— Тебе же я предрекаю блестящее будущее, — торжественно заявил он. — Однажды ты станешь у нас офицером высокого ранга, поэтому просто обязан подтянуться в теории.

Вслед за тем мне было разъяснено, что два ряда чисел являются ключом к теории народонаселения Мальтуса.

Ледер в мрачных выражениях описал грядущий мальтузианский апокалипсис. Из разверстого чрева раскинувшей ноги толстой похотливой женщины выходят сонмы людей. Их бесконечный поток делится на реки и ручьи, покрывая всю землю. Люди набрасываются на поля и стада, мгновенно пожирая все, что те могут произвести. Указав зонтом на верхний ряд чисел, Ледер сообщил, что тот представляет собой возрастающую геометрическую прогрессию, которая выражает чудовищные темпы роста населения земного шара: в каждом поколении количество обитателей планеты увеличивается вдвое. В то же время нижний ряд представляет собой умеренную арифметическую прогрессию, которая выражает темп роста производства продуктов питания в современном мире.

— Если бы не войны и эпидемии, сдерживающие рост населения острым серпом ангела смерти, — здесь Ледер окинул взглядом заросшие кустарником могилы старого кладбища, — человечество за каких-нибудь несколько десятилетий пришло бы к состоянию, при котором матери поедали бы своих младенцев. Но войн и эпидемий уже недостаточно, ведь наше общество потребляет намного больше своих истинных нужд и искусственно продлевает жизнь старикам и больным. В результате оно идет семимильными шагами к надвигающейся катастрофе.

На некотором расстоянии от нас, за куполом мамлюкского мавзолея по ту сторону прямоугольной ямы водосборного резервуара, неожиданно встал молодой человек. Увидев нас, он отвернулся, поспешно застегнул только что натянутые брюки и побежал к улице Принцессы Мэри[125], перескочив по пути кладбищенскую ограду.

Ноздри Ледера задрожали. От земли поднимался кислый запах. В том же месте, откуда только что появился молодой человек, раздвинулись кусты, и из них вышла девушка в задравшейся выше колен юбке. На ее лице и красной блузке лежали солнечные полосы. Она заспанно потянулась и направилась в нашу сторону с вызывающим видом. Почесывая у себя под мышками, девушка прошла совсем рядом, и я расслышал, что она напевает песню, в которой повторялись слова «Аюни, аюни»[126].

Ледер положил руку мне на колено и, стараясь не обращать внимания на проститутку и на оставшийся после нее шлейф одеколонового запаха, сказал, что последователи Мальтуса были решительнее и последовательнее скромного английского священника. Они довели его теорию до логического конца, объявив, что в проституции заключено великое благо, поскольку она представляет собою мост, построенный людьми между их сексуальными устремлениями и страхом перед планетой, кишащей голодными ртами. В дни голода Вена была полна проститутками, и не случайно, добавил он, эти шалавы так любят кладбища и превращают их в рынки плоти. Смерть и сексуальное начало издавна идут рука об руку.

Ледер взглянул на зеленоватую воду в пруду и спросил, знаю ли я, что царь Ирод, который, конечно, ходил здесь когда-то, наблюдая за работой своих рабов, копавших этот резервуар, поместил тело Мирьям Хасмонеянки[127] в заполненный медом саркофаг и на протяжении семи лет совокуплялся с трупом всякий раз, как его одолевала страсть.

Затем, упершись подбородком в янтарный набалдашник на ручке своего зонта, Ледер пристально посмотрел мне в глаза и сказал, что если я не верю ему на слово, то могу справиться в трактате «Бава батра»[128], где об этом написано черным по белому.

Некрофильские наклонности Ледера не были тайной для моей матери. Данное обстоятельство неожиданно открылось мне в тот летний день, в канун новомесячья элуля, когда мы поехали с ней в Иерусалим посетить восстановленные могилы моего брата и первой жены отца.

