— Знаете, что однажды сказала мне Мария? — Загадочно улыбается: — Она сказала, цените тех, кто умеет видеть в вас три вещи: печаль, скрывающуюся за улыбкой; любовь, скрывающуюся за гневом и… причину вашего молчания. — После этого оборачивается к Бастиану и глядит прямо в его глаза: — Что ты сейчас видишь, здоровяк? — спрашивает она, замерев с тонкой улыбкой на губах.

Парень глядит на нее долгую томительную минуту, а потом выдыхает:

— Любовь? — Тогда Эрика подается вперед и целует его в губы.

… а я сдвигаю ладонь, и наши со Стефани пальцы наконец-то переплетаются. Вижу, как розовеют ее щеки, как рвется вспугнутая нахлынувшими эмоциями венка на виске, как зрачки предательски расширяются, словно готовые поглотить меня целиком.

Это тоже любовь, думаю я, стискиваю ее ладонь еще крепче.

Следующим утром мы всемером посещаем La Maison des Papillons, старинный провансальский особняк в центре города, в котором собрано более тридцати пяти тысяч разнообразных бабочек, и мне доставляет несказанное удовольствие наблюдать восторг каждой из наших турбобабуль и Эрики впридачу, Стефани если и восторгается, то точно не бабочками — главная причина ее восторга — это я сам.

Вижу, как она наблюдает за мной, отмечая каждую эмоцию на моем лице, как радостно замирает, когда я живопишу Кристине Хаубнер жизненный цикл Pontia daplidice, белянки рапсовой, как блестят ее глаза, когда я обещаю подарить той с десяток тропических бабочек в благодарность за наше кладоискательное приключение.

Как я не замечал всего это раньше?

И почему нельзя повернуть время вспять?

А, может, и не нужно ничего ворачивать, просто нужно научиться жить дальше…

— Мама просила пригласить вас к нам на обед, — говорит Стефани, когда мы выходим из музея с широкими улыбками на лицах. — Я обещала, что вы придете, так что даже не думайте отказываться.

— Даже и не думали, дорогая, — фрау Риттерсбах поправляет свою широкополую шляпку. — Мы просто жаждем познакомиться с вашими родителями, но для начала мы кое-что сделаем, — и замирает с заговорщическим выражением на лице.

— И что же вы задумали на этот раз? — любопытствую я.

— О, тебе понравится! — кивает она, увлекая нас в сторону пляжа. — Небольшая прогулка — и мы полностью в вашем распоряжении.

И когда мы выходим к воде, маленькая предводительница вынимает из своего неизменного ридикюля садовую лопатку и подает ее мне. Я улыбаюсь:

— Будем откапывать новый клад?

Она качает головой.

— Нет, будем его закапывать. — С этими словами из того же ридикюля появляется фарфоровая фигурка в виде ребенка на инвалидной коляске… По расцветке я понимаю, что ребенок — девочка, в руках у нее корзина с цветами, и я мгновенно понимаю, с какой целью все это задумано… У меня стискивает горло. До хрипоты. До залипшего в легких воздуха…

До негромкого «где вы только нашли такую?» и ответа:

— Чего только не найдешь в сувенирных лавках этого милого городка. — А потом добавочного: — Правда, всех мальчиков уже разобрали, остались только девочки… Однако, уверена, мы вполне обойдемся самой идеей происходящего? — И указывает на песок под ногами: — Копай, Алекс. Погребем твое прошлое глубоко и желательно навсегда.

После чего под одобрительные восклицания друзей я выкапываю ямку достаточного размера, укладываю в нее фарфоровую фигурку и засыпаю ее песком. Для надежности Мария утаптывает ее ногами…

— Покойся с миром! — произносит она при этом. — Покойся с миром тяжелое, недоброе прошлое… К тебе больше нет возврата — и к счастью.

После чего мы снова улыбаемся друг другу, выбросив из головы нашу метафорическую панихиду по моему прошлому, а потом направляемся к припаркованному у цитадели автомобилю. Вид оттуда открывается чудесный, и наша минутная грусть сменяется радостным предвкушением отдыха и будущего веселья…

Я поворачиваю голову, чтобы разделить эту минуту со Стефани, когда вдруг замечаю… трясу головой, чтобы развеять секундную галлюцинацию, только это не помогает.

