— У тётки Ни Дай, говорят, самые красивые женщины на всём загородье, — жалеет его Врач и ударяется в объяснения. — Яблоневым садом её владения называют вовсе не из-за яблонь, хотя они там тоже имеются. Каждая девица в тех местах свежа и румяна, как только что поспевшее яблоко. — Он с аппетитом откусывает.

— И чем они занимаются? — Ён крутит своё в руке. Кажется, есть в этом что-то неправильное.

Врач ухмыляется и шутливо смотрит на Ёна.

— Там людская ферма. — Тень серьёзности падает на его лицо. — Богачи из города покупают себе квадратные метры вместе с девушкой, которая на них живёт. Затем брюхатит её. Она вынашивает и рожает ребёнка, заботится о нём, а когда богачу или его городскому отпрыску нужна будет какая-нибудь операция, почки химикатами попортил или что ещё, он забирает нужное у ребёнка отсюда.

— Кто же на такое согласится? — не верит Ён.

— Те, кто хотят жизни получше. — Врач снова откусывает от яблока. — В Яблоневом саду условия как во дворце! Ведь содержание оплачивают кошельки из города. — Ён мотает головой. — Не веришь? — смеётся тот. — Вот тебе для сравнения. Самая большая человеческая ферма принадлежит местной коалиции. Там в женщинах видят только матку: зачать, выносить, родить. Затем снова зачать, выносить, родить. И так без передыху, пока на очередных родах не помрёт от бессилия.

— Я много чего слышал о Сером доме… — останавливает его Ён. — Но совсем не это.

Больше о дисциплине. О том, что живущим внутри унылой махины лишний раз вздохнуть не дают. Но чтобы людей разводить ради органов…

— К таким фермам долго шли, — продолжает Врач. — Сперва просто крали людей из города, тащили всех, кто попадался под руку, за стены и уже здесь разделывали. — Ён невольно вздрагивает от непрошенных откровений. — Затем исчезновения жителей стали настолько многочисленны, что их нельзя было игнорировать. Даже главные ворота в Серый дом стали патрулирровать. Не слышал о таком? И чтобы немного сбавить напряжение в общественности, людях, не сведущих в тёмной торговле, начали строить фермы. Сперва малюсенькие, потом больше — и вот уже целый район потенциальных «жертвователей» на продажу.

— Вы родом из таких ферм? — Яблоко выглядит сочным и естественным, не переполненным химией, но при мысли, что его сок окажется на языке, Ён чувствует отвращение.

— Раз не ешь, отдай! — выхватывает у него из рук яблоко Диль. — Нечего тут рожи корчить!

— Я — да, он — нет, — отвечает Врач. — Но попал сюда достаточно рано.

— Выглядишь здоровым, — не верит Ён.

Больше похоже, что над ним издеваются. Говорят чушь, чтобы потом посмеяться над тем, какой он дурачок, раз принял их сказки за чистую монету. Ведь в жизни такого просто не бывает. Но Врач говорит:

— У меня одна почка и одно лёгкое, — и расстёгивает рубашку, когда Ён скептично хмыкает.

По телу тянутся шрамы. Их больше, чем озвучено операций, но Врач не торопится с рассказами про остальные.

Значит он всё-таки родился здесь, за пределами города и у него не было ни единой возможности стать частью благополучного мира.

Что касается Диля, то тут история мало чем способна отличиться от историй других детей, попавших в Серый дом: родители либо умерли, либо отказались от него. Судя по поведению, у него имеются отклонения, так почему бы не выкинуть в пользу ребёнка поздоровее.

— Отказались от умственно отсталого? — предполагает он. Своими заключениями он никого не хочет обидеть или оскорбить. Он просто говорит правду или что-то похожее на неё.

— Как-то ты груб, — не разделяет его мнения Врач. Сам Диль не особо заинтересован в обсуждениях да и не выглядит как человек, который только и ждёт случая, чтобы раскрыть тайны своего попадания в Серый дом. — Хоть вы и одногодки, окажись ты на его месте, сомневаюсь, что дожил бы до своих дней.

Ён смутно представляет, что нужно пережить, чтобы вести себя, как Диль, но допытываться не спешит. За несколько дней, проведённых рядом с дикарём, Ён понял, что если он сам ничего не говорит, то уточнения и расспросы приведут к презрению, а затем к полному безразличию.