Вблизи моста через Кедронскую долину, напротив Львиных ворот[129], мать остановилась у знака, который десантники только что установили в память своих товарищей — бойцов разведроты, павших в сражении за город. Она молча прочитала имена погибших, боясь обнаружить среди них сыновей кого-то из постоянных клиентов своей продуктовой лавки, и затем спросила меня с деланой небрежностью, прекратились ли мои ночные кошмары.

Во время войны я был отправлен в состав северной похоронной команды, и нашей главной задачей оказалось опознание десятка молодых солдат, погибших на второй день боев, когда на их палатки рухнул иракский бомбардировщик. Прибыв на место, мы увидели столб огня и дыма, все еще поднимавшийся над широкой черной воронкой и черной же полосой, тянувшейся от эвкалиптовой рощи до точки, в которой Ту-16 прекратил свой последний страшный бег по земле. На всем своем протяжении эта полоса была усеяна кусками искореженного металла. Тела членов экипажа и наших ребят были совершенно изуродованы, и мы на протяжении многих дней трудились над их опознанием и отделением друг от друга.

Об этом я не рассказывал матери, и она сама старалась не задавать мне лишних вопросов, но теперь, после долгой ходьбы по жаре, усталость и жажда перебороли ее смущение, и она твердо сказала, что даже если я и впредь ничего не стану ей говорить, материнское сердце обмануть не удастся. Ведь я для нее — раскрытая книга.

— Понятно, что ты знаешь теперь о жизни намного больше меня, — сказала мать. — И, наверное, тебе, уже имеющему собственного ребенка, настало наконец время понять, почему у меня озноб пошел по коже, когда я увидела тебя в компании Ледера.

То, что мать решила мне рассказать, открылось ей самой со слов ее брата Исраэля, погибшего в Войну за независимость от пули арабского снайпера, настигшей его, когда он переходил улицу Шамъа вблизи торгового центра. Упоминая своего брата, мать называла его не иначе как «юный Исраэль, да отомстит Господь за его кровь». За несколько часов до своей гибели Исраэль постучался к нам в дверь — с позеленевшим лицом и обезумевшими глазами он попросил отца, чтобы тот проводил его до дому. Отец усадил его на кухне и налил ему коньяку, мать обмахивала веером его потное лицо, и Исраэль, служивший в народной дружине, рассказал, что он только что был в больнице «Бикур холим», куда свезли тела пятидесяти погибших в результате страшного взрыва на улице Бен-Йеѓуды[130]. Изуродованные тела выложили на грунт во дворе, потому что в морге для них не было места. Люди во всем городе кусали себе руки от горя и ужаса, но Ледер, которого Исраэль увидел во дворе больницы, — он ходил среди тел и ощупывал их.

Мы медленно поднимались к высоким Львиным воротам, и мать сказала, что у нее будто камень сняли с души. Слева от нас, сразу же за оградой южного участка мусульманского кладбища, прилегающего к стене Старого города, из-под основания одного из надгробий выросла большая агава с мясистыми листьями и высоким побегом, на котором было великое множество желтых воронкообразных цветков.

— Где я буду через восемь лет, когда она зацветет снова? — сказала мать и добавила примиренно: — Когда меня не станет, ты все-таки позаботься, чтобы хотя бы твои дети не общались с людьми типа Ледера.

Легкий ветер колебал кроны растущих вокруг пруда Мамилы кипарисов и эвкалиптов, сбрасывая с них капли утреннего дождя. Мальтузианская теория народонаселения, говорил Ледер, логически безупречна, но совершенно бесплодна, поскольку посреди ее шипов нет ни единой розы. А теория, не сулящая никакой надежды, будет в конце концов сочтена лживой.

В трещину надгробия, на котором мы сидели, прочно врос побег каперса, и Ледер попытался вырвать его, а затем спросил меня, прочитал ли я книгу Поппера-Линкеуса, которую он дал мне неделю назад в кафе «Вена». Сославшись на то, что учеба занимает все мое время, я ответил отрицательно. На самом деле за прошедшую неделю я несколько раз перелистывал эту книгу тайком, а однажды даже попытался начать читать ее подряд.