Два члена палаты лордов имели иной взгляд на право в этом вопросе. Они заявили, что для судов было бы неправильным отказывать в компенсации достойным истцам на основании такого рода соображений, которые были упомянуты Апелляционным судом и которые, по словам других лордов-судей, могли бы быть достаточными в других обстоятельствах. По их мнению, прецеденты должны рассматриваться как отличимые, только если моральные принципы, из которых исходили в более ранних делах, по каким-то причинам не применимы к истцу прежним образом. И как только признано, что ущерб матери в больнице через несколько часов после происшествия разумно предвидим для неосторожного водителя, между двумя случаями невозможно найти никакой разницы в моральном принципе. Перегруженность судов или рост стоимости автомобильной страховки, заявили они, как бы ни было это неудобно для общества в целом, не могут оправдать отказ в реализации индивидуальных прав и обязанностей, признанных и реализованных ранее. Они утверждали, что это неправильный вид аргументов, чтобы быть для судей правовой аргументацией, как бы они ни были убедительны, будучи обращенными к законодателям в качестве аргументов в пользу изменения законов. (Мнение лорда Скармена (Scarman) было особенно ясным и убедительным в этом вопросе.) Спор среди лордов выявил важное различие мнений относительно должной роли соображений государственной политики при решении вопроса о том, какой результат имеют право получить стороны судебного иска.

После Гражданской войны в США победоносный Север внес поправки в Конституцию для того, чтобы покончить с рабством во множестве его проявлений и последствий. Одна из этих поправок, четырнадцатая, провозгласила, что ни один штат не может отказать какому-либо лицу в «равной защите закона». После Реконструкции южные штаты, снова получившие контроль над своей внутренней политикой, осуществили расовую сегрегацию многих общественных учреждений. Чернокожие должны были ездить в задней части автобусов и учиться только в сегрегированных школах для чернокожих. В знаменитом деле Плесси против Фергюсона²⁸ ответчик доказывал, в конце концов и перед Верховным судом, что эти практики сегрегации автоматически нарушали положение о равной защите. Суд отверг это утверждение; он заявил, что требования этого положения удовлетворяются, если штаты обеспечивают отдельные, но равные условия и что сам факт сегрегации не делает условия автоматически неравными.

В 1954 г. группа чернокожих школьников в Топике (штат Канзас) снова подняла этот вопрос²⁹. За прошедшее время многое в Соединенных Штатах изменилось (например, многие чернокожие погибли за родину в недавней войне), и сегрегация многим людям казалась намного более порочной, чем это было во времена дела Плесси. Тем не менее штаты, практикующие сегрегацию, яростно сопротивлялись интеграции, особенно в школах. Их юристы доказывали, что, так как дело Плесси – это решение Верховного суда, данный прецедент должен уважаться. Но в этот раз суд вынес решение в пользу чернокожих истцов. Решение оказалось неожиданно единогласным, хотя это и было куплено ценой мнения, написанного главным судьей Эрлом Уорреном и бывшего во многих отношениях компромиссным. Он сразу не отвергал формулу «отдельные, но равные» и вместо этого опирался на спорные социологические данные о том, что школы, сегрегированные по расовому признаку, не могут быть равными уже по одной этой причине. Нигде не было прямо сказано, что суд отменяет решение по делу Плесси. Было заявлено одно: если нынешнее решение несовместимо с делом Плесси, то последнее отменяется. В практическом плане самым важным компромиссом была формулировка средства судебной защиты, которую получили истцы. Она не приказывала немедленно десегрегировать школы южных штатов, но только (эта фраза стала символом лицемерия и оттяжек) «со всей разумной скоростью»^30.

Решение было очень спорным, последовавший процесс интеграции – медленным, и для значительного прогресса потребовалось намного больше юридических, политических и даже физических битв. Критики утверждали, что сегрегация, сколь бы предосудительной она ни была с точки зрения политической морали, не является неконституционной³¹. Они указывали, что слова «равная защита» сами по себе не решают, запрещена сегрегация или нет, что те конкретные конгрессмены и государственные деятели, которые разрабатывали, принимали и ратифицировали четырнадцатую поправку, хорошо знали о сегрегированном образовании и явно думали, что эта поправка оставляет его совершенно законным и что решение суда в деле Плесси является важным старинным прецедентом и не должно быть легко отменено. Это были аргументы о должных основаниях конституционного права, а не о морали или исправлении ситуации: многие из высказывавших их соглашались, что сегрегация аморальна и что Конституция была бы лучше, если бы запрещала ее. И аргументы тех, кто соглашался с решением суда, не были аргументами о морали или исправлении ситуации. Если Конституция как юридический документ не запрещала расовую сегрегацию, то решение в деле Брауна было неявной поправкой к Конституции, и мало кто из сторонников этого решения считал, что они поддерживают такую поправку. В этом деле, как и в других рассмотренных делах, спор шел по поводу вопроса о праве. Или так кажется на основании мнения Уоррена, и так казалось тем, кто боролся за или против него.

Ранее в этой главе я описывал точку зрения «простого факта» на право. Она состоит в том, что право зависит только от простых фактов истории, что единственными осмысленными разногласиями по поводу права являются эмпирические разногласия о решенном юридическими институтами в прошлом, что названное мной теоретическими разногласиями иллюзорно и может лучше быть понято как спор не о том, каково право, а о том, каким оно должно быть. Приведенные мной дела представляются контрпримерами к точке зрения «простого факта»: споры в них кажутся спорами о праве, а не о морали, верности закону или исправлении ситуации. Поэтому можно сформулировать вызов точке зрения «простого факта»: почему она настаивает на том, что тó, что кажется, – всего лишь иллюзия? Некоторые философы права дают удивительный ответ: по их мнению, теоретические разногласия об основаниях права должны быть притворством, поскольку само значение слова «право» делает право зависящим от некоторых конкретных критериев, и любой юрист, который отвергает эти критерии или бросает им вызов, говорит противоречивую бессмыслицу.

Мы следуем общим правилам, говорят они, при употреблении любого слова: эти правила устанавливают критерии, наделяющие слово значением. Наши правила для употребления слова «право» привязывают право к «простому факту» истории. Из этого не следует, что все юристы осознают эти правила в том смысле, что могут сформулировать их в четком и всеобъемлющем виде, ибо мы все следуем правилам, заданным нашим обычным языком, которые мы не вполне осознаем. Мы все используем слово «причина», как представляется, схожим образом – мы согласны в том, какие физические явления стали причиной других, как только узнаем все относящиеся к делу факты. Но большинство из нас не имеет никакого представления о критериях, используемых нами при вынесении этих суждений, или даже о том, как мы применяем критерии вообще. Дело философии – объяснить их нам. Это может представлять некоторую трудность, и философы могут не соглашаться друг с другом. Возможно, никакой набор критериев для использования слова «причина» не соответствует обычной практике полностью, и тогда вопрос будет о том, какой из этих наборов лучше всего соответствует ей в целом или лучше всего соответствует главным проявлениям причинности. Объяснение понятия причинности тем или иным философом должно не только обеспечивать это соответствие, но и быть философски респектабельным и привлекательным в других отношениях. Оно не должно содержать круга в объяснении (то есть использовать само это понятие в описании того, как мы его используем) и должно опираться на разумную антологию. Мы бы не согласились с концепцией причинности, апеллирующей к каузальным богам, живущим в объектах. Таким же образом, согласно описываемой мной сейчас точке зрения, обстоят дела и с понятием права. Мы все применяем те же фактические критерии при формулировании, принятии и отбрасывании утверждений о том, что есть право, но мы не знаем, каковы эти критерии. Философы права должны выявить их для нас с помощью внимательного изучения того, как мы говорим. Между ними самими могут быть разногласия, но это не ставит под сомнение их общий исходный посыл о том, что мы все действительно разделяем некоторый набор стандартов, касающихся того, как слово «право» должно использоваться.