В конечном итоге панно было завешано тканью.

Впрочем, пустынные «вельможи» Челефи не показывали никакого дискомфорта от соседствования с чужими святынями и гербами. Этим людям, по большей части, было плевать на такие мелочи и интерес они проявляли лишь к порче того, что было излишне красивым и объёмным, дабы иметь возможность забрать вещь с собой, на дальнейшую продажу.

Кальпур находил в этом изрядную долю иронии, но остальные были слепы к таким противоречиям. Если раньше кашмирцы казались порочными и обнищавшими, то теперь они выглядели просто нелепо, украшенные богатыми трофеями захваченного города.

Чумазые лица, перемазанные сажей и хвастающиеся отсутствием зубов, нечёсанными бородами, старыми и новыми шрамами, теперь несли намёк на благородство. Если бы его можно было представить в цирке! Пёстрые одежды демонстрировали генеральские кольчуги и мундиры, артефактные подвески и амулеты, какие-то малиновые платья, которые, как подозревал эмиссар, были взяты из женского гардероба, а также обтягивающие голубые панталоны — в чём-то похожем ходили гаремные евнухи из Сайнадского царства.

Какой-то звероватый кашмирец таскал за спиной щит из длинных, белых перьев. Другой — тонкий стеклянный кинжал, на котором красовалась россыпь рун. Третий — сделанный из чистого золота мушкет, который мог сгодиться разве что на продажу, ведь золото — плохой металл для создания из него оружия. Если, конечно, на нём не были размещены руны. Кальпур этого не видел, зато кое-что понимал: ранее эти люди проводили свою жизнь, бегая по Великой Саванне и загоняя дичь, проживая в горах и подсчитывая глотки воды и запас пайков, прячась по пещерам от солнца и ветра. Конечно же они, дорвавшись до подобной роскоши, не смогли сдержать себя в руках. Логично, что теперь они будут насыщать свою алчность до тех пор, пока не пресытятся или не погибнут в процессе.

«Вот только эти люди скорее напоминают карнавал опасных дураков, а не возможного союзника Сайнадского царства», — думал Кальпур.

Один лишь Челефи представлял из себя островок спокойствия и сдержанности, которыми когда-то мог похвастаться весь его народ. Он восседал на троне в своей обычной, походной одежде, отличающейся лишь простотой и чистотой: рунная военная кольчуга, тёмная туника, привычный набор артефактов, ни один из которых не сменился, не пропал или не был добавлен.

По левую руку от трона главы восстания разместился Эралп. Мужчина стоял, как гранитная статуя, скрестив руки на груди и, казалось, даже не моргал. Лишь по изредка слышимым вздохам и откашливанию, можно было понять, что это живой человек. Он не слишком интересовался пленниками, хотя пару раз доставал свиток, делая какие-то пометки. По правую руку от Челефи стояла Йишил. Девушка, как обычно, прятала лицо под капюшоном, стараясь не дать никому даже возможности увидеть хотя бы часть её тела. Что это? Врождённая скромность, проблемы со здоровьем или приобретённое уродство? С последними пунктами ей можно было бы помочь, если бы нашлись умелые лекари, кого в армии Челефи попросту не наблюдалось. В основном его маги являлись обычными стихийниками, обучаясь на самое простое, быстрое и нужное «здесь и сейчас».

Сам Кальпур стоял позади трона, будто тень. Признаться, послу уже надоело удерживать себя на ногах. Он наблюдал одну и ту же картину раз за разом: более сотни голых женщин и мужчин протащили перед Челефи и его мстительными капризами — несчастная вереница, некоторые гордые и дерзкие, но большинство жалкие и сломленные, хрипящие и умоляющие о милосердии, которое ни разу не было проявлено.

Челефи требовал отказа от веры в Хореса и если человек не соглашался, то его убивали на месте. В ином случае, людей распределяли в зависимости от статуса и потенциальной выгоды. Впрочем, последнее относилось лишь к мужчинам, так как женщин, вне зависимости от положения, просто выводили, чтобы использовать для насыщения собственных диких пристрастий.

