Сяосун настоятельно просил своего собрата сообщать о настроениях в делегации Гоминьдана, однако генерал доверял Чаншуню как давнему товарищу, и Чаншунь не мог не оценить степень этого доверия, к тому же Кайши был ближайшим соратником Сунь Ятсена, а доктора Суня Чаншунь боготворил и поэтому передавал Сяосуну далеко не всё. Правда он не мог не видеть двуличия Кайши, как в Москве, так и позже, когда перед присланными из Москвы советниками тот всячески показывал приверженность политике Сунь Ятсена и даже отправил в Советский Союз учиться своего старшего сына Цзян Цзинго. Чаншуню неискренность генерала не нравилась, но он оправдывал действия «старшего брата», так как искренне считал, что покончить с милитаристами, теми же Чжан Цзолинем, Чэн Цзюньмином, Сунь Чуаньфаном, объединить Китай может только «железная рука» диктатора, и Кайши, как никто другой, имеет на это право и все возможности. Да, на пути к вершине руководства, которая уже два года после смерти Сунь Ятсена пустовала, он расколол Гоминьдан на «левых», которые были за союз с коммунистами, и «правых», настроенных националистически… Впрочем, нет, подумав, решил Чаншунь: партия начала раскалываться сама под влиянием вступивших в неё коммунистов, но Кайши, будучи в ней самым авторитетным, тем не менее пальцем не пошевелил для спасения единства; скорее, наоборот, укреплял союз с патриотически настроенной буржуазией, чиновниками, торговцами, не обращая внимания на интересы рабочих (считал их силы ничтожными, а над диктатурой пролетариата, которую пропагандировали сторонники русских большевиков, вообще издевательски смеялся). Опираясь на этот союз, он и поднимался всё выше по ступеням власти. Возглавив Постоянный комитет ЦИК и Военный совет партии, заняв пост верховного главнокомандующего Национально-революционной армии, Чан Кайши, наконец-то, смог начать объединительный Северный поход и нанёс серьёзное поражение войскам милитариста У Пэйфу сначала в провинции Хунань, затем в провинции Хубэй, что ещё больше укрепило его положение. «Левая» часть правительства республики во главе с Ван Цзинвэем по предложению коммунистов объявила освобождённый от милитаристов промышленный город Ухань новой столицей и переехала туда. «Правые», однако, остались в Наньчане, который освободили войска под командованием Чан Кайши. Ван Цзинвэй попытался уменьшить влияние генерала в партии: в начале марта пленум Центральный исполнительный комитет Гоминьдана освободил Чан Кайши от постов в Постоянном комитете и Военном совете, но оставил за ним пост главнокомандующего. Однако угроза интервенции из-за беспорядков в Шанхае и Нанкине дала Чану возможность обвинить во всём коммунистов и начать кампанию «самоочищения».

Хоть и сторонился Чаншунь «высокой политики» и, естественно, в тонкостях её не разбирался, но без особого труда понял, куда его может завести безусловное исполнение приказа и следование рекомендациям «старшего брата». Он хорошо знал офицеров своей бригады: среди них не было коммунистов, но и оголтелых националистов тоже – они просто честно выполняли свой солдатский долг. Поэтому вызвал начальника штаба полковника Чжу Далуна и своего заместителя по политической части майора Юй Жуна, ознакомил с приказом и спросил:

– Ваше мнение, товарищи? Что надо делать?

Офицеры переглянулись.

– А что думаешь ты? – осторожно спросил полковник.

Чаншунь усмехнулся и погрозил пальцем:

– Увиливать нехорошо.

– Он не увиливает, – заступился майор. – Мы доверяем тебе.

– Хорошо, – серьёзно сказал Чаншунь. – За доверие благодарю. У нас арестованы пятнадцать коммунистов и профсоюзных активистов. Они, конечно, не погромщики, но, в соответствии с приказом, могут быть подвергнуты высшей мере.

– По этому приказу завтра-послезавтра начнётся настоящая резня, – сказал Юй Жун. – Этим наверняка займутся гангстеры из Зелёной банды.

– Да, – кивнул Чаншунь. – А нам рекомендовано им не мешать.

– Вот как! – крякнул Чжу Далун. – Тогда нечего раздумывать, надо выпускать арестованных, и пусть они предупредят своих. Что скажешь, командир?

– Я не хочу быть палачом невинных людей. У верховного свои счёты с коммунистами, пусть сам и разбирается.

– За невыполнение приказа тебе грозит трибунал, – сказал замполит.

