– Благословите, батюшка!

Петр Афанасьевич поднялся, истово, от души благословил дочь и, не удержавшись, крепко обнял, хотя и понимал, что следует быть сдержаннее и отцовской слабины не являть.

– Господь да благословит и да оборонит тебя, чадо…береги себя!

– Ради вас – непременно! – она на минуту благодарно прижалась к его худому плечу, потом вспомнила о братьях и прыснула со смеху: – Батюшка, признайтесь, наших дуроломов вы нарочно из дому спровадили?

– А то как же? Небось и я не лыком шит! – он тоже засмеялся, довольный своей хитростью. – Путались бы сейчас под ногами, того и гляди, за тобой бы увязались. А нынче это нам не с руки, сама понимаешь… ничего, пусть поохотятся. И помни, с ними о делах – ни гу-гу! Ежели про трактир сведают да станут приставать, с чего да зачем, прикинься дурочкой, отвечай одно: батюшка, мол, просил болящему гостинцев снести.

– Могли бы и не учить! – фыркнула Катя. – Нешто я недоумок какой? Не о том тревожитесь, отец. Лучше бы поразмыслили, что и как боярину Салтыкову посуразнее наплести, коли он вас пытать станет, а он станет, не сомневайтесь! И ему о сострадании к болящему лучше не заикаться – не поверит.

Вельяминов даже обмер от неожиданности. Силы Небесные! Откуда у нее сия догадка? Ведь он о Салтыкове и слова не проронил… ни о нем, ни о воеводе…

– Салтыков? Это… какой Салтыков? О чем ты… – растерянно переспросил он, лихорадочно пытаясь сообразить, куда лучше повернуть разговор. – Ежели ты про Василь Андреича, так он тут при чем?

– Про кого же еще? А при чем он, али не при чем, думайте сами – мне недосуг. Я пошла… – уже подходя к двери, Катя помедлила и негромко добавила: – Остерегайтесь его, отец! Даже если вы с ним заодно.

Дочь ушла, а он остался ошарашенный и недоумевающий. Ей что-то известно… и скорее всего немало, раз сумела увязать с тем, что он ей поведал, но откуда? Не могла же она так просто, ни с чего, догадаться. Значит, кто-то рассказал, может, только намекнул. А она, чертовка, умна, ей многого не надо, чтобы все понять, вычислить. Но кто? Не Анна же Салтыкова – дурочка блаженная! Разве снова на нее накатило, она и прорекла, чего не следовало? Или… постой, постой, – Андрюха… вот этот мог! Парень он умный, отец ему доверяет, потому знать может немало. А тут зазноба, коей никак не угодишь, на козе не подъедешь, да еще зазноба тайная, ибо он не может не понимать, что Василь Андреич на такой брак не согласится. Да и ему, Вельяминову, то ни к чему, много ли радости в бедные родственники набиваться? А когда любовь тайная – под запретом – она во сто крат слаще, в таких случаях на что только не идут, чтобы милой понравиться. Эх, жаль парня – присушила девка! Странно, что Василь Андреич вроде бы ничего не замечает, молчит. Али прост, до разговору с ним, с Вельяминовым, не снисходит? С сыном-то, похоже, говорил. Андрей вон последнее время чернее тучи ходит. Ан не отстает от Катерины – как тут на него не подумать? Точно, от него Катька и сведала. Решил ей угодить, да и сболтнул лишнего. Ох-хо-хо… не сносить мне головушки, коли, не приведи Господь, Андрюхин отец о том дознается! Боярина Салтыкова не проведешь, не умаслишь…

Шел уже третий день, как Юрий пришел в себя, и давно мог бы встать и даже унести ноги из этого опостылевшего чулана, в который его засунули; но чертов татарин прилепился к нему хуже банного листа, обвился аки плющ, ни давая не то чтобы шагу ступить, он даже чихнуть не мог без того, чтобы к нему тут же не сунулись с примочками, мазями, или пахучим травяным зельем – будь оно все неладно!

Юрия, живого и деятельного по натуре, томило и раздражало это вынужденное пребывание в постели, да еще с обязательным питьем всякой пакости, и это притом, что чувствовал он себя вполне сносно. Подумаешь, в голове шумит… еще бы, столько дней без движения, да без воздуха! Он даже попытался удрать, улучив момент, когда страж его вышел по делу, но куда уйдешь без портков? Да и, к стыду сказать, хисту не хватило – перед глазами все вдруг заволокло, завертелось, хорошо, от лежанки отойти не успел, так на оную и завалился. Татарин, конечно, все понял, но виду не подал, а впредь одного не оставлял, опекая, словно малое дитя. В душе Юрий, конечно, был ему благодарен, даже привык к его присутствию, но все равно раздражался, главным образом из-за снадобий, коими тот его потчевал чуть ни каждый час. Вот и сейчас сидит там в своем углу, притаившись, и снова толчет какую-то дрянь в ступе… не иначе, чтоб угостить, когда он, Юрий, проснется. Так что ж ему теперь, целый день спящим прикидываться?! Юрий вздохнул и осторожно, чтоб тот не заметил, покосился на ретивого стража, от души пожелав ему провалиться в пекло вместе со своими адскими травами и ступкой.

Почувствовав его взгляд, татарин быстро обернулся, чуть заметно усмехнувшись.

– Не серчай, господин, Хасан дурного не сделает. И вылечит, и поможет, еще спасибо скажешь. Притворяться уже не имело смысла, и Юрий с досады грохнул кулаком в стену.

– Лечить-то меня с чего? Не видишь, здоров я?! А уж помощь твоя мне сто лет не понадобится!

– Неисповедимы пути Господни… – загадочно изрек Хасан и, глянув на Образ в углу каморы, благочестиво склонил голову. – Иной раз и такой ничтожный червь, как твой покорный слуга, может сгодиться, а то и стать орудием в Руце Божией – к Его вящей Славе и твоему благоденствию!

Юрий хотел было рассердиться, но вдруг передумал и уже с любопытством посмотрел на Хасана.

– Я, конечно, понимаю, что ближний дьяк Посольского приказа не потерпит у себя на службе нехристя. Но тогда почему именуешь себя Хасаном?

– Ошибаешься, у нас в приказе, коли человек полезен, то и басурмана не отринут. Мало ли на Москве разных иноверцев, аж до самого «верху» службу несут? Я же давно не басурман и в Святом Крещении наречен Петром. Хасан, это так, прозвище… по отцу кличут – Петр Хасаныч. А уж ты, пан, зови, как тебе на слух ляжет – что запомнить проще.

– Может, Хасаныч? – предложил Юрий, задумчиво разглядывая татарина. – Так тебе больше подходит.

– Можно и так. – Хасан легко поднялся с коврика, на котором сидел, и, неся в руках полную до краев пиалу с подозрительно ароматной жидкостью, подошел к постели Юрия.

– Выпей, господин! И пусть здоровье твое и душевный покой будут полными, как и сия чаша целительного нектара.

– Ах ты, змий витиеватый! Подобрался таки… к черту твои зелья! Больше ничего пить не стану. Принеси мою одежду и дай мне уйти, тогда, на радостях, хоть ведро вылакаю. А сейчас проваливай… и подальше!

– Зачем ведро? Так и окочуриться недолго! – усмехнулся Хасан.

Поставив пиалу на столик возле постели, он сел рядом и, ловко поджав ноги, застыл в позе терпеливого ожидания. Немного погодя, когда Юрий сердито завозился в подушках, Хасан, чуть покосившись в его сторону, спокойно заметил:

– Пить захочешь, сам возьмешь…

– Вот-вот, хоть раз правду сказал! Сам возьму, коли захочу! Тебе-то чего рядом торчать? Ступай, прогуляйся, я подремлю чуток…

– Не могу, боярин! А вдруг чужой кто забредет, покуда ты дремать станешь? Да – паси Бог – лихое с тобой, немощным, учинит. Как я тогда пред хозяином оправдаюсь?

– Ну, навязались на мою голову, стражи окаянные! – Юрий даже плюнул в сердцах. – Сиди, черт с тобой! Хоть окаменей на своем коврике, идолище поганое… – и, повернувшись к нему спиной, Юрий сделал вид, что засыпает. Он был уверен, что теперь ему долго не заснуть, слишком велико было раздражение, но – как ни странно – заснул…и теперь видел сон, от которого просыпаться ему совсем не хотелось. Правильнее сказать, слышал, ибо глаза он открывать не хотел, уверенный, что снова увидит рядом опостылевшего Хасана. Поэтому он только слушал, наслаждаясь удивительной музыкой пригрезившегося ему голоса… во сне, где-то совсем рядом, тихо переговаривались несколько человек, среди них опять же Хасан (что б ему! – даже в сон залезть умудрился), какой-то причитающий женский голос, и тот другой – столь удивительный, что его хотелось слушать, как пение сирен. Надо бы глянуть, хороша ли сирена, подумал он сквозь дрему и тут же насторожился, услышав шаги. Они были очень легкие и очень решительные, но ведь сирены не ходят! Хотя на то и сон, где все возможно… шаги приблизились, остановились. Потом на лоб ему легла маленькая, теплая рука и повеяло ароматом роз… почти уверенный, что сейчас проснется, Юрий, все же крепко ухватился за эту руку и открыл глаза. …Лицо, склонившееся над ним, было таким прекрасным, что он просто обмер, не понимая, что с ним творится и откуда здесь эта красавица. Но что это не сон, он уже догадался – сирены не носят расшитые серебром и жемчугом летники и не убирают косы девичьим венчиком. Да и Хасан, вдруг возникший за спиной девицы, выглядел слишком уж настоящим, так же, как и маячившая неподалеку пышнотелая, приземистая женщина в цветастом убрусе поверх замысловатого головного убора. Чем-то взволнованная, она смотрела на него с опаской и, пытаясь привлечь к себе внимание девицы, нелепо взмахивала руками, точно несушка над яйцами. А вот и дуэнья, или как их тут называют – «мамка», подумал Юрий… Но кто же они, откуда и зачем тут?