Ён сам не понимает, как так получилось. Перед ним из всего скопища стоит один-единственный мальчик, вероятно, потерявшийся в давке. Как и Ён, он в синяках и ссадинах. И точно также глаза его выпучены и смотрят неотрывно на стоявшего перед ним человека.