Эстер…

Именно Эстер стоит в стороне у дороги и глядит на меня, не отрываясь. На ней все тот же так хорошо мне знакомый желтый сарафан и рассыпавшие по плечам волосы, которые едва заметно перебирает легкий морской ветерок.

Сердце екает…

— Алекс? — окликает меня Стефани, заметив, должно быть, выражение моего лица. — В чем дело? — и тоже замечает Эстер.

Значит, та действительно не галлюцинация.

Разговор за спиной смолкает — мои спутники тоже заметили Эстер, ясное дело.

Я же как будто бы опрокинут в прошлое, то самое, которое мы только что похоронили и которое я поклялся себе никогда не вспоминать…

— Подсобишь? — говорю я Бастиану, и тот нехотя подводит меня к Эстер.

Шаг… другой… сглатываю… дышу…

— Здравствуй, Алекс! — говорит она мне, нервным движением отводя волосы от лица. — Ты без коляски…

И я спрашиваю:

— Что ты здесь делаешь?

Собственное сердце почти оглушает: боже, какая же она красивая! Особенно в этом солнечном сарафане посреди солнечного Сен-Тропе.

— Я ждала тебя. Знала, что ты появишься здесь рано или поздно…

— Откуда? — стараюсь говорить с ней как можно тверже, и это выходит почти сердито.

— Вот, одна из твоих спутниц оставила мне эту записку, — Эстер протягивает мне белый листок бумаги с логотипом гостиницы в Инсбруке.

Хайди Риттерсбах — узнаю ее почерк по надписям на карте.

— Алекс, мы может поговорить наедине? — просит Эстер, краем глаза косясь на Бастиана, поддерживающего меня. — Пожалуйста.

Тот так отчаянно пыхтит, выражая свое негодование самим присутствием Эстер в этом городе, что той навряд ли приятно его соседство.

— Бас, поможешь мне добраться вон до той скамейки? — указываю в сторону скамьи у самой воды.

— Ты уверен? — осведомляется он.

— Абсолютно.

И тот отводит взгляд:

— Хорошо.

Мы делаем пару шагов в указанном направлении, а потом я останавливаюсь, нащупав в кармане красную ленту, подаренную Марией.

Меня словно током прошибает…

Оглядываюсь на Стефани… и вижу на ее лице такую смесь ужаса и отчаяния, что сердце невольно пропускает удар.

Волосами Эстер все еще играет ветер…

— Постой, Бас, мне нужно кое-что сказать Стефани, — говорю я другу, и тот ведет меня к сестре.

Она ждет, не шелохнувшись, — никогда не видел у нее такого лица. Опрокинутого… Больного. Она ничего не говорит — я тоже молчу, только вынимаю красную ленту и молча вкладываю ее в безвольно повисшую ладонь.

Та стискивает ее, словно утопающий — соломинку… выдыхает… сглатывает… и я наконец позволяю Бастиану увести себя к скамье для разговора с Эстер.

Маленькая пухлая ручка взметнулась, призывая официанта.

— Принеси-ка нам, дорогой, еще по бокалу этого чудесного молочного коктейля, — просит старушка, кивая на свой предыдущий заказ, почти ополовиненный. — И не жалей зефиринки — сыпь по полной. Спасибо, дорогой.

Официант, безусый мальчишка лет восемнадцати, в смущении спешит прочь, лишь мельком взглянув на новых посетителей: огромного парня в теплой зимней куртке и маленькую девушку в шапке с забавным помпоном — те окидывают помещение кафе ищущим взглядом и расплываются в улыбках, когда три руки одновременно призывно машут им из-за углового столика.

— Мы не опоздали? — любопытствует девушка, стаскивая с головы шапку и одаривая каждую из старушек приветственным поцелуем.

Та, что в зеленом кардигане, с улыбкой отвечает:

— Вы одни из первых. Присаживайтесь.

Молодые люди плюхаются на стулья, и девушка пеняет своему спутнику:

— Вот видишь, а ты еще говорил, что это я долго копаюсь… Ворчун! — с этими словами она тискает его за обе щеки, и парень наигранно хмурит брови.

В этот момент колокольчик над дверью снова звякает, и в уютное тепло маленького кафе вплывает сначала огромный живот, а потом уже и сама его обладательница: рыжеволосая девушка со страдальческим выражением на лице.