— Ну, я бы не стал называть одесские дровами… хотя да, качество у них… вы правы, даже московской фабрики — и то лучше.
— И в чем же дело? Скрипки в дороге промочили, что ли?
— Если бы! Испорченные мы бы здесь поправить хотя бы смогли! А нам прислали — вы просто не поверите — пластмассовые поделки! Вы представляете: скрипки, изготовленные из пластмассы!
— Так из Тугнайска вам отправили пять сотен черных скрипок⁈ Тогда понятно, у консерватории на такую партию просто никаких денег не хватит…
— Каких денег? Нам их поставили, как написано в накладных, в счет программы развития культуры! Вы представляете: развитие культуры — и скрипки из пластмассы! Они бы еще картонные литавры нам прислали…
— Тогда я не понимаю, чем вы недовольны. По звучанию скрипки не уступят инструментам Гварнери и Страдивари… кстати, вам с какими индексами их поставили? «С» — это звук со скрипок Страдивари скопирован, «А» — Амати… хотя это для альтов и виолончелей, «Г» — Гварнери дель Джезу…
— Вы что, серьезно это говорите? Как может пластмассовая игрушка сравниться с божественным звуком инструмента Страдивари?
— Ну, лично я разницу просто не слышу. То есть со Страдиварями и Гварнерями не слышу, а вот насчет Амати… по мне, так у тугнайских черных альтов звук даже глубже и в то же время ярче, чем у Амати.
— Девушка, вы хоть когда-нибудь в жизни своей слышали, как звучат инструменты старых мастеров?
— Иногда слышала, но не часто: у меня дочка совсем маленькая, когда она спит, я стараюсь все же не играть. Так что раза два в день, не чаще.
— Я спрашиваю про инструменты старых мастеров, — несколько растерянно решил уточнить Евгений Францевич.
— И я про них говорю. У меня дома сейчас есть два альта Амати, две скрипки и один альт Гварнери и шесть скрипок Страдивари. Еще виолончель Гварнери и… одна виолончель вроде как Амати, но без сертификата. Да, и ваших две скрипки у меня тоже есть, но их я берегу на черный день.
— Вы… вы… а откуда у вас все эти инструменты?
— Есть у меня подруга, которая знает, что я люблю на скрипке иногда поиграть, вот она везде, где дотянуться может, мне старые скрипки и покупает. Я, конечно, ей за инструменты деньги отдаю, но пока они не очень-то и дорогие: за самую дорогую скрипку я отдала хорошо если шесть тысяч фунтов британских. Правда, сама эта подруга вряд ли отличит скрипку от бубна, и покупает довольно много инструментов… не очень хороших, но дареному коню в зубы не смотрят, а деньги там вообще смешные. Зато московская областная музыкальная школа полностью старыми итальянцами и французами обеспечена — хотя я и думаю, что там чуть ли не половина — подделки. Но мне-то плевать, главное, чтобы звук был хороший. Так вот, у тугнайских скрипок он идеальный, а чтобы в этом убедиться, мы сейчас с вами сходим ко мне и вы сами сравните. А заодно… у меня еще один альт есть Амати, но поврежденный, вы не согласились бы его взять на реставрацию?
— Поврежденный Амати… а далеко идти?
— Тут минут пятнадцать неспешным шагом. Ну что, пошли?
По пути Евгений Францевич почти все время молчал, но в конце концов не удержался:
— Девушка, а вы кто?
— Я — Вера Синицкая, химик. Как раз разными пластмассами и занимаюсь. А раз получилась у меня пластмасса… композит, у которого резонансные свойства гораздо лучше, чем у резонансной ели, то глупо было бы не воспользоваться. Скрипки-то народу нужны, и нужны именно хорошие скрипки. Правда, черные скрипки получаются довольно дорогими, но можно же и простые, деревянные делать. Там, в Тугнайске, собралось — так уж получилось — за сотню скрипичных мастеров, и те же половинки, которые для детей продаются по двадцать пять рублей, они делают не хуже ваших оркестровых. Хотя бы потому, что старшим мастером там ваш ученик, Морозов, и половинки эти он делает именно по вашей конструкции. С поправкой на местное дерево, конечно, но детей на таких учить уже не стыдно… вот мы и пришли. Вы сами инструмент попробуете или я вам что-то сыграю?
