— … И ваш отец закопал эти письма под французскими липами, — добавляет Эрика, прижимая к груди руку с котенком. — Бедные влюбленные!

А Стефани спрашивает:

— Вам так и не удалось выяснить, что послужило поводом к их разлуке?

Мария качает головой — некоторые тайны так и остаются неразгаданными — а потом вынимает из кармана красную ленту, ту самую, которой были перевязаны старые письма, и протягивает мне.

— Это тебе, Алекс, — произносит с самым серьезным видом.

Я принимаю этот незамысловатый дар — как по мне, так дарить красные ленты полагается скорее девушкам — и в смущении улыбаюсь:

— Красная лента… почему я? И зачем? — мне немного неловко быть объектом особого отношения со стороны Марии. — Почему бы вам не подарить ее одной из наших девушек…

Но Мария помещает ленту в середину моей ладони и складывает на ней пальцы по одному.

— Существует такое поверье, — говорит она мне, — что люди, связанные красной лентой, никогда не расстанутся… Она как бы символ нерушимости их союза, их готовности быть друг с другом в любых обстоятельствах. Они выбрали друг друга, и лента скрепляет этот союз… — И через секунду: — Лента же, принадлежащая другим влюбленным, обладает особенной силой… — Я молчу, даже не поминая о том, что конкретно эта нить не принесла единства своим обладателям (если, конечно, они вообще вкладывали в нее такой смысл), а потом говорю «спасибо», осознавая, что для Марии подобный дар является особенным — ее сухонькая рука по-собственнически лежит на стопке пожелтевшей бумаги.

Через час мы снова в дороге, и Эрика улыбается, завороженно следя за ловкими пальцами Бастиана, управляющимися со спицами…

— Я должен закончить еще до приезда, — нежно, но с твердостью отстраняет он от себя вездесущие руки девушки. — Не отвлекай меня, пожалуйста!

— Окей, — наигранно вздыхает она, откидываясь на спинку сиденья, — большой парень желает остаться наедине с собой… — И через секунду добавляет: — Ребята, а никого не напрягает, что вместо парочки чистейшего вида бриллиантов, мы отыскали всего лишь стопку старой бумаги?

Мы все единодушно качаем головами, при этом Стефани глядит на меня, а Бас — на Эрику. Мы не произносим этого вслух, но каждый из нас в той или иной степени понимает, что клад — это не всегда драгоценные камни и золото: иногда это друзья, подставившие плечо в самый трудный момент твоей жизни; любовь, встретившаяся на пустой дороге ранним росистым утром; новое переосмысление жизни… Ноги… и крылья за спиной… и вообще сама цель, маячащая в конце пути.

Мы все осознаем это в той или иной степени…

Красный «опель-кардинал» маячит позади, нет-нет да помигивая нам фарами — турбобабули никогда не унывают и в них такой заряд бодрости и жизнерадостности, что мы едва ли способны найти разницу между ними и нами. Мы как своеобразная дорожная банда, каждому из членов которой не больше восемнадцати!

— Мне будет жаль расставаться с ними, — произносит вдруг Эрика с грустинкой во взгляде, и мы молча подписываемся под ее словами.

Через три часа, выстояв получасовую пробку на въезде в Сен-Тропе, мы наконец подъезжаем к знаменитой набережной в районе Ла Понш: здесь, при небольшом сувенирном магазинчике с множеством разнообразных безделушек, и проживает чета Шнайдер, родители Баса и Стефани.

Едва мы паркуемся у витрины с претенциозной надписью «Paradis de Souvenirs“, как из ее недр выскакивает довольно молодая женщина с копной каштаново-бардовых волос и расцветает счастливой улыбкой.

— Андре, — выкрикивает она куда-то за спину, — дети приехали! — И уже в нашу сторону: — Наконец-то.

Вслед за этим восторженным выдохом она заключает Стефани в свои удушающие объятия, а потом останавливает взгляд на мне:

— Алекс, не так ли? — спрашивает она, протягивая мне руку. — Наконец-то мы можем познакомиться… Камилла.

— Александр, — отзываюсь в ответ, и мать Стефани и жмет мою руку, и тискает меня одновременно.

