Я хочу ему ответить, что это отличная идея, но когда открываю рот, тьма вибрирующей змеей проскальзывает к гландам, протискивается в глотку и ныряет к желудку. Я мычу, глотку схватывает болезненный спазм, и Айрон смеется:

— Никаких сейчас разговоров, Каталина…

А затем он проникает в меня и снизу с двух сторон, медленно заполняет все внутренности, принимает их изгибы, форму, просачивается в кровоток, в кости, костный мозг и буквально сливается со мной в одно целое.

Он в каждой моей клеточке.

— Каталина…

Меня изнутри пробивает толчок, который пронизывает тело нарастающей судорогой жара.

— Душой и телом… моя…

Мне больно и сладко.

Новая волна, что рвется из глубин тела, и мой стон срывается протяжный крик.

Он бьется внутри меня пульсирующей силой, вязким удовольствием, густой болью. Спазмы черной энергии нарастают, рвут мышцы, растягивают внутренности и я с криками, кажется, разлетаюсь на кровавый фарш в бесконечной бездне, а после воссоединяюсь вновь в острых конвульсиях, что ныряют в низ живота, скручиваются в узел и опять расходятся по всему телу судорогой.

Я слышу сквозь свои стоны и гул в ушах низкий клекот удовольствия.

Новый спазм, и Айрон выскальзывает из моей глотки, попы и лона скользкими вздрагивающими угрями, и я падаю, будто выпотрошенная рыба.

Меня подхватывают множество горячих и сухих, как остывающие угли, руки, а потом они шелковым полотном обвивают меня.

Я пытаюсь удержать себя на грани обморока, всхлипываю и меня охватывает слабость, что закручивает в медленный водоворот.

— Каталина… Ты родишь мне сына…

Судорожный выдох, тихий удар сердца, и отключаюсь, покачиваясь в чернильной бездне, как муха, которую паук обездвижил коконом.

Сижу в прекрасном цветущем саду и жру.

Я только и делаю, что ем, сплю, потом опять, ем и опять сплю.

Очнулась я после подземелья в огромном особняке с кучей молчаливых слуг и без мужа.

Муж мой дело сделал и свалил куда-то.

Вокруг цветущие кусты, на мне — красивое платье из тонкого белого шелка, в волосах — заколочки с цветными камушками.

На столе куча всякой еды. Фрукты, овощи, птица, мясо, закуски и графин с чистой холодной водой. Пташки поют, насекомые стрекочут, ветерок свежий целует лицо.

Голодная я, как десять рабов из каменоломни.

За жадным поглощением сочного птичьего бедрышка, я не вижу ничего вокруг. Огромного рыжего мужика с бородой и черными рогами я замечаю за столом напротив меня лишь тогда, когда откладываю кость и тянусь за желтой сливой, потому что захотелось заесть пряное мясо фруктовой кислинкой.

Медленно моргаю.

Зеленая накидка с красной цветочной вышивкой, массивное золотое ожерелье на шее, невозмутимая бородатая рожа и зеленые глаза.

Прям как у Айрона. И рога такие же. Только кончики подкрашены золотом.

— Вы кто? — спрашиваю я.

Я потеряла всякую почтительность, вежливость и настороженность. Мне после “свадьбы” вообще на все начхать.

Меня Айрон во все щели одновременно отымел, забрался во все внутренности, а потом взял, как настоящий козел, сбежал.

— Варон Стелларион, — отвечает низким голосом бородатый дядька, — отец Айрона Стеллариона.

— Ясно, — подхватываю сливу и смачно кусаю ее.

Вот кто породил этого рогатого мерзавца. Такой же бородатый мерзавец. И он ждет, что я тут растекусь лужей и зашепчу, как я рада встрече и знакомству?

Откидывается назад и оценивающе прищуривается.

— Что, мысли мои читаете?

— Твои мысли мне недоступны, — хмыкает. — Они принадлежат твоему мужу.

— Какая прелесть, — вытираю рот салфеткой, — может, вы откроете секрет, куда мой муж пропал?

— Прояви терпение, Каталина.

— А можно как-то пояснить?

— Он не может быть сейчас рядом с тобой, — Варон пожимает плечами. — Это опасно.

Вытаскиваю из сливы косточку и отправляю кислую мякоть в рот. Жую, не спуская взгляда с рыжего бородача.