На обратном пути скрипичный мастер, глядя на дорогу, тихо поинтересовался:
— Вы, наверное, считаете, что мы теперь не нужны?
— Не считаю. Да, черные скрипки звучат очень хорошо, их даже на уровне точнейших приборов по звуку не отличить от итальянских прототипов. Но звучат-то они абсолютно одинаково, а скрипки, руками сделанные, каждая звучит по-своему — и в оркестре это очень важно. На заводе сейчас делают шесть вариантов Страдивари, три Гварнери и две Амати. Ну, еще Отто два или три варианта — и всё. Для школьного оркестра этого достаточно, но… да что я вам объясняю, вы и сами лучше меня всё понимаете.
— Ну, наверное вы здесь правы…
— Конечно права. А вам, настоящим мастерам, теперь просто не нужно гнать ширпотреб. Вы теперь можете сосредоточиться на изготовлении по-настоящему уникальных инструментов. И когда-то очередной мальчишка, покупающий себе скрипку в магазине, будет выбирать, что ему больше подходит: Гварнери-семь или Витачек-двадцать пять. Сразу не обещаю, но две ваших скрипки я уже подобрала для тиражирования в пластике. На первый взгляд, конечно, так себе идея — но теперь музыканты становятся знаменитыми, когда их произведения массово на пластинках выпускаются. Так почему бы и лучшие инструменты подобным же образом не тиражировать? С гарантией, что получится не хуже оригинала…
Лаврентий Павлович работой был загружен более чем изрядно, и на досужие разговоры у него времени просто не оставалось. Почти не оставалось, но, чтобы просто не помереть от переутомления, любой человек должен время от времени отдыхать. И первый раз по-настоящему отдохнуть у него получилось лишь пятнадцатого сентября, когда Иосиф Виссарионович, на очередном совещании внимательно посмотрев на осунувшихся соратников, пригласил всех отправиться на рыбалку «куда подальше».
Подальше — это оказалось неподалеку от Звенигорода, и там, сидя на берегу речки, Лаврентий Павлович, сам с удочкой сидеть не особо любивший, подошел к безмятежно валяющемуся на травке Станиславу Густавовичу. То есть тот вообще-то не на травке валялся, а на постеленном на траву хитром пластмассовом матрасике, которые на одном из заводов химпрома начали производить для армии — но главное заключалось не «на травке», а в «валялся». То есть ничего не делал, и Лаврентий Павлович решил его от такого бесцельного времяпрепровождения отвлечь:
— Станислав Густавович, можно мне один вопросик вам задать? Не то, чтобы по работе, но мне очень хочется понимать, когда человек на работе работу делает, а когда занимается очковтирательством и впустую народные денежки транжирит.
— Слушаю…
— Тут Старуха много раз говорила про какие-то ненастоящие деньги, но я просто понять не могу, почему какие-то деньги у нее ненастоящие и чем они от настоящих-то отличаются.
— Это все понять просто, только вам раньше это не нужно было: ваша-то контора деньги только тратит. Правильно, кстати, делает, работа ваша на стабильности экономики очень сильно сказывается — но вот про деньги, откуда они берутся и как и почему тратятся, вам, думаю, вообще неинтересно было знать.
— Было — а теперь стало интересно. Что за деньги такие ненастоящие у Старухи?
— Ученый отличается от простого человека тем, что в своей науке он начинает с установления определенной и всем понятной терминологии. Всем понятной из числа тех, кто этой же наукой и занимается. Вера Андреевна — а речь, как я понимаю, о ней идет — экономикой не занималась, и терминологию нашу она, соответственно, не изучала…
Лаврентий Павлович начал было закипать, но вспомнил предостережение Иосифа Виссарионовича и постарался упокоиться.
— Ну так она для той части экономики, которая её касалась, придумала свою терминологию. Придумала, но так как в ее окружении все больше химики, а не экономисты, то ее термины экономистам уже непонятны, и в разговорах с другими людьми она старается эти свои термины как-то перевести на общечеловеческий. Сама она называет такие деньги «виртуальными», то есть в реальности как бы не существующими. Хотя, пожалуй, ее название больше соответствует реальному положению вещей, я уже подумываю о том, чтобы именно её термин в экономическую науку внедрить. А мы это называем — и теперь я уже понимаю, что неправильно называем, потому что такое слово в заблуждение вводит — деньгами безналичными.
