Пока репортаж был в работе, я каждый день переписывался с Анжелой, узнавал необходимые подробности с места событий. Ей удалось сделать хорошие фотографии леса ночью. Лисин согласился добавить их в публикацию.
Когда материал вышел в печать, а потом сразу же и на сайт, поднялся такой шум, которого мы с Лисиным не ожидали. Этой новости даже уделили полминуты в федеральных новостях – невероятный успех для нашей областной газетенки. Губернатору пришлось выходить к журналистам и обещать, что над Щипачевым проведут расследование.
Более того, в интернете через пару дней начали собираться подписи под петицией о сохранении аномального леса, присвоении ему особого статуса.
Мы с Анжелой созвонились, вместе порадовались этой огласке. Нам казалось, это победа. Можно праздновать. Я уже запланировал отпуск через месяц, чтобы вернуться к ней, вернуться к лесу. Но тут пришла новость, которая мгновенно разрушила наши планы.
Помню, в то утро я никак не мог зажечь огонь на плите, чтобы приготовить завтрак. Ни в одной конфорке газ не горел. Минут двадцать провозился, пытался починить, но потом наплевал и поехал на работу голодный.
Пока сидел в трамвае, достал телефон, чтобы полистать новости, и тут увидел…
Короткий репортаж о пожаре из поселка Верде. Уже с первой фотографии сердце остановилось и провалилось в пятки. Весь лес, от элеватора до рапсового поля, затянут огнем и дымом. Чем дальше листал картинки, тем больше понимал: в таком пожаре не выживет ни одно дерево. Пробежал глазами текст новости: неаккуратное обращение с огнем, случайное возгорание, быстрое распространение пожара. Ни слова правды, как обычно.
На остановке я вышел из трамвая и сразу же позвонил Анжеле. Вывалил на нее все вопросы, которые метались в голове: как это случилось, цела ли она, что говорят в поселке? Она долго молчала и потом, не отвечая ни на один мой вопрос, тихо сказала:
– Ничего не чувствую.
Я встал как вкопанный посреди тротуара. Анжела повторила то же самое еще раз, только чуть громче и отчетливее, потом еще и еще несколько раз.
– Ничего не чувствую. – Было слышно, как дрожит ее голос.
Пытался успокоить ее, разговорить, перевести тему – не помогало. Она только и повторяла:
– Ничего не чувствую. Ничего не чувствую.
Продолжать разговор не было смысла. Я сбросил вызов и помчался в редакцию. Пока поднимался в лифте, увидел себя в зеркале: лицо бледное, будто инфаркт пережил, на висках капельки пота. «Ничего не чувствую, – звучал в голове голос Анжелы. – Ничего не чувствую».
В редакции, к моему удивлению, был настоящий праздник. Никто не работал. Все сидели в комнате для переговоров, ели пиццу, пили шампанское.
– Чего такой кислый? – встретил меня Лисин и протянул бокал с шампанским. – Такие новости! Наша популярность на волне истории с Верде настолько выросла, что мы подписали несколько крупных рекламных контрактов. В этом году получим больше выручки, чем за предыдущие пять лет, вместе взятые!
– С нами теперь во всей области будут считаться! – добавил молодой корреспондент за спиной главреда. – Главу поселения, считай, мы за решетку упрятали. Пусть попробует теперь нам какой-нибудь чинуша отказать в интервью – мигом все грязное белье его подымем.
– Кстати, да! – подхватил, смеясь, Лисин. – Этого Щипачева все-таки отправят в кутузку. Мне шепнули на ухо, что завтра задержание будет. Поедешь в Верде, сделаешь репортаж. Так чего ж ты без настроения? Выпей!
Лисин все-таки всучил мне бокал шампанского, но я тут же поставил его обратно на стол.
– Лес сгорел. Утром везде об этом писали.
– Ох, а ты чего ждал? – Лисин закатил глаза. – Сколько разговоров было, да все о коррупции. От самого завода никто не отказывался. Когда появились эти петиции по сохранению леса, сразу стало ясно: экскаваторами валить не будут, слишком плохая картинка получится. А вот пожар – другое дело. Тут как будто и нет виноватых. Так получилось. Чего нос повесил? Ты уже большой мальчик, должен понимать, как в этой стране дела делаются.
