Я убийца, но меня также воспитывали в духе уважения к женским границам.
Мы не друзья, Коралина и я. Я не обязан ей своей заботой. Однако я знаю, как она звучит, когда ей страшно. Я почувствовал ее страх через этот телефон, а никто не заслуживает такого страха.
Поэтому, хотя девушка на экране для меня практически незнакомка, а я просто голос, который она слышала давным-давно, я хочу убедиться, что с ней все в порядке. Это своего рода утешение – наблюдать за этими двадцатью минутами ее дня, фоновый шум, чтобы заполнить пустоту на некоторое время.
– Сайлас! Ты еще здесь?
Я моргаю, отрывая взгляд от компьютера, и беру со стола телефон, снимая его с громкой связи и поднося к уху.
– Да, – бормочу я, прочищая горло.
– Что ты получил по электронной почте?
Моя челюсть дергается от раздражения. Не на Алистера, а на ситуацию. Не знаю, что раздражает меня больше: то, что нас шантажируют, или то, что человек, который это делает, хорош в этом. Гребаный хакер.
Вчера я получил еще одно письмо, на этот раз без видео, просто еще одно зловещее предложение.
Не заставляй меня приходить к тебе домой.
Ни подписи, ни имени. Только это гребаное видео, улика, которая может отправить всех нас в тюрьму, если ее опубликуют. Все, ради чего мы работали, чего мы избежали? Все будет разрушено одной утечкой в прессе.
Я чувствую, как возвращается головная боль, а может, она никогда и не уходила.
– Нет, – вздыхаю я. – Они передали его с помощью распределительных реле6. Там слишком много узлов, и мне понадобится минута, чтобы вернуться к первоначальному отправителю. Тот, кто его отправил, либо заплатил кучу денег за анонимность, либо намного лучше меня.
Ради своего эго я предпочту первое.
– Я притворюсь, что знаю, какого хрена ты только что сказал, – ворчит Алистер, а на заднем плане раздается унылое жужжание. Татуировочные машинки работают сверхурочно – вот почему он хотел дождаться этого звонка. Он не хотел быть дома, зная, что Брайар окажется слишком любопытной и узнает об этом до того, как мы разработаем план.
– Я пока не могу отследить их местоположение, – говорю я прямо.
Я пытался отправить вредоносное ПО в своем ответе на электронное письмо, но оно осталось непрочитанным, что хорошо для отправителя, но у меня остается длинный список вариантов, которые займут несколько недель, если я вообще смогу найти обходной путь.
Два долбаных года.
И это все, что мы смогли получить? Это все, что я получил?
К черту этот город и его неспособность позволить кому-либо выбраться живым. Я уверен, что сейчас, как никогда, он не остановится, пока не похоронит всех нас четверых.
Я провожу рукой по лицу, расстраиваясь больше из-за Рука и Алистера, чем из-за кого-либо еще. Мы с Тэтчером все еще живем здесь, он – по своей воле, а я – из-за обстоятельств. Но до этого момента мы могли просто тихо существовать.
Нам было слишком комфортно в нашей новой жизни, в наших ролях. Мы пытались забыть и двигаться дальше, построить для себя жизнь, не омраченную тьмой, отчаянно пытаясь стереть черную метку, которую наложило на нас это место.
Но есть вещи, которые мы никогда не сможем отпустить.
Вещи, которые не хотят отпускать нас.
– Рук уверен, что это обкуренный папенькин сынок, жаждущий мести. Его фамилия сильно пострадала, когда Стивена арестовали.
Я фыркаю.
– Истон Синклер, может, и специализировался на компьютерных науках, но он не лучше меня. Если бы в Японии упало дерево, Рук свалил бы все на него.
Алистер издает сдавленный смешок, и это приятно слышать. Его смех. Я не помню, чтобы мы были из тех детей, которые смеялись часто, но Алистер никогда не смеялся, а теперь мне кажется, что он делает это чаще.
Знакомое чувство вины начинает поселяться во мне, скапливаясь где-то в глубине желудка. Они никогда не скажут этого, но я – причина всего происходящего. Жизнь, которую они пытались начать? Разрушена из-за меня. Из-за моей безумной, отчаянной жажды мести.
