* * * И вот шестнадцать лет смотрел на мир из-за решетки, сделанной из перекрестных рифм. Сквозь них прошло мое малюсенькое детство, сквозь них, как водка в раковину утекала, утекла моя случившаяся пропитая юность. И вот теперь, теряя гравитацию, в свободе форм моих написанных речей, я сквозь решетку эту испаряюсь и оседаю в памяти людей. Которые меня оттуда изымают. Кладут нагим под свой родной язык. А я, не в силах отказать, бездумно соглашаюсь, чтобы родиться вновь внутри чужой прокуренной исповедальни в виде настоящего себя. Однако я жалею рот, порвать боясь, ныряю в шелковую глотку на гортань. Хочу на всякий случай своровать красивый незнакомый голосок. Оттуда в легкие, на встречу с никотином: давно не виделись с родимой кислотой. Заполнился, и так прикольно. И выхожу на свет в двадцать четыре года, немного лишь, но овладев своим шершавым языком. Я достаю из кожаного чемодана восемь ослепительных каштанов, которые я собираюсь полюбить, кладя в те самые огромные штаны. Чтоб в них прожить свою, ступающую в жизнь, мудрую и сдержанную зрелость, которая мне будет помогать каштанами заполнить до краев глубокие бездонные карманы. И я вам их попозже покажу. * * * У красивых детей вместо рук – лебединые крылья. И мы крыльями машем, пытаясь взлететь повыше, но нам, к сожаленью, никто не вышил аэродинамических рукавов с автопилотом. Чуть только стопа лишена ощущенья Земли, лишь немного приблизившись к кольцам Сатурна, мы забываем, как близко становимся к солнцу, и близкое солнце нас обжигает нещадно. Мы теряем баланс в поцелуе со светом, мы теряем момент, становясь бесхозным пространством, мы превращаемся в груз из костей и крови́, ведь сгорели дотла наши врожденные перья. Мы стопа́ми вгрызаемся в рыхлую землю, мы целуем остаток птичьей мечты, и с пыльцой на губах не упавших на Землю комет мы, как усопшего в лоб на прощанье, целуем сиреневый прах наших обугленных крыльев. Анна Ревякина Родилась в Донецке в 1983 году. Член Союза писателей России, Союза писателей ДНР и Союза писателей Республики Крым. Стихи переведены на девять языков. Обладатель и финалист множества международных и национальных премий, в том числе Гран-при VIII Международного литературного фестиваля «Чеховская осень», специального приза «Слова на вес золота» еженедельника «Аргументы и факты», Национальной российской премии «Лучшие книги и издательства года – 2018» в номинации «Поэзия», премии «Книга года» (в соавторстве) и др. Автор семи книг. I Страх Откуда он берется, этот страх? Вот белый лист, не рукопись еще. И по нему на почерка санях еще мурашки не ползут. И счет неловко открывать. Сияет ночь. Какая странная здесь близкая луна. От берега идет такая мощь, как будто рядом началась война, как будто зреет ярости бутон под толщей вод стерильной белизны. Для каждой головы здесь свой патрон. Здесь свой патрон для каждой головы. II Беломорье Драги-драги, драги-драги. Это магия-магия… По малой воде босая идет Анфельция. Здесь куда ни посмотришь – лагерь. Ни одной распахнутой дверцы. А Анфельция все идет да идет. Беломорье под стопами ее ластится. Здесь куда ни посмотришь, все ровно наоборот. Притирается Россия и ее части. Папка мой, – говорит, – самый главный косарь. Косит травушку, косит родненькую. Он с матёры [2] Анфельции привез букварь — книжечку зеленую тоненькую. Драги-драги, драги-драги. Это магия-магия… По малой воде босая идет Анфельция. Рассказать тебе, как у них тут было на архипелаге? Так же страшно, как у нас сейчас в Донецке. III Митрофанушка Соловецкий Прадед мой, ну ты как, Митрофанушка Соловецкий. Я приехала к тебе ровно век спустя. Я уверена, что ты слыл тут орешком грецким, — твердая скорлупа. Закрываю глаза. Я живу тут в комфортном номере, теплый душ, белые простыни, свет не гашу в ночи. Мы же даже не знаем, в каком ты году тут помер, мне показывали кирпичи. Красные, черные, с отпечатками человских ладоней. Может быть, что какая-то из них твоя? Или все же под громадной ногой СЛОНовьей ничего от тебя не осталось, никакого следочка малого, никакого оттиска, не у кого спросить. Мне о тебе рассказывала твоя внучка, моя мама, в прошлое нить. Говорила, что от тебя остались сапоги кожаные добротные да бабушкины разговоры, полные вдовьих слез. А дети твои все выросли, Иван стал плотником, похоронен в городе роз [3]. А Настя, счастье твое, родила мою маму почти что в сорок. Потом моя мама родила меня – ее позднюю умницу. А сапоги мы твои храним. Они оказались сорок второго, сын мой хотел в них на улицу. Для форсу или еще с какой подростковой целью, да только бабушка заголосила: «Сними, дурак, не в пору они, не в пору они тебе». Загородила собою двери. Не в пору, сынок, не в пору. Да будет так… |
