть знать его?

Как сказать, что я хочу знать о тебе все и даже больше? Кем ты был и где ты был. Я хочу знать, каково это – прикасаться к тебе, по-настоящему, черт возьми, касаться тебя.

Как мне сказать ему, что я хочу этого, но не могу получить?

Что он умрет, если я возьму то, что хочу.

– Какой твой любимый цвет? – тупо спрашиваю я.

Сайлас двигается рядом со мной, его плечо касается моего, и я слышу, как он отходит к стене и садится. Зная, что мы пробудем здесь какое-то время, я присоединяюсь к нему на полу, вытянув ноги перед собой.

– Апельсиновый, – произносит он, вздыхая при этих словах.

Я подавляю смех.

– Как неоновый оранжевый?

– Как красновато-оранжевый.

Я удивлена его ответом. Он кажется мне парнем, который любит серый. Большинство людей включают свой любимый цвет в свой дом или гардероб. Я ни разу не видела, чтобы он носил оранжевый, и не видела этот цвет в его квартире.

Наверное, это что-то личное.

– Какова наша история? – я устремляю взгляд вперед, наблюдая за простирающейся перед нами чернотой, позволяя ноге Сайласа прижиматься к моей, как напоминание о том, что я больше не заперта в том подвале.

– Ты увидела меня и безумно влюбилась. Потребовала, чтобы я женился на тебе.

На моих губах появляется ухмылка, и я поворачиваю голову в его сторону, хотя в темноте не могу разглядеть его черты.

– Ты просто пошутил, Хоторн?

Он пожимает плечами, подтверждая то, что я услышала в его голосе – ухмылку.

– Серьезно, ты не можешь привести меня в дом своей семьи и ожидать, что я буду вести себя правдоподобно, если у меня нет заготовленной лжи. Если бы все было иначе, как бы мы встретились?

На мгновение воцаряется тишина, только звуки нашего ровного дыхания, прежде чем он отвечает:

– В твоей студии, – говорит он, сильнее прижимаясь к моему бедру. – Хеди сказал, чтобы я пришел посмотреть на твою работу для «Света». Ты заканчивала занятия, одетая во что-то старое и мешковатое, комбинезон или футболку со множеством дырок. И я не мог уйти, не познакомившись.

У меня перехватывает дыхание, и я сворачиваю губы в трубочку. Это всего лишь история, всего лишь выдумка. Но скрытая часть меня желает, чтобы это было реальностью, хотя бы на мгновение.

– Я каким-то образом убедил тебя пойти на ужин, и это будет самая сложная часть этой истории, чтобы заставить мою семью поверить.

– Почему? – спрашиваю я, нахмурив брови в замешательстве.

– Потому что ты чертовски упряма.

Я громко смеюсь. Настоящий смех, который я чувствую глубоко в животе, несдерживаемый звук радости, потому что он прав.

– Я провел остаток вечера, пытаясь заставить тебя воссоздать этот звук, – он еще больше прислонился к моему боку. – Остальное – т, о чем моей маме не нужно знать.

Лифт дергается, и с моих губ срывается вздох. В ушах звенит отвратительный звук, и моя рука вырывается, хватаясь за его бедро. Ногти впиваются в кожу, а мой желудок опускается вниз.

Я зажмуриваю глаза, как будто это может предотвратить мою неминуемую гибель. Затем мое сердце начинает биться по совершенно другой причине. Рука Сайласа протягивается через меня, обхватывает мое бедро своей большой ладонью и притягивает меня к себе на колени.

Инстинктивно я раздвигаю ноги, усаживаясь на него, а мои руки ложатся на его плечи, чтобы удержать равновесие, пока он втискивает меня в свое пространство.

– Задай мне еще один вопрос, Хекс, – его дыхание обжигает мою шею, гравий в его тоне щекочет мою кожу.

Стук его сердца делает невозможным сопротивляться желанию прижаться к нему. Его пальцы выводят узоры на моих бедрах.

Это плохо.

Чертовски плохо.

Боль, глубокая и неослабевающая, пульсирует у меня между бедер. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, пытаясь не обращать на это внимания, чувствуя, как по коже разливается жар. Стараясь не сделать какую-нибудь глупость, например, не прижаться к его коленям, как нуждающаяся кошка.