От Лисина и остальных поскорее отвязался, противно было рядом с ними находиться. Лес сгорел, тот самый лес, а они празднуют…
Весь день провел в оцепенении. Ни с кем не разговаривал больше. Анжеле не звонил. Новостную ленту не листал. День-призрак. Пришел в себя только на следующее утро, когда ехал на автобусе до Верде.
В поселке первым делом побежал домой к Анжеле – никого. Вспомнил, что сейчас идут занятия, помчался в школу. Там на вопрос об учительнице биологии на меня посмотрели с досадой и отвели к директору.
– Ее увезли вчера вечером, – скорбно объяснил он. – Не вышла на работу. Мы к ней наведались, а она уже помешалась к тому моменту. Никого не узнает. Отказывается выходить из дома. Не ест. И все повторяет: «Ничего не чувствую. Ничего не чувствую». Больше ничего не говорит. Вы не волнуйтесь. Анжела в хороших руках. В соседней палате от нашего бывшего главы сидит, я узнавал. Будете в городе, навестите ее, если хотите. Я сидел, схватившись за голову. Вспоминал наши встречи с Анжелой в лесу, ее звонкий энергичный голос, ее улыбку… Как это все могло в один момент исчезнуть?
– Мы все горюем по лесу, – продолжал директор, видя мое состояние. – Но Анжела… Она чаще других бывала там, и, видимо, аномалия повлияла на нее сильнее всего. Наверное, поэтому потеря леса стала для нее такой трагедией. Когда мы вчера пришли к ней – из нее точно душу вынули. Понимаете?
– Понимаю, – ответил я. – Отлично понимаю.
После школы сразу пошел к администрации. Времени задержания Лисин не подсказал, поэтому надо было сидеть там и караулить.
По пути встретил одну старушонку. Она еще в первый мой приезд со слезами на глазах рассказывала о светящемся лесе. Такая активная была в тот день, говорила без умолку. Теперь же сидела обессиленная на пне у обочины. Перед ней на земле лежала авоська, из которой вывалилось несколько картофелин. Я подошел, сложил картофелины в авоську и протянул ей. Старушка махнула: мол, поставь рядом.
– Спасибо, – слабым голосом сказала она.
– Как вы?
Старушка помолчала немного, тяжело вздохнула и, все так же бесстрастно глядя перед собой, ответила:
– Так пусто на душе. Не плохо, не жалко – пусто.
Парой предложений она выразила все то, что я сам чувствовал. Оставил ее одну и пошел дальше в сторону администрации.
За Щипачевым приехали примерно через час. Тут же появились другие журналисты. Похоже, не у одного Лисина были полезные контакты в полиции.
Когда главу вывели из здания, все начали фотографировать его, задавать вопросы. Я же ничего не делал. Просто стоял в стороне. Только когда Щипачева уже заводили в автозак, прошмыгнул поближе и бросил ему в лицо:
– Ну что, устроил детишек?
Он резко повернулся ко мне. Взгляд у него был такой же, как у старушки на обочине, как у директора в школе, как у меня вчера в лифте.
– Теперь уже все равно, – невнятно пробормотал Щипачев.
В следующую секунду он уже скрылся в кузове с решетками на окнах. Полиция уехала, журналисты разбежались. Я потоптался пару минут перед администрацией, после чего побрел в лес.
У элеватора меня встретил знакомый вахтер, провел в сторожку и угостил горячим чаем. Мы молча посидели, о пожаре я не спрашивал. Кому интересно после смерти близкого человека обсуждать его предсмертные конвульсии? Его молча поминают и не оскорбляют непристойными подробностями кончины. Особенно если человек был хороший и дарил людям радость.
Набравшись сил в сторожке вахтера, я проделал оставшийся путь до леса. Как и стоило ожидать, на его месте осталось пепелище. Пейзаж, достойный Верещагина. Поле обугленных пеньков, торчащих из-под земли, как могильные плиты.
Постарался найти то место, где раньше была скамейка. Сел на один из пеньков. Оставалось только вспоминать те часы у опушки, проведенные вместе с Анжелой под зонтиком сияющей кроны, когда я еще мог по-настоящему чувствовать.
Надежда Лидваль