– Так о ком же идёт речь? Может, о графине Кальканьини?

– Нет, о донне Анне! – Эрколе указал обвиняющим жестом на подругу Рене.

– И в чём же Вы обвиняете мадам де Пон?

– В том, что эта адская фурия хочет отравить меня!

Анна де Партене побледнела:

– Это ложь, монсеньор!

– А разве не Вы говорили, что я радуюсь, когда герцогиня болеет?

– Да, но…

– Вот видите, Вы сами признались в том, что ненавидите меня!

Напрасно дама де Пон, рыдая, пыталась оправдаться. Конечно, герцогиня намеревалась защитить свою подругу, но из-за спора с мужем у неё разыгралась мигрень и она вынуждена была лечь в постель. Как только Пон, находившийся в Ферраре, узнал обо всём, то немедленно забрал жену с ребёнком и увёз её в Венецию.

Для Рене расставание с супругами Пон было не меньшим ударом, чем отъезд дамы де Субиз, и потрясло её до глубины души. Последующие месяцы были одними из самых мрачных в её жизни. Герцогиню охватило горькое чувство осознания груза лет и усталости, неизбежное для любой женщины, внезапно лишившейся любимого мужчины, который своим присутствием сохранял ей молодость. Но единственное, что она могла сделать, это отказаться впредь делить с мужем общую спальню.

После возвращения во Францию Антуан де Пон был возведён Франциском I в рыцари Ордена Святого Михаила и стал губернатором Сента и Сентонжа. Вдобавок, Рене назначила его губернатором Монтаржи. В своих владениях граф, получая доходы от торговых городов и соляных шахт, создал собственный «сельский» двор, где вместе с женой организовал Академию по образцу той, что в Ферраре. Теодор Беза называл его «любителем добродетели и истины, который действительно извлекал пользу из чтения священных Писаний». Так, Пон обращал в кальвинизм своих офицеров и местное население и поощрял переселение в свои владения немецких ремесленников-лютеран.

Мишель де Собон тоже переехала в Сентонже к зятю и умерла в 1549 году, пережив свою старшую дочь, Анну де Партене, на пять дней.

Через четыре года после смерти супруги граф де Маренн снова женился на придворной красавице Марии де Моншеню и под её влиянием отошёл от Реформации, «став врагом и гонителем истины». Это отвратило Рене от её бывшего «рыцаря» и с началом религиозных войн, во время которых граф де Маренн добыл себе репутацию доблестного капитана в борьбе с протестантами, их пути окончательно разошлись.

Возможно, Эрколе II стремился поскорее избавиться от супругов Пон, исповедующих кальвинизм, ещё потому, что в это время узнал о желании папы посетить Феррару. Интересная иллюстрация блестящих празднеств в честь понтифика сохранилась в «Хрониках Феррары». Там, в частности, с гордостью приводятся подробности приёма, оказанного Павлу III в 1543 году.

– Он сел в Брешелло, – свидетельствует Муратори, – на большой буцентавр, весь украшенный золотом, отправленный туда герцогом с очень многими другими барками. В двух милях от Бондено его встретили шестьдесят экипажей (которые тогда были не так распространены, как сейчас), и оттуда проводили его в красивейший дворец Бельведер, где понтифик с частью своей свиты провёл ночь…

– На следующий день после своего прибытия в эту великолепную резиденцию, – продолжает хронист, – понтифик со своей свитой из трёх тысяч человек, включая восемнадцать кардиналов и сорок епископов, вместе с придворными герцога и знатью совершил свой публичный въезд в Феррару по мосту Святого Георгия, который был украшен богатыми драпировками, и там или у ворот церкви Святого Георгия принц Альфонсо, старший сын герцога, в сопровождении компании из восьмидесяти благородных юношей преподнёс папе ключи от города в золотой чаше и произнёс краткую речь, поцеловав ноги понтифика, который в ответ поручил ему сохранить эти ключи, сказав, что они в надёжных руках, а затем, благословив принца, поцеловал его в лоб.