– Я… – я запинаюсь и спотыкаюсь о слова. Немного отстраняюсь от него, крепко сжимая руки на его груди, чтобы успокоиться. Мои колени упираются в пол под нами. – Ты задай мне вопрос.

– Твоя татуировка, – мягко говорит он. – Почему Медуза Горгона?

Я почти забыла о черно-серой татуировке на верхней части спины – с глаз долой, из сердца вон. Но воспоминания нахлынули снова: вспышка иглы и чернил, когда она была вытатуирована на моей плоти.

Именно так я чувствую себя в этот момент с Сайласом.

Глубокое жжение, слабое потягивание, когда игла проникает в кожу. Острая и тупая одновременно, она оставляет постоянное напоминание о пережитом.

Снова лифт трясется и содрогается вокруг нас, и я снова поддаюсь вперед, уткнувшись ему в грудь. Моя голова плотно прижата к его шее, а ладонь к холодной металлической стене.

– Я превращаю людей в камень, почему же еще? – в моем голосе звучит жар, который я не могу контролировать.

Его хватка усиливается, он до боли сжимает мои бедра так сильно, что моя кожа начинает гореть от этого ощущения. Все такое теплое — давление между моих бедер, его горячее дыхание у моего уха — я чувствую, как огонь разливается по моим венам.

– Ммм, – хмыкает он, прижимаясь губами к моей шее. Я чувствую вибрацию этого звука на своей коже, заставляя свои бедра сжимать его талию.

– Это не ответ, – задыхаюсь я, позволяя своему весу вжиматься в его колени и почти хнычу, когда чувствую, как его затвердевшая длина подо мной упирается в мои влажные трусики.

– Я пытаюсь решить, стоит ли мне и дальше позволять тебе говорить мне маленькую милую ложь, чтобы ты могла продолжать притворяться, – его зубы слегка задевают чувствительную кожу на моей шее. – Или сказать, что я вижу тебя насквозь.

Я учащенно дышу, заведя руку за его голову, чтобы создать пространство, и смотрю вниз. Темно, но я чувствую его взгляд на своих губах.

Мы наклоняемся друг к другу, мой лоб касается его лба.

Я чувствую его дыхание, словно секрет. Скрытый и неодолимый.

– Не надо, – я слегка качаю головой, чувствуя, как он замирает подо мной. – Это не по-настоящему.

Мои слова предназначены для того, чтобы напомнить ему, что это соглашение не настоящее, и, возможно, пролить свет на завесу вожделения.

– В темноте все не так, – бормочет он, и кончик его носа соприкасается с моим, – если темно, значит все ненастоящее.

Его рука движется вверх от моего позвоночника к основанию шеи, а затем он притягивает меня к себе, сжимая в сильной хватке.

Наши губы уже так близко, что почти соприкасаются, так близко, но недостаточно.

Разум начинает кровоточить.

Все, что происходит в темноте, остается здесь, говорю я себе. Я могу поцеловать его здесь, в темноте, и мы забудем об этом, когда она исчезнет.

Но лифт дергается в последний раз – похоже, единственное, что вокруг нас имеет ясный разум, это машина. Я отстраняюсь, грудь вздымается, когда я смотрю ему в глаза.

Нас больше не окутывает тьма.

Свет вернулся, и реальность тоже.

Нам удается отстраниться друг от друга, встать на ноги и направиться в противоположные концы лифта, как ни в чем не бывало. Я обхватываю себя за талию, щеки пылают, поскольку тишина только усиливает неловкость.

Сайлас прочищает горло как раз перед тем, как раздается звон, и двери открываются.

Снаружи стоят несколько сотрудников с озабоченными выражениями на лицах. Когда мы выходим, они сразу же начинают разговаривать с Сайласом. В конце концов, он мужчина, а я всего лишь хрупкая и изящная девушка.

Я воздерживаюсь от того, чтобы закатить глаза, и отхожу на несколько футов, чтобы хоть немного успокоиться. Мой разум делает такую вещь, когда он отгораживается от всего, замыкается в себе и ведет разговоры, в которые другие не посвящены.

В первый раз, когда я наткнулась на клуб «Вербена» в поисках кого-нибудь, с кем можно переспать, я отчаянно пыталась стереть память о теле Стивена внутри моего. Хотела избавиться от клеток кожи, которые он сжег кончиками пальцев, закрыть глаза и не видеть его сверху.