— Алекс, сынок, — он опускает меня на кровать в моей комнате, обхватывает руками мокрые щеки — только тогда я и понимаю, что плачу. Безмолвно, неосознанно, но действительно плачу… Как девчонка какая-нибудь.

К слову: глаза отца тоже блестят, и я не знаю, что тому причиной… да и не хочу знать. Мне так больно, так больно… я просто разваливаюсь на части.

— Сынок, — снова повторяет отец, и делает единственно верное в данной ситуации: он обхватывает меня руками, как бы удерживая от распадания. И тогда я утыкаюсь носом в его рубашку, дав волю по-настоящему горьким слезам…

Открываю глаза в темноте. Когда успел уснуть, не помню…

Голова раскалывается, глаза — два иссушенных сирокко оазиса в бесконечной пустыне.

И — бам! — воспоминания погребают меня под собой…

Я стону. Громко. Почти рычу. Сую голову под подушку, только я не страус, а моя постель, не австралийская саванна — от мыслей не спрятаться, как бы ни хотелось.

Вспоминаю свое унижение в столовой… предательство Эстер… рыдания на плече отца.

И бабочки… не знаю, почему я думаю о бабочках, только в этот момент я ненавижу их больше всего на свете.

А потом вспоминаю и это: «Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»

Где мой сотовый? Шарю рукой по прикроватному столику — ничего. Он был при мне, когда я спускался в столовую. Только бы никто не увидел это видео…

Спускаю ноги с кровати и вдруг… вспоминаю черные дыры Юлиановых глаз.

Что со мной было там, в столовой? Мне показалось тогда, что я стоял… на своих ногах… Только это ведь не могло быть взаправду… Чудес не бывает — теперь я знаю это однозначно.

Коляска стоит на своем привычном месте, и я перебираюсь в нее, стараясь создавать, как можно меньше шума, потом приоткрываю дверь и прислушиваюсь… Тишина. Выезжаю в коридор и крадусь (если так можно сказать) в свое убежище — только бы никто не услышал.

И мне везет спуститься незамеченным…

«Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»

Понимаю, что Юлиан сделал даже больше желаемого — он лишил меня единственной отрады: он отрешил меня от моих бабочек… Заставил возненавидеть само их существование.

Злые слезы вскипают на глазах, и я с неприязнью провожаю глазами Сатурнию Комету — длиннохвостую бабочку, буквально позавчера появившуюся на свет. Я так радовался ей сутки назад, а теперь вынимаю рамку для своего будущего панно и тянусь за сачком…

Поймать длиннохвостую летунью не составляет труда, и тогда я… протыкаю ее хрупкое тельце длинной иглой.

Никогда не убивал живую бабочку, обычно высушивал и расправлял крылья уже умершим экземплярам, но сейчас рука даже не дрогнула — мое сердце и само проткнуто длинной иглою, и рука Эстер была столь же тверда, как и моя сейчас…

«Сегодня я буду твоей бабочкой, Алекс…»

Усмешка кривит мои губы, и я пришпиливаю бабочку в центр картины. Все, подарок для Юлиана готов!

«Сегодня я буду твоей бабочкой…»

Какая насмешка: она и была «бабочкой»… ночной… и точно не моей. Так и вижу ее развевающиеся волосы и ноги, скользящие по пилону…

Желудок скручивает в тугой узел, глаза жжет с новой силой — сгибаюсь, как при болезненном спазме.

Спасибо, Юлиан, за «заботу»: такие «подарки» не забываются — их выводят, как яд, отсекают, словно дикий побег смертоносного растения, а потом… бросают в огонь…

Я подписываю панно с проткнутой иглой бабочкой черным, несмываемым маркером…

Стефани.

10 глава.

Лечу домой, словно на крыльях, перепрыгиваю через две ступеньки и распахиваю входную дверь.

— Бастиан, ты дома?

Ответа нет, но у парня вечно забиты уши наушниками — возможно, он просто не слышит меня.

— Бастиан? — тот восседает в своем любимом кресле и быстро работает спицами. При виде этой уютной картины я даже замираю на секунду: спешу вобрать крупицы космического умиротворения, излучаемые высокой фигурой в голубой футболке.