Месть за Розмари началась с чувства вины за то, что меня не было рядом, когда она нуждалась во мне больше всего, и теперь будущее моих друзей в опасности, а я оказался там же, откуда и начинал.
– Он мог бы нанять кого-нибудь...
Два громких стука отдаются эхом в стенах моего кабинета. Я слегка откидываюсь в кресле, пытаясь разложить по полочкам события своей жизни. Та часть меня, которая должна разобраться со своим прошлым, и та, которая пытается создать некое подобие будущего.
– Я должен идти.
– Это в последний раз, Сайлас, – говорит Алистер с уверенностью в голосе. – Это последний раз, когда я возвращаюсь в это гребаное место. Даже если это убьет меня.
Он говорит всерьез. Каждое слово. Если мы не разберемся со всем этим и не начнем все с чистого листа в этот раз, он скорее умрет, чем это место удержит его здесь. Я почти завидую тому, что у него есть возможность уехать, что в Сиэтле он может быть тем, кем захочет, – новым Алистером, которого никто не знает.
Нет ни слухов, ни шепота. Он просто существует.
Я никогда не знал, каково это. Просто существовать без чьего-либо предвзятого мнения о том, кто я такой.
Я киваю, хотя он этого не видит.
– Услышал.
Когда телефон отключается, я говорю тому, кто стоит по ту сторону двери, чтобы он вошел, безмолвно молясь, чтобы это был не гребаный Тед из финансового отдела. У меня от этого парня чертова крапивница.
Должно быть, мои молитвы до кого-то доходят, потому что дверь открывает мой отец, в своем сшитом на заказ костюме, с непомерно высоко поднятой головой. В таком свете трудно даже представить, что он ослаб, не говоря уже о том, чтобы пройти через что-то настолько изнурительное, как химиотерапия.
Его шаги размеренны, когда он идет через комнату, парадные туфли щелкают по полу, и мне вдруг хочется выпрыгнуть из одного из стеклянных окон от пола до потолка позади меня.
Скотт Хоторн с печально известным каменным лицом, которое он обычно показывал Калебу и Леви, когда они прогуливали школу или разбивали мамину вазу. До этого момента я никогда не получал таких взглядов.
– Сынок, нам нужно поговорить.
Ни хрена себе.
Я откидываюсь назад, когда он устраивается в кожаном кресле перед моим столом, на поверхности которого разбросаны различные бумаги, которые я успеваю просмотреть, прежде чем он поднимает на меня глаза.
Из его легких вырывается кашель, и он на мгновение прикрывает рот рукой.
– Мне нужно кому-то позвонить? – спрашиваю я, рука уже тянется к телефону.
– Нет, – он отмахивается от меня, хмуря брови, пока переводит дыхание. – Я в порядке.
Дав ему секунду на восстановление самообладания, я откидываюсь на спинку кресла, складывая руки на груди.
– Мы с твоей мамой не думали, что это станет проблемой, ведь ты не должен был так быстро взять бразды правления в свои руки, – он потирает губы большим и указательным пальцами, выпуская тяжелый вздох. – Но, к сожалению, совет директоров не хочет уступать.
– Уступать?
Голосование за мое вступление в должность назначено только через несколько месяцев, а я уже обеспечил себе большинство голосов. Никто другой не может занять эту должность. Я – старший Хоторн, и совет никогда не отступал от этой традиции.
Еще одна волна вины обрушивается на меня. Неужели я сделала что-то не так? Может, я и не люблю эту работу, но она мне нравится настолько, что я борюсь за нее. По крайней мере, ради моего отца.
– Чтобы занять пост генерального директора «Хоторн Технолоджи», ты должен быть женат.
С тех пор как мне поставили ошибочный диагноз «шизофрения», я быстро научился контролировать свою мимику, сохраняя все, что я чувствую или переживаю под маской на лице.
Так всегда было проще – держать правду при себе, держать то, что я чувствую, внутри. Но сейчас, я уверена, шок, который я испытываю, очевиден в моих чертах.
Женат?
– Какой, блядь, сейчас год? – спрашиваю я.