— Он убьет тебя, — Варон вздыхает. — У тенерожденных все сложно с продолжением рода и с беременными женами, которых особенно хочется сожрать.

— Ничего нового, — я позволяю себе закатить глаза, чтобы выказать свое неуважение к страданиям рогатых чудовищ. — Убить и сожрать, — хмыкаю, — значит, сейчас мой благоверный скачет по новым бабищам и их поджирает?

Варон смеется, и я не понимаю, что такого смешного я сказала. Я не шутила.

— Нет, не скачет, — поглаживает бороду, внимательно глядя на меня зелеными глазами. — Да и другие сейчас его не насытят, поэтому ему и нельзя быть рядом с тобой первые три месяца.

— Может и все девять месяцев не появляться, — поскрипываю зубами, а затем вытягиваю из пучка зелени тонкую аппетитную веточку с кудрявыми листочками. — Мне, в принципе, без него тут неплохо.

Похрустываю веточкой, с вызовом глядя на Варона. Его жена тоже погибла при родах? И он это допустил?

Тоже взял кого-то в рабство, принудил в жутком подземелье к браку, а после бросил в одиночестве и на верную смерть?

— Великий Шепчущий, — раздается за спиной женский недовольный голос, — прошу прощения! Очень извиняюсь! Очень-очень, но я чуть не описалась! Поэтому чуток задержалась в уборной.

А после на меня налетает рыжая пухленькая женщина. Отнимает покусанную веточку, откидывает ее и с восторженной улыбкой обхватывает мое лицо теплыми ладонями:

— Да шепчи или не шепчи, но какая пупсичка тут сидит! — сдавливает мое лицо и улыбается шире. — Ну, сладенькая такая! Так бы и съела!

Лицо — круглое, нос — курносый, а из волос торчат крохотные янтарные рожки. Глаза серые с голубыми прожилками.

— Что это? — всматривается в мои волосы и сердито выхватывает из них заколки. — Фу! Ну некрасиво же! Фигня разноцветная!

Отбрасывает их в сторону и, подхватив подол голубой туники, семенит к кустам с пышными белыми цветами:

— Погодь, милая. Насували тебе всякую блескучую ерунду, — встряхивает копной рыжих волос. — А это не для тебя. Совсем не для тебя.

Задумчиво замирает у куста и срывает один из белых цветков:

— Вот этот.

Перевожу недоуменный взгляд на Варона, который обнажает крупные белые зубы в самодовольном оскале:

— Моя жена. Азалия Стелларион.

— В девичестве Азалия Халини, — женщина срывает еще пару цветков, один из которых недовольно откидывает. — Уже подвял, а такие нам не нужны.

— Ну, так куда лучше, — говорит Азалия и пихает Варона в плечо. — Скажи же красотулька.

— Никто не сравнится с твоей красотой, — Варон улыбается жене, а та краснеет, хохочет и пару раз бьет кулачком в его мускулистое плечо.

— Вот же льстивый черт, — подается к нему, расплывается в улыбке и нежно дергает за бороду, — ну ладно, принимаю. Согласна быть самой-самой.

Я недоуменно поправляю цветы в волосах и сиплю:

— Он же сказал, что мы умираем…

— Кто сказал и кто умирает? — Азалия разворачивается ко мне и подпирает лицо ладошками.

— После рождения Высшего мать умирает, нет?

— Есть Высшие, а есть Тенерожденные, — Азалия морщит курносый нос.

— Ладно, — выдыхаю я. — Матери Тенерожденных умирают.

— Ну… — Азалия щурится, — умирают, да…

— Но…

— А ты не перебивай, — охает Азалия. — Какая торопыжка. На, пожуй, — протягивает мне канпе с кусочком белого мягкого сыра и ломтиком ветчины.

— Я умру или нет?!

— Какой характер, а? — Азалия сует канапе в рот и смотрит на Варона. Бубнит. — Дерзкая девочка. Зубки показывает, — вытягивает шпажку из зубов и откладывает в сторону. Вновь смотрит на меня. — Не все умирают. Вредины чаще выживают, а ты вредина.

— Вредины? — вскидывают бровь.

— Я тоже вредина, — Азалия подмигивает. — Врединой полезно быть. Вредины…

За спиной Варона поднимается черная тень, тянется вздрагивающим дымом к Азалии, которая недовольно щелкает пальцами.