– Нам тоже, – вздохнул полковник. – И с бригады как минимум снимут собственное имя «Шеньли дэ гунши»[43].

– Ничего этого не случится, – сказал Чаншунь. – В приказе сказано только про отрешение от должности офицеров-коммунистов, а в бригаде таких нет. С триадами сталкиваться не станем, будем следить за порядком и арестовывать погромщиков, военных и гражданских. А тех, кто сидит, отпустим, пусть своих предупредят.

Руководители рабочих профсоюзов Шанхая Чжоу Эньлай и Гу Шэнчжан не поверили предупреждению, наивно решив, что это – злонамеренная провокация. Они не знали, что в ночь с 11 на 12 апреля гангстеры похитили и убили председателя единых профсоюзов Шанхая Ван Шаохуа. Зелёная банда в союзе с частями чанкайшистов уже громили штабы рабочих дружин, подвергая унижениям и расстреливая коммунистов и красногвардейцев, а эти лидеры отправились в штаб 2-й дивизии НРА с требованием приструнить недисциплинированные подразделения. К счастью для них, штабные были так заняты организацией расправ, что не обратили внимания на путающихся под ногами жалобщиков. Когда Гу и Чжоу поняли, что сами явились на убой, им чудом удалось сбежать и вырваться из логова контрреволюции.

Не меньше четырех тысяч коммунистов и рабочих дружинников были убиты в развязанной Чан Кайши «Шанхайской резне». Много жертв было и в других городах, подконтрольных Национально-революционной армии провинций, по разным подсчётам, погибли двести пятьдесят – триста тысяч человек. «Нанкинским инцидентом», как стыдливо назвали в газетах эту бойню, воспользовались и в провинциях под властью милитаристов. Там устроили настоящую охоту на коммунистов.

В июле прошёл пленум ЦИК Гоминьдана, разорвавший союз с КПК. В ответ коммунисты организовали 1 августа в Наньчане восстание частей НРА, верных «левому» Гоминьдану, но были разбиты «правыми» и ушли в горные районы, на стыке провинций Хунань-Хубэй-Цзянси. Там они начали формировать Красную армию.

Эти события углубили раскол в Гоминьдане, ослабили его. Видя это, оживились милитаристы. Сунь Чуаньфан двинул свои войска против армии Чан Кайши, очистил от чанкайшистов северный берег реки Янцзы, окружил Нанкин. Чан Кайши испугался крушения своего авторитета, как говорится, на глазах всей партии: он подал в отставку со всех постов, обставив её лицемерными рассуждениями о том, что дело партии выше личных интересов. «Я надеюсь, – говорил Чан, – что каждый член партии, несмотря на существующие расхождения во мнениях, будет жить ради своего долга, защищать партию против какой-либо попытки разрушить её или узурпировать власть».

Сам Чан Кайши никогда не следовал своим словам, сказанным публично.

Ли Дачжан понял, что за ним следят, когда компания из трёх забулдыг в четвёртый раз отразилась в зеркальной витрине магазина на Бульварном проспекте. До этого они отражались на Соборной площади в витрине чуринского магазина, на Большом проспекте и на Садовой. Он совсем недавно научился выявлять слежку, использовать полученные знания довелось всего дважды, и с непривычки он оба раза поначалу терялся, жутко нервничал, конечно, допускал ошибки, но всё-таки уходил от шпиков, а товарищам говорил самокритично: «Дураку везёт!»

На этот раз не везло. Триада словно прилипла: куда бы он ни поворачивал, следовала за ним. В Пекине он бы нашёл ходы-выходы, чтобы запутать агентов охранки, в Харбине же возможностей было меньше: он плохо знал этот город, к тому же тут постоянно что-то строилось, за год появлялись новые кварталы, а он, Ли Дачжао, уже давно не приезжал сюда и легко мог запутаться. Вообще-то, он сам виноват, что попал в поле зрения местной охранки. В Харбин его отправил Генеральный секретарь партии Чэнь Дусю после расправы, устроенной чанкайшистами в Шанхае и других городах Восточного Китая. Как сказал Чэнь, от греха подальше. В Маньчжурии было относительно тихо, коммунистов явно не репрессировали, в Харбине существовала конспиративная квартира, в которой можно жить достаточное время, и Ли Дачжао надеялся там переждать вспышку, как считало руководство компартии, размолвки с Гоминьданом. Тем более что в Коминтерне продолжали линию на развитие межпартийных отношений и надеялись переломить ситуацию в пользу коммунистов.