Читать чужую переписку оказывается ох как не просто: словно мураши под кожей лазают… И я кривлюсь, как при разжевывании дольки лимона. Нет, целого лимона разом! Вместе со шкуркой.

— Довольна? — поддевает меня Бастиан. — Это, между прочим, называется вторжением в частную жизнь и карается законом… сроком до…

— Да замолчи ты уже! — в сердцах одергиваю парня. — Эта Эстер тоже вторглась в мою частную жизнь, вот ее пусть и наказывают. — Потом откидываюсь на спинку дивана и прикрываю глаза: — Он запал на нее с первой же встречи, — произношу с обидой в голосе, — я целый год за него билась, а он запал на эту… с первой же встречи. Разве это справедливо?

— Стеф, — Бастиан похлопывает меня по руке. — Не надо тебе этого читать — не трави себе душу.

Знаю, что он прав, только сердце не переубедить…

— Хочу понять, что в ней такого особенного, — упрямо заявляю я, вновь утыкаясь в экран смартфона. Но Бастиан тянет его из моих рук… В итоге мы молча сражаемся за него, словно канат перетягиваем, а потом комнату наполняет громкая танцевальная музыка, и мы одновременно утыкаемся в видео на экране, являющееся ее источником…

… Клуб. Стробоскоп. Стриптизерша…

Мы с Бастианом переглядываемся. Он молча включает видео на повтор.

«Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»

Музыка. Черноволосая стриптизерша…

«Надеюсь, тебе понравился мой подарок на совершеннолетие, братец…»

Я не дышу… не дышу… не дышу… а потом утыкаюсь в многострадальную диванную подушку и выдыхаю в нее все оскорбления, которые только могу придумать, и «лживая стерва» и «чертов урод» самые безобидные из них.

Обычно я не ругаюсь, никогда… но сейчас едва могу остановиться и замолкаю, лишь совершенно выдохшись.

— Бедный Алек…

Теперь мне понятна сцена, разыгравшаяся в столовой… Юлиан преподнес брату подарок в своем особом извращенном стиле: «подарил» «ночную бабочку», о чем и сообщил в день именин. И время, указанное под сообщением, лишь подтверждает мою догадку…

— Бас, это ужасно.

— Согласен.

— Мне нужны шпага и мушкетерский плащ…

Он тихонько хмыкает.

— Что, вызовешь его на дуэль? Бросишь в лицо перчатку? Заступишься за парня своей мечты?

Подтверждаю каждое из шуточных предположений кивком головы, а потом добавляю:

— И проткну его черное сердце насквозь. Таким… негодяям не место среди нормальных людей!

— Ты такая наивная, Стеф, — произносит Бастиан, вздыхая, — «черных сердец», «негодяев» и «нормальных людей» больше не существует. Прошли времена четкого разделения на черное и белое… просто привыкай к полутонам, ладно? — А потом добавляет: — И хватит читать романтические книжки, тебе это явно не идет на пользу. — И снова: — А твои шпагу и плащ я спрячу куда подальше, не хватало еще вызволять тебя из тюрьмы… с помощью динамита.

Бас хочет развеселить меня, ясно как Божий день, только у меня перед глазами лицо Алекса, перекошенное ненавистью и злобой (таким я его никогда еще не видела), и улыбаться мне вовсе не хочется…

Я переживаю за Алекса.

Как он там?

Что сейчас чувствует?

Адриан вынес его из столовой буквально на руках, выволок, словно тряпичную куклу, а у самого такая смесь ужаса, восторженного недоверия и паники на лице, что казалось невозможным соединить все это одновременно в одном человеческом выражении лица.

— Она разбила ему сердце, — подвожу итог своим мыслям, и Бастиан отзывается в своей обычной манере:

— И заставила поверить в себя… сделать первый шаг. Ты сама говорила, как много значит вера в собственные силы!

Но я мотаю головой.

— И все-таки она разбила ему сердце! — повторяю с упрямой настойчивостью.

Но Бас тоже может быть упрямым.

— И уступила место кому-то другому… более достойному, — добавляет он в пику мне.

Я снова мотаю головой.

— Не такой ценой, Бас. Лучше бы она оказалась нормальной…

Парень похлопывает меня по руке.

— Случившееся ужасно, я знаю… Но ты посмотри с другого ракурса: все, что ни делается — к лучшему, не ты ли сама учила меня этому? — и заставляет меня посмотреть на себя: — Все будет хорошо, Стефани. ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…

Только мне в это не верится: я знаю Алекса разным: веселым и беззаботным, слегка насмешливым; разочарованным и желчным, полным ядовитой самоиронии; влюбленным… с горящими надеждой глазами, а теперь вот еще и униженным, полным горячей ненависти…

И этот ненавидящий Алекс не кажется мне правильной версией себя — он как будто бы сбившийся с курса корабль, заплутавший в бескрайнем море жизненных неурядиц.

Настоящий Алекс другой…

Помню, как увидела его впервые: с улыбкой в пол-лица и бесконечным множеством шуточек, от которых мы с Полин улыбались, как полоумные. По крайней мере, я улыбалась именно так… Мне казалось тогда, что я не встречала парня интереснее. И все равно, что он был в инвалидном кресле — меня очаровали его жизнерадостность и открытость. Я могла бы болтать с ним целую вечность…

А вот Шарлотте было не по себе: она стояла, как на иголках, и по всему было заметно, что ей неловко быть застигнутой в кинотеатре в компании парня-инвалида. Мне было ее чуточку жаль, ведь я, как никто другой, знала, каково это на самом деле: мой отец потерял обе ноги во время несчастного случая на стройке. Ему на тот момент было тридцать пять, и нежданная инвалидность надолго погрузила его в черную меланхолию, из которой, казалось, ничто не было способно вывести его… Это было тяжелое для нас время.

Я слышала, как моя обычно неунывающая мама рыдает за закрытой дверью ванной комнаты, и понимала, что наша жизнь больше никогда не будет прежней… Отец, круживший меня по комнате и закидывающий себе на плечо, словно мешок с картошкой, никогда уже не вернется, и мне придется привыкать к его инвалидному кресло, а в инвалидном кресле, как известно, передвигаются только… инвалиды. Больные люди. Те, с кем обычно так неловко сталкиваться на улице и от которых спешишь поскорее отвести взгляд.

… Поэтому я хорошо понимала Шарлотту: она стыдилась даже не самого Алекса — она стыдилась самой себя рядом с ним.

На следующий день собираюсь и иду к Зельцерам — сотовый Алекса «прожигает» левый карман джинсов. Только бы незаметно вернуть его…

Делаю глубокий вдох и жму на звонок.

— Стефани, рада тебя видеть, — Шарлотта выглядит измученной и почти больной. Когда она целует меня в щеку, ее губы шелестят, как папирусная бумага… — Правда, я не уверена, что Алекс готов заниматься…

— Нет-нет, — произношу с поспешностью, — никаких занятий сегодня. Я просто хотела узнать… как он…

Мы входим в гостиную и присаживаемся на диван.

— Плохо, Стеф, — Шарлотта поджимает губы. — Эстер оказалась обманщицей, и Алекс… он сам не свой.

— Что случилось?

Ответ мне известен, но Шарлотте лучше не знать об этом.

— Не знаю, как и сказать, — мнется она, — но кажется, Юлиан устроил Алексу что-то вроде подарка… в лице Эстер. И признался об этом только вчера… Жестокая, жестокая шутка, от которой все мы буквально в шоке! Как такое вообще могло прийти ему в голову?! Не следовало нам снова привечать его… и вот результат.

— То есть Эстер?..

— Пропала, словно ее и не было… — Шарлотта пожимает плечами. — Адриан ужасно зол. Вчера они ругались с Юлианом в библиотеке, наговорили много нехорошего друг другу… никогда не видела Адриана таким. Думаю, этот поступок переполнил чащу его терпения: он велел Юлиану впредь не переступать порог этого дома. Тот ушел, оглушительно хлопнув дверью…

— А Алекс? — вот что по-настоящему волнует меня.

И Шарлотта бросает на меня сочувственный взгляд.

— Алекс весь день не выходит из комнаты… Вот, полюбуйся, что он оставил на столе в столовой. — И протягивает рамку с пришпиленной в центре тропической бабочкой. Ее красиво распахнутые светло-салатовые крылышки кажутся почти прозрачными… и такими живыми.

Однако проколовшая ее игла слишком категорична и недвусмысленна — эта бабочка мертва.