Мне едва удается устоять на ногах, вернее полу устоять на ногах, вися, по обыкновению, на Бастиане. Камилла Шнайдер замечает это и произносит:

— Где твоя коляска, дорогой? — И не дожидаясь ответа, уже в сторону Бастиана: — Здравствуй, сынок. Дай я тебя расцелую! — расцеловывает смущенного парня в обе щеки. — Так где все-таки Алексова коляска? В багажнике? — Мы не успеваем и рта раскрыть, а она уже протягивает руку Эрике: — Здравствуй, с тобой мы еще не знакомы — Камилла.

— Эрика, — отзывается девушка со смущенной полуулыбкой, на секунду позабыв о мяукающей у ее ног Спичке.

— И Эрика у нас кто? — любопытствует фрау Шнайдер.

У Бастиана краснеют уши, когда он басит:

— Моя девушка.

Фрау Шнайдер, и без того счастливо улыбающаяся, делается еще чуточку улыбчивее и счастливее.

— Девушка Бастиана, — ахает она и выкрикивает все туда же, в сторону распахнутой двери магазинчика: — Бастиан привез к нам свою девушку! Поверить не могу. — Потом снова переключается на меня — и все это в одну миллисекунду: — Так где все-таки твоя коляска?

— Мы ее потеряли, — приходит ко мне на выручку Стефани. — Случайное недоразумение.

И фрау Шнайдер снова кричит:

— Андре, только представь себе, они потеряли инвалидную коляску Алекса!

В этот момент отец Бастиана наконец-то появляется на пороге своего магазина — это маленький, полный мужчина с большими усами, как у Эркюля Пуаро:

— Оля-ля, — восклицает он, кидаясь обнимать сына, меня, Стефани и Эрику впридачу. Даже Спичке он тыкается в шерсть с улыбкой в пол лица… — Вот и мои дорогие детишки! Наконец-то вы здесь. Как я рад, как счастлив… Камилла, немедленно веди их на кухню — уверен они голодны, словно волки! А у папы Андре как раз томится превосходный луковый суп на плите, а еще я испек замечательное клафути… все, как ты любишь, дорогая! — и он щиплет Стефани за щеку, словно маленькую.

Та смущенно глядит на меня, как бы прося прощение за эти чрезмерные словоизвержение и экзальтацию, в которых родители Бастиана и Стеф едва ли не топят нас, словно в сладком сиропе.

В этот момент турбобабули, припарковавшиеся сразу за нами, жмут на клаксон своего ретроавтомобиля, и Хайди Риттерсбах машет нам рукой:

— Встретимся завтра у музея с бабочками в десять утра. Не опаздывайте! — Потом Мария жмет на педаль газа, и они уносятся в сторону Пампеллона.

— Кто это? — удивляется Камилла Шнайдер.

И Стефани пожимает плечами:

— Наши дорожные попутчицы: три восемнадцатилетние турбобабули с Бутербродом на заднем сидении!

После чего мы отправляемся подкреплять наши силы луковым супом и… кла-фу-ти, чем бы оно там ни было.

Сен-Тропе относительно мал и компактен, и обладает незабываемой сибаритской атмосферой, которая словно разлита в воздухе вместе с морской солью и ароматами французской кухни.

Вечером мы сидим у башни в старом рыбацком порту в квартале Ля Понш и любуемся разноцветными камешками, поблескивающими в воде при заходящем солнце… Расцвеченные небывалыми красками облака, кажутся нарисованными, и мы улыбаемся, припоминая все эпизоды нашего маленького дорожного приключения.

Эрика полулежит на Бастиановой груди, а наши со Стефани ладони неловко замирают друг подле друга — одно робкое движение, и мы бы соприкоснулись пальцами. Ни один из нас на него не решается…

После поцелуев под летним дождем мы так больше и не затрагивали тему наших взаимоотношений: я все еще не уверен, что готов к чему-то новому, и Стефани, полагаю, знает об этом.

— Здесь так спокойно! — произносит Эрика, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я могла бы остаться здесь навсегда.

— Что наши родители и сделали однажды, — отзывается Бастиан, кидая в воду плоский камешек. — Это место так больше их и не отпустило…

И Эрика замечает:

— Они кажутся такими счастливыми…

А он пожимает плечами:

— Они такие и есть.

Потом мы замолкаем, погруженные в собственные мысли, пока Эрика снова не произносит: