Оказалось, лейтенант Леонтий Деркач сроду не курящий.
3. КАК РОС КОМАНДИР
Командир Мельник сделал из Деркача лихого бойца. Комиссар Федченко воспитал в Деркаче командира.
Это комиссар разглядел его в массе переменников, пришедших на очередной сбор. Вызвал к себе. Поговорил. И вдруг распахнул перед ним неожиданные горизонты.
До тех пор Леонтий Деркач так понимал свою жизнь: суждено ему вечно пахать землю. Но комиссар сказал:
— Землю, Леонтий Максимыч, вспашут и без тебя. А кто будет защищать эту землю, если придется? Пахарей много, хороших командиров куда меньше. Надо тебе, Леонтий Деркач, стать командиром.
— Командиром? — Тут Деркач грустно усмехнулся. — Может, товарищ комиссар, вы сведения не имеете, какая у меня горькая грамотность?
— Знаю, — неумолимо ответил комиссар. — Грамоте тебя научим.
И стал учить. На квартиру к себе вызывал. Сам к Деркачу ходил. Сам от него зачет за четыре класса школы принял. Стал Деркач младшим командиром, потом старшиной. Казалось бы, достиг. Всего достиг. Всем доволен Деркач. Только комиссар недоволен. Комиссару мало.
— Мы посылаем тебя, Деркач, на курсы младших лейтенантов, — сказал он однажды.
— Что?! — ужаснулся Деркач.
Ничего не боялся Деркач — ни огня, ни воды, ни бога, ни черта. Грамоты боялся.
Однако комиссар путевку дал, пришлось ехать. И поехал. И отлично кончил курсы, стал командиром. Опять он доволен, комиссар — нет. Комиссару мало.
— Будешь командовать ротой, Деркач, — сказал он однажды. — Иди, принимай пятую роту.
— Да вы знаете, что это за рота? — только и спросил Деркач.
— Знаю. Потому и посылаем тебя.
Не было во всем полку роты плачевней пятой. Словно нарочно сюда собрали все, что было худшего в полку. Маметкулов плохо видит. Цвин плохо слышит. Пасько — самый недисциплинированный в полку, его давно хотели как негодного «списать» куда-нибудь. Резов, Масолов, Березовский — все как на подбор, о всех худая слава.
И только в одном повезло Деркачу: в политруке. Замечательный политрук пришел в роту — Гарежа, криворожский горняк, комсомольский работник.
Так началась эта дружба, потом освященная в бою. Гарежа любил Деркача за боевой опыт, распорядительность, знание дела. Деркач уважал политрука за недоступную ему самому высокую грамотность, понимание людей и событий. Храбростью, презрением к смерти отличались оба, но это подразумевалось само собой, об этом и речи нет.
Оба они стали сколачивать роту. Работали, не жалея сил. Все средства и подходы применяли.
С этой-то некогда плачевной ротой и пошел на войну лейтенант Деркач. Вот эти-то некогда горькие бойцы и лежали в ячмене, когда восемьсот немцев яростно шли на них в атаку. Лежали и молчали, послушные приказу командира.
4. ТРИ АТАКИ
Атака, о которой мы рассказывали вначале, была уже третьей. До этого на роту Деркача уже обрушилось два вала. И обрушились оттуда, откуда он их меньше всего ожидал: слева.
Когда немцы первый раз появились на левом фланге роты, Деркач, как всегда, спросил своего друга:
— Ну, политрук, что будем делать?
— Пойду на левый фланг, — просто ответил Гарежа.
— Иди. Бери взвод с правого фланга, два пулемета. А я вам еще три миномета подброшу.
Было мало сил у лейтенанта Деркача, но он уже давно научился маневрировать малыми своими средствами. Маневренность умножает силы.
Тогда-то и было решено: подпустить врага как можно ближе, чтобы бить сильнее.
Батарея-то и встретила первый вал немцев, — рота Деркача молчала. Немцы появились из-за высотки, и на них сразу же обрушился артогонь. Первая атака была отбита артиллеристами.
Деркач вытер пот со лба. Через бинокль было видно, как беснуется на высотке какой-то немецкий офицер, останавливает бегущих, грозит им парабеллумом.
«Значит, будет еще одна атака!» — подумал Деркач.
Как раз в это время ему и сообщили, что поддерживавшая его батарея переходит на другие позиции.
«Что ж, — подумал он, — значит, там нужнее. Ну, теперь выручай, Данилейченко…»
Данилейченко был командир минометной роты.
Из-за высотки снова двинулись немцы. На этот раз их было сотен шесть-семь. Рота Деркача молчала, зато в полный голос заговорили минометы Данилейченко. Эта маленькая артиллерия стреляла неутомимо. Она превысила все уставные нормы скорострельности. Мины падали на врага с убийственной точностью. Куда хотел наводчик — туда падала мина. Минометный расчет сержанта Григорьева (наводчик Сарчев, заряжающий Михайлин, снарядный Долгополов) обрушил шесть мин прямо в гущу противника.
Азарт боя охватил всех. Помкомвзвода Ляшев, по болезни освобожденный от строя, прибежал как раз к началу дела. Его отсылали обратно в санчасть, он умолял не прогонять его.
— Дерутся же ж! — только и повторял он. — Как же я? Без меня? Дайте хоть мины подносить буду.
Он схватил ящик с минами под мышку, поволок, потом прибежал за патронами.
— Третьего дня меня в партию приняли! — прокричал он на ходу. — Так надо ж оправдать!..
Командир роты послал связного Черкеса на левый фланг к политруку с сообщением. Черкес подхватил по дороге ящик с боеприпасами.
— Чтобы пустым не идти. В бою каждый боец дорого стоит.
Потом его послали наблюдать за противником. Он взобрался на дуб и стал сигналить пилоткой. Пилоткой вниз — есть немец, пилоткой вверх — нет. Над деревом, где он сидел, пролетали снаряды, он не обращал на них внимания.
Минометы Данилейченко рассеяли второй вал гитлеровцев. Опять побежали вспять бычьи каски. Ячменное поле понемногу превращалось в большую фашистскую могилу.
Но ни одного ружейного, ни одного пулеметного выстрела не раздалось со стороны роты Деркача. Рота молчала. Противник мог думать все, что ему угодно, — рота не обнаружила себя.
Лежа у ручного пулемета, мечтал пулеметчик Брижатый:
— Эх, подпустить бы гада на пятьдесят метров, чтобы побачить, убедиться, что он от моей собственной пули падает.
5. ПОСЛЕДНЯЯ АТАКА
И вот она грянула, последняя атака. Собравшись с силами, озлившиеся враги бросились на роту Деркача. Восемьсот пар тяжелых, кованых сапог снова пошли топтать золотой украинский ячмень. Уже не били батареи. Молчали, сберегая боеприпасы, минометы Данилейченко. По-прежнему железное молчание хранила рота Деркача.
Немцы подвигались все ближе и ближе. Они бежали теперь вперед, уверенные в том, что их противник подавлен, что сейчас они, наконец, услышат запах русской крови. Вперед, вперед, форвертс!.. Ближе, ближе…
У командира пулеметного взвода не выдержали нервы.
— Огонь! — вскрикнул он.
Пулеметчики Федор Мануйлов и Коноплев умоляюще посмотрели на него.
— Огонь! — вскрикнул он.
И, устыдившись своей слабости, пробормотал:
— Огонь отставить!
На командном пункте командира роты запел зуммер.
— Деркач! Что там у тебя? — спрашивал подполковник Брайлян.
— Ничего, — улыбнулся Деркач. — Сейчас будем рыбу глушить.
— Да ты не чуди, не чуди! Говори толком.
— Сейчас буду инспекторскую поверку по стрельбе сдавать.
— А кто принимает? — засмеялся командир полка.
— Майор Дураев. Он тут.
— А! Ну, давай, давай…
Деркач положил трубку. Немцы были в полуторастах метрах. Пора! Деркач выпрямился. Теперь ни смешинки не было в его глазах. Сталь.
— Огонь! — подал он сигнал.
И немедленно дружно, из всех точек, из всех видов оружия обрушился на врага ураганный, беспощадный, все сжигающий огонь. Словно не пулеметные ленты, не обоймы разряжали бойцы в противника, а злость свою, долго сдерживаемую, накаленную, страшную.
Этот ливень огня смял, скосил передние ряды наступающих. Он упал потом на головы тех, кто был сзади. Он настигал бегущих. Он все превратил в кровавую кашу. И тогда взвод младшего лейтенанта Сороки — самый отчаянный взвод во всей части — ринулся в штыки. Он обрушился на колонну немцев, спешивших на помощь своему рассыпавшемуся воинству. Немцев было двести, во взводе Сороки только десятка три человек. И все-таки Сорока атаковал гитлеровцев и рассеял их. Было смешно видеть, как они удирают: кто ползком, кто на карачках, бросая оружие, снаряжение, каски. Бойцы хохотали так, что могучий хохот их был слышен над всем полем боя.