— Откуда ты знаешь, сколько ему?

Если возраст Ёна легко узнать из общих данных Борд — они ни для кого секретом не являются, — то как сам Диль может знать о своём, если о нём нет никаких упоминаний в городских архивах. Как о человеке, по крайней мере. Неужели родители были так «милосердны», что дали ему знать день и год своего рождения. Тогда почему не позаботились об имени?

Ён невольно разглядывает его виски, даже щурится, надеясь получше изучить на расстоянии. Вдруг на нём была Борд? Но её сняли?

— Отсталый, значит, — чешет подбородок Диль. — А я то к тебе с новостями, от которых ты до потолка прыгать будешь. И вот такая у тебя благонравность ко мне, да? Ну что ещё ждать от городских? — Он смакует тишину, разлившуюся по медицинскому кабинету. — Дед позволил тебе выйти. — Ён не успевает переварить сказанное, как Диль продолжает: — Но он тебе не верит — в чём я с ним полностью прекрасен — так что им было решено, что я буду тем, кто выведет тебя на прогулку.

— Почему? — подозревает неладное Ён.

Хорошее отношение от тех, кто и человеком-то тебя не считает, никогда нельзя расценивать как перемену к лучшему.

— Говорит, хорошее поведение нужно поощрять, — бросает Диль. Значит, главарь собирается использовать метод кнута и пряника? Ён прекрасно знаком с большей частью хитростей, способных захватить человека в ситки чужих желаний и воли. На своей шкуре пережил. Поэтому сейчас он не торопится боготворить добряка и не спешит скорее отблагодарить его подчинением за разрешение того, на что он и так имеет право. — Я вообще никакого хорошего поведения не заметил, если честно, — продолжает Диль. — Но дед сказал, что лишь при… при… — Он напрягается, словно произнести слово даётся ему с большим трудом. Ён ждёт, что странного он скажет на этот раз, но его встречает разочарование. — …принуждением хорошо приручить не получится. Пару раз вдарить бы тебе, чтоб понял, что здесь с тобой шутить никто не собирается — вот и всё воспитание!

Как о бездушном предмете говорит, и даже не стесняется своего пренебрежения. Ёна сильнее волнует внешний мир, нежели отношение Диля, потому он воодушевленно его перебивает:

— И чего ты тянул? Пойдём!

Диль его слушаться не хочет, даже наоборот, будто замедляется.

— Куда? — отзывается он. — Тут и показывать-то нечего? И чего тебе приспичило?

— В Яблоневый сад! — ждёт его у порога Ён. Куда идти он понятия не имеет, зато истории об этой местной достопримечательности засели у него в голове. Хоть бы одним глазком глянуть — либо подтвердить правдивость, либо развеять миф.

— Но я же только оттуда, — не разделяет его вдохновения Диль. — Да и что ты там хочешь вынюхать? Будешь у ограждений ошибаться, никто тебя внутрь не пустит.

— И пусть! — упорства Ёну не занимать. — Пошли уже. Сам же говоришь: Дед разрешил! Вздумал перечить ему?

Ён правильно находит слабое место — Диль с всеобъемлющей неохотой в каждом движении шагает к нему, продолжая сыпать недовольствами и предупреждениями:

— Увидишь баррикады, не заходи за них! И не то что не заходи! Обходи за сто километров! Тысячу… Ты слишком здоровым выглядишь, утащат, — он тяжко вздыхает, предчувствия неприятности. — Начнут за тобой охотиться, отбиваться надоест. Ты понял?

— Зачем им? — Поскольку Ён не понимает причин, по которым на него вдруг может начаться охота, верит он не сразу. Больше походит на то, что его хотят запугать, чтобы он ни на шаг не отходил от своего сопровождающего.

— Глухой что ли? — не церемонится с ним Диль. — Ты выглядишь слишком здоровым. Не понял? Это значит, тебя можно продать о-о-очень дорого.

— Это ты так завуалированно говоришь, что я у вас тут сокровище? — пытается не смеяться Ён.

В отличие от него, Врач не сдерживается. Он хохочет во всю силу, скорее не на слова Ёна — не такие уж они и забавные — а на выражение озадаченности на лице Диля. Он ведь с полной серьёзностью подошёл к объяснениям, почему его слова превращают в то, чего он не говорил? Ещё и смеются над ним?