Процесс всё длился, длился и длился… Сайнадский дипломат устал рассматривать очередных напуганных жертв. Ему надоел этот грязный фарс, который становился лишь злее и изощрённее с каждым следующим пленником. Подобное казалось скудным и примитивным для взгляда немолодого посла, у которого уже начали болеть ноги и чесаться спина.

Однако в этот раз… Увидев Фиру, Кальпур мгновенно насторожился, перестав зевать, а его острый взгляд впился в эту женщину, пристально изучая всю без остатка.

Стражники бросили её на площадку, возле ног своего повелителя, но если с другими пленниками они наслаждались каждым мигом их унижений, не забывая отвешивать злые шутки или обидные, болезненные тычки, то сейчас сделали это с механической неохотой — будто надеясь отгородиться от женщины своими вынужденными обязанностями.

Челефи подался вперёд, с интересом рассматривая очередную жертву. Он поглаживал свою бороду, задумчиво щурясь, чего не делал ранее ни с кем.

«Прецедент», — подумал эмиссар.

— Эралп, мой помощник, поведал мне занимательную историю, — произнёс визирь, изучая, как Фира медленно выпрямилась, демонстрируя грацию, несмотря на закованные в железо руки.

Жрица Аммы не показывала ни малейшего страха перед ситуацией. Не смущалась она и отсутствия одежды, и своей наготы.

«Очевидно, здесь имеет место быть работа искусных целителей и алхимиков», — с долей профессионализма оценил её Кальпур. Как человек, который регулярно отирался в самых высших кругах, входя и во дворец Велеса в Каржахе, и в имения представителей дворянских родов, он умел определять изменения внешности. И чем богаче заказчик, чем опытнее целитель, тем больше сходства можно было найти у их «пациентов». Сейчас посол был свидетелем подобной работы, которая, тем не менее, сохранила изрядную долю индивидуальности самой Фиры.

Кальпур видел в женщине твёрдость, которая противоречила мягким изгибам её белоснежной кожи. Дипломат также находил что-то в её осанке, прищуре и положении тела. Что-то, что заставляло думать о привычках кого-то куда более старшего, чем эта жрица, которой, на вид, было порядка двадцати пяти лет.

— Он рассказал, — продолжал говорить Челефи, — что ты — «Святая мать» Аммы, Фира, которая не так давно сменила Хиделинду.

На его слова женщина лишь мрачно и снисходительно улыбнулась.

— Всё верно, — немногословно ответила она.

— Ещё Эралп поведал, что именно ты та причина, благодаря которой, все западные земли Кашмира пылали восстанием, а потому упали в мои руки, как перезрелый плод, — тон визиря стал более серьёзным.

Фира кивнула.

— Я всего лишь сосуд. Я дарую только то, что было налито в меня, — в её словах звучала сила и доля пренебрежения.

«Грозная женщина», — ухмыльнулся Кальпур.

Она стояла голой, под сворой голодных мужских взглядов, но её вид, осанка и тон показывал уверенность. Причём уверенность была слишком глубокой, чтобы её можно было назвать гордостью или глупостью. Скорее… неким величием, которое смогло каким-то чудесным образом снести стену между ней и знаменитым лидером кашмирского восстания.

— И что ты будешь делать теперь? — улыбнулся Челефи. — В момент, когда Амма предала тебя?

Отчего-то сайнадский дипломат припомнил пренебрежение и неверие визиря в других богов. Лишь Триединство… Правильно ли это в текущей ситуации?

— Итог подводить ещё рано, — заявила Фира. — Здесь не карточный стол, за которым можно обсуждать победу или поражение. Твой приход — подарок. Воля богини семейного очага.

— О, — насмешливо фыркнул визирь, — так значит Амма желает смерти своей верной пастве? Уничтожения собственных храмов? Мучений «Святой матери»?

Кальпур нахмурился. Чем больше он наблюдал за Фирой, тем больше противоречий видел. Глаза жрицы сияли влагой, придающей её телу уязвимости и желания обладать. Тонкий стан и объёмная грудь привлекали взор, чем-то неуловимо напоминая молодых деревенских девственниц. Но при этом умудрённый жизнью посол подмечал нечто седое, твёрдое и старое. Непреклонное… Даже пушистый холмик её женского естества…