— Опять меня Кассандрой поработать сватаете? Я все же предсказывать не стану, а просто мнение свое выскажу: если мы прилично так иностранные рынки стиралками заполнить сможем, то очень нескоро. У нас ведь те же самые центрифуги — вообще отходы от… другой программы, и они у нас в результате получились очень дешевыми. Не потому что их делать дешево можем, а потому, что мы научились делать центрифуги с параметрами на пару порядков превышающих стиральные требования. Для нас это производство — упрощение и удешевление от достигнутого уровня, а для буржуев это будет развитием новейшей технологической отрасли. А развитие — дело очень дорогое, и если они увидят, что инвестиции быстро окупить не выйдет — а скорее всего, если только стиралками заниматься, то окупить их вообще никогда не получится при наших рыночных ценах — то они в это вообще денег вкладывать не станут.
— При условии, что наши стиралки будут в любом магазине по три копейки… Значит, строим три завода, я понял.
— Причем строим их так, как будто от этого зависит само существование Советского Союза. Хотя что я несу-то? Оно ведь на самом деле и от этого сильно зависит… А чтобы хотя бы в глаза не бросалось, что мы таким манером подрываем буржуйское технологическое развитие, прочий ширпотреб тоже надо побольше выпускать. Я слышала, что чайники стеклянные у буржуев спросом пользуются?
— А то, что чайниковая промышленность у нас уже отжирает больше десяти процентов производимого борного стекла…
— Бора у нас пока хватает, это вообще не проблема.
— Я бы не сказал…
— Тогда я говорю: в Казани завод химпосуды весь брак производственный на свалку вывозит. Надо им по башке настучать больно, обязать брак перерабатывать на стеклобой, а уже этот стеклобой отправлять в качестве сырья на чайниковые заводы. Как думаете, НТК с этим справится или мне у соседа помощи попросить?
— Чувствую, что зря я воздерживался как мог и заразой ехидной тебя называть стеснялся…
— А я, между прочим, серьезно, и не только по борному стеклу. У нас, кроме металла и бумаги, вторсырье вообще на предприятиях очень плохо используется. Взять хотя бы лесопилки… хотя что-то мне кажется, что на чайники стекла не должно столько уходить.
— Если бы только на чайники! У нас наши чайникостроители уже и электроплиты со стеклянными крышками делают, сейчас вон вообще утюги со стеклянной подошвой выпускать предлагают. Говорят, что такой утюг меньше электричества жрет…
— Если хотите, я сама пойду и этим изобретателям в морду плюну. Утюг-то и упасть может! Но в одном они правы: хороший утюг народу тоже нужен… Ладно, я примерно знаю, из чего экономичные утюги делать нужно, через неделю техпроцесс принесу. А электроплиты со стеклом — это штука полезная: шансов меньше, что плиту если супом зальет, то короткое замыкание случится. И мыть ее, если молоко сбежит, куда как проще.
— Ну вот, отвлек тебя утюгами от важной работы… а ты сейчас чем занимаешься? Ну, кроме очередных взрывающихся штук? А то я твой темник прочитал, так больше половины слов вообще не понял. На русском вкратце рассказать можешь? А то Иосиф Виссарионович иногда вопросы задает, а я не знаю, что и отвечать…
— Утюги — тоже работа важная, и меня они от работы не отвлекут. А чем занимаюсь… студенты мои с аспирантами все же придумали цветную пленку для киношников. Правда то, что на пленке получается, смотреть невозможно, да и отснятое через месяц-два портится безвозвратно…
— А зачем тогда…
— Но зерна почти нет, светочувствительность такая, что можно буквально ночью при свете звезд снимать. И цветоотделенные негативы с нее для гидропечати получаются прекрасные, так что теперь цветное кино можно простыми камерами снимать. С Переславлем они уже работу начали, вроде обещают, что к маю выпуск этой пленки на заводе наладят…
— Это хорошо, а что еще?
— А все прочее — просто рутина. Придумываю разные новые пластмассы, изучаю их свойства, потом пишу заключения о том, что такие пластмассы никому вообще не нужны…
— Я же серьезно спрашиваю!