Наконец он замечает меня и выдергивает наушники

— Ты вернулась. Как все прошло?

И тогда меня прорывает: срываюсь с места, начинаю ходить кругами, едва ли не подскакивая до потолка и на ходу восклицая:

— Он сделал это, Бастиан, ОН СДЕЛАЛ ЭТО, понимаешь, о чем я?! — всплескиваю руками для пущего эффекта. — До сих пор не могу в себя прийти. У меня даже сердце не на месте… оно стучит, как отбойный молоток.

Бастиана сложно вывести из себя, да и мои эмоциональные всплески он тоже лицезреет не впервые:

— Твое сердце уже давно не на месте, Стеф, — только и произносит он, поддевая спрыгнувшую петлю. — Так что Алекс там снова натворил? — И со вздохом добавляет: — Может, присядешь уже, у меня от тебя голова кружится.

— Старый ворчун, — укоряю я парня, а потом пытаюсь удержать себя на одном месте, но эмоции душат меня — я вот-вот разлечусь на части. И Бастиан, понимая это, кидает в меня диванной подушкой… Хватаю ее обеими руками, утыкаюсь лицом и ору что есть силы. Почти до хрипоты.

— Ну, стало легче? — любопытствует он, когда я отнимаю диванный «глушитель» от лица. — Теперь мы можем спокойно поговорить?

Утвердительно киваю и наконец присаживаюсь на краешек дивана.

— Алекс встал с кресла, — сообщаю Бастиану чуть охрипшим голосом. И так как его реакции — слегка приподнятых в недоумении бровей — явно недостаточно для подобной новости — добавляю: — Он не просто встал, понимаешь, он вскочил с этого кресла, вскочил с такой легкостью, словно всегда мог это делать… — И прокручивая в голове все произошедшее, малость сдуваюсь: — Правда, потом он упал… это была жуткая сцена, Бас. Тебе повезло, что ты этого не видел…

Парень откладывает вязание и протягивает мне руку.

— Эй, так я не понял, — произносит он в недоумении, — Алекс, действительно, поднялся с кресла… что уже само по себе невероятно, а ты, вместо того чтобы радоваться за него, сидишь с траурным выражением лица. Можешь объяснишься уже наконец.

Вместо объяснения вынимаю из кармана сотовый и протягиваю его Бастиану.

— Твой сотовый? — продолжает недоумевать он.

— Не мой, Алекса.

— Парень подарил тебе свой сотовый?

Стыдно в этом признаваться, но…

— Я взяла его без спросу.

— Зачем?!

Бастиан выглядит таким удивленным, что я и сама начинаю задаваться вопросом, зачем, в конце концов, сделала это… Действовала по наитию, так сказать, и в итоге признаюсь:

— Я не знаю. Он был при Алексе, когда тот ворвался в столовую, а потом, должно быть, выпал… во время той ужасной сцены, выпал и завалился под стол. Я случайно его увидела… Достала, но все были так шокированы произошедшим, что я… просто положила его в карман.

— Боже, Стеф, ты не должна была этого делать! — у парня такое осуждение во взгляде, что мне становится реально плохо — знаю, о чем он думает.

— Мне просто хотелось понять… — с грустью произношу я.

Но тот продолжает качать головой. Хорошо толстокожим африканским слонам, им не понять нас, смертных!

— Ты мазохистка, знаешь об этом? — констатирует «слон» с невеселой полуулыбкой, и я пожимаю плечами: знаю. Потом выхватываю у него сотовый и начинаю нажимать на кнопки.

— Разве он не запаролен? — интересуется Бастиан.

И я демонстрирую ему разблокированный экран.

— Запаролен, — отвечаю не без самодовольства, — но мне повезло знать волшебное слово… Сим-салабим…caligo eurilochus… та-дам!

— Снова какая-то бабочка?

— Ага.

— Даже не стану спрашивать, откуда ты это узнала.

— И правильно сделаешь… — С этими словами я запускаю Вотсеп и после секундного колебания, выраженного в быстром взгляде на Бастиана (тот, кстати, продолжает выглядеть старым ворчуном), тапаю на имя Эстер. На аватаре она в красивом красном сарафане и широкополой шляпе, скрывающей пол-лица… Красивая, зараза, этого у нее не отнять.