Журнал «Юность» № 08/2024 © С. Красаускас. 1962 г. Поэзия Святослав Югай
Родился в 1999 году. Живет в городе Домодедово. По образованию инженер-нефтяник. Работает учителем математики. Член Московского областного союза писателей России. Ученик Дмитрия Воденникова. ПОЛНЫЙ СОСУД С УГЛЕМ Я хочу вам сказать, что экссудативный отит — очень плохой гость. Он так утомил мое среднее ухо, что оно вчера решило собрать слух в чемодан и по нервам сбежать на випассана. Но все обошлось, и оно не сбежало, ведь у уха нет ног, а главное, нет чемодана. Когда в ухе переливается жидкость, вместе с ощущением страшной боли, я в глухой тишине слышу райские крики. Будто младенец родился и сразу же закричал, чтобы наполнить свои легкие болью. На которой зацикливаюсь. Беру бокал, наливаю воды пью, наливаю воды, пью, не наливаю. Уснул. Во сне я оказываюсь посередине между Марксом и Бродским. Я в чемодане у среднего уха лежу рядом с курткой Фернана Леже и рядом с потерянным слухом. Мой слух – диссидент, мое правое ухо завербовало его и мой редкий сон. Меня превратили в каменный уголь. Теперь я катаюсь по лицам кумиров, на пару с запачканной курткой Фернана Леже-Довлатова. Нас приютил красный Дедушка, который хотел стать прадедушкой, но мы с курткой решить не смогли, кто из нас будет ему рожать. Я с чемодана свалил белой девушкой, куртка осталась на мне, только нет больше красного дедушки, и слуха уже нет в стране. * * * Вчера осознал, что я сын-одиночка, без отца и почти без матери. Мать жива, у нее два сына от отчима, и живут они в красном доме. С ним меня ничего не свяжет, кроме Олега с четвертого, с которым буду пить водку впервые в пятнадцать лет. Про отца меня можно не спрашивать. Когда он был с моей мамой, я был еще крохотным эмбрионом. А когда стал эмбрионом средних размеров, он меня обнаружил и вышел из этой нечестной игры, благо я успел сохраниться. И выжил. (Я выжил потому, что бабуля и дедуля настояли меня рожать.) Вылез из мамы в рваной рубашке. Красный и солнечный, с белыми волосами. С рождения стал по отчеству сыном дедуле, а по факту сыном бабуле. * * * Помню, ты стояла нарядная, да и я был тоже нарядный. Только ты, скорее, как новогодняя елка, а я просто перебрал алкоголя. Изображая стояние, искрометно пытался что-то тебе донести, но мой пьяный язык, так уставший махать словами, на никотиновых резцах засыпал. Ты меня понять тогда не сумела, я глаголу лил в тебя на пролетарском. И ты полилась, как дождь или слезы, буквально лилась ниже пояса, так натурально изображая живой ко мне интерес, что и мой живой к тебе интерес ниже пояса изобразился. Ты сказала, что все случится, когда выпадет первый снег. Ты это сказала четырнадцатого октября, и через полтора часа четырнадцатого октября выпал первый снег. Небо всегда за меня. Я овладел пятибуквенным именем. (Уж простите меня за сексизм.) Четыре года произвола и рабства, четыре года владенья тобой. Я твоим сладким именем стал затыкать пустоту, суя тебя в черные дыры моих новорожденных писем, в которых я откусил от тебя самый мягкий знак. Ева взяла из Эдема (в память о райском саде) этому миру явить четырехлистный клевер. А я просто из Домодедово (в память о том октябре) этому миру являю в стихах четырехбуквенную Дашу. А мягкий знак, который я сожрал, во мне переварился в твердый знак моей фрейдистской немощной натуры, который, если верить в зодиак Стрельца, мне больше, чем всем им, подходит. Он, как цветок, встает на мне вопросом, стремясь пробить своим стволом все натяжные потолки, которые одел не он, а я, надел, дебил, без спроса. Мой твердый знак моей неведомой любви рожден на свет, чтобы познать твои пустоты. И наконец, когда познаю все твои изъяны изнутри, я изыму тебя у матери твоей, чтоб сделать тебя матерью наших с тобой цветков. Наш плод взойдет на свет, как солнышко восходит на востоке, ведь ты и есть восторг. Он выразит все знаки языка из синтаксиса немощных мычаний. И в нем мы разглядим с тобою от тебя откушенные знаки, перекрещенные с моей мужской судьбой. Наш плод цветков взойдет на грудь твою, как я мечтал взойти на глянцевые скалы, чтобы в конвульсиях ломиться в цитадель твоего любящего, ласкового сердца. В котором бьются наши языки неправильностью нашей детской речи. В котором бьется пролетарская глагола, ту, что я лил в тебя по пьяни в октябре. Ребенок будет слышать все, что я глаголил на своем пьяном вечном языке. |