— А я серьезно и отвечаю. Это работа исследовательская, и в девяноста девяти процентов случаев выясняется, что продукт получить можно, но пользы от него, кроме вреда, вообще нет. Но пока не попробуешь, то и этого не узнаешь — но один-единственный процент, когда получается что-то полезное, все расходы на исследования покрывает. Собственно, поэтому меня утюги и не отвлекут: экспериментов тысячи, но ими занимаются студенты под руководством аспирантов, а я только результаты анализирую — а этим можно и дома заниматься.
— Это ты к чему? — с подозрением в голосе поинтересовался Валентин Ильич.
— Именно к этому: на следующий учебный год у меня совсем уже не научные планы…
О том, что отдых в подмосковном санатории вызвал определенные последствия, Вера начала подозревать уже в конце февраля, а в марте убедилась в этом окончательно. После чего она до минимума сократила свои контакты с разной «вредной химией» и всерьез занялась уже вопросами подготовки специалистов в химических институтах. Институтов-то было уже немало, а вот учебные программы в них Веру совершенно не радовали. Да и как они могли ее порадовать, если на дворе стоял уже тридцать девятый год, а основным учебником по органической химии была монография еще Дмитрия Ивановича Менделеева! То есть в университетах (двух, московском и казанском) имелись и более современные учебники — а вот во всех прочих учебных заведениях с этим было отвратительно. То есть и в столичных университетах с учебниками особого счастья не наблюдалась, но это компенсировалось прекрасным преподавательским составом, а вот на периферии картина выглядела просто печально. И даже в Ленинграде… школа-то там усилиями того же Фаворского сохранилась очень хорошая, но вот выпускаемых в Ленинграде химиков в НТК на работу старались не брать.
Лаврентий Павлович даже по этому поводу чуть не поругался с Верой:
— Вот объясни мне: мы подобрали тебе на завод, как ты и просила, лучших выпускников, на их проверку потратили столько времени и сил — а ты заявляешь, что они тебе, видите ли, не годятся! Что за капризы? В конце концов, ты тут не владычица морская…
— Они не годятся.
— Это я уже слышал. А объяснить, почему не годятся, можешь?
— Могу, но вам мои объяснения не понравятся.
— Ты мне вообще не нравишься… особенно в последнее время, но я терплю. И еще раз потерплю, так что выкладывай свои объяснения. Причем такие, чтобы я проникся твоей правотой.
— Ну, проникайтесь. Они — не годятся.
— Старуха, ты меня сейчас из себя выведешь!
— А я не договорила. Они не годятся потому что они считают себя великими специалистами, причем лучшими специалистами. Просто потому, что они в Ленинграде учиться соизволили, лучшими. Такому на производстве говоришь простым русским языком: так делать нельзя — а они делают. Потому что считают, что тот, кто им это говорит, в химии ничего не понимает. Они понимают — а остальные не понимают, просто потому не понимают, что учились не в Ленинграде. У нас на химзаводах было за последние два года шесть серьезных технологических аварий, и вот все шесть случились потому, что ленинградцы делали то, что делать нельзя, и делали это несмотря на предупреждения о недопустимости таких действий. Я уверена, что не все ленинградские выпускники такие козлы, но мы же не можем заранее знать, козел человек или просто баран? Поэтому я предпочитаю подстраховаться: для меня уж лучше простой завода, чем его взрыв. Или даже не взрыв, но вы статистику смотрели? Сорок два трупа из-за нарушения техпроцессов…
— Так нам что, закрывать химфак ЛГУ и остальные химические институты в Ленинграде?
— Не надо закрывать, для тамошних выпускников и в самом Ленинграде работы хватит. Просто не нужно их из Ленинграда выпускать к нормальным людям.
— Мне кажется, что ты…
— Зараза. И контра, само собой. Но мне нужны работающие заводы, всей стране нужны заводы, которые не взрываются, а продукцию выпускают! А если учесть то, что людей я просила подобрать на заводы, авария на которых все окрестности сделает непригодными для любой формы жизни…