Затем по улицам, «великолепно украшенным» гобеленами, картинами и драпировками различных цветов, двинулось блестящее шествие: Павел III восседал на носилках под высоким балдахином, перед которым герцог шёл пешком, пока его любезно не пригласили сесть верхом на лошадь. В соборе, который был богато украшен для такого грандиозного события, процессия завершилась, и папа проследовал в замок Эстенсе, где для него и его свиты было приготовлено не менее ста сорока апартаментов с роскошной обивкой.

Назавтра состоялась ещё одна процессия. Герцогиня Рене в сопровождении семидесяти двух дам, одетых в чёрное с золотой вышивкой, все верхом на лошадях, за которыми следовали двадцать два экипажа, а также герцог и другие придворные верхом на лошадях, проехала по городу. Однако третий день превзошёл все предыдущие по своему великолепию, поскольку это был день Святого Георгия, а он был покровителем Феррары. Папа сначала отслужил мессу в соборе, а затем подарил герцогу золотую розу, а также меч и шляпу. Эрколе «смиренно» принял эти милости и поцеловал ноги Павлу III, который завершил эти церемонии поцелуем своего вассала в обе щёки.

Для удовольствия папы после обеда состоялся турнир, а вечером его литературные вкусы были удовлетворены представлением латинской комедии Теренция «Адельфи», в которой приняли участие все дети герцога: принцесса Анна играла влюблённого юношу; Лукреция декламировала пролог; Элеонора появилась в образе юной девушки; принц Альфонсо – ещё одного юноши; а четырёхлетний Луиджи – раба.

На следующий день папа вернулся в Болонью, подарив при отъезде Рене дорогой бриллиант и украшение, состоящее из бриллиантов в форме цветка, а также преподнёс богатые подарки детям герцога. Впрочем, можно представить себе чувства герцогини, принимавшей подарки из тех же рук, которые менее месяца назад подписали буллу, учредившую инквизицию в Италии! В то же время, между герцогом и папой в этом вопросе царило полное взаимопонимание. Чтобы показать также свою благосклонность к Франциску I, святой отец вывел Рене из-под юрисдикции феррарской инквизиции, дав её особую защиту в лице кардиналов-инквизиторов Рима.

Блеск двора Рене тогда ещё не начал угасать. Его украшением являлось целое созвездие гуманистов: Бартоломео Риччи, Иоанн Синапи, Пьер Анджело Манзолли, Марк Антонио Фламинио и Челио Секундо Курионе, – все они пользовались благосклонностью герцогини Феррарской.

После отъезда Анны де Партене и других француженок Рене также сблизилась с местными дамами. К числу «набожных и благородных женщин», которых она числила среди своих подруг, следует отнести Лавинию делла Ровере, жену кондотьера Паоло Орсини, а также донну Мадделину и донну Керубину из семьи Орсини. Лавиния была не просто благосклонно настроена к Реформации, её по праву можно причислить к тем, кто осмелился разделить свою судьбу с её гонимыми приверженцами. Она, по свидетельству своих друзей, «соединила с благороднейшими качествами сердца сильный интеллект, уже обученный литературным и философским занятиями, воспоминания о которых приятно обогатили её беседу», и выделялась не только своими умственными способностями, но и духовным совершенством.

– Я не знаю, – говорила Олимпия Морато о Лавинии, – более образованной или, что ещё выше похвалы, более набожной женщины в Италии.

Кстати, сама Олимпия в 1546 году, когда её отец тяжело заболел, была вынуждена снова вернуться домой, чтобы ухаживать за ним. Вероятно, в это время девушка сблизилась с отцом, который стремился показать ей «более совершенный путь».

– Твой голос нашёл путь к моему сердцу! – писал Фульвио Морато своему другу Курионе. – Свет, осиявший твою речь, осветил меня к спасению! Я вижу свою тьму, и теперь я живу, но не я, а Христос живёт во мне.

Была ещё одна придворная дама, которая слушала проповедь Кальвина в личных апартаментах герцогини и переписывалась со знаменитым реформатором. Это Франческа Буцирония, соединившая свою судьбу с судьбой учёного немца Иоанна Синапи, которого Олимпия Морато называла своим вторым отцом. Правда, вместе со своим мужем Буцирония вскоре уехала в Германию, где спустя несколько лет снова встретились с Олимпией, и их дружба окрепла «под менее ярким небом и при менее блестящих обстоятельствах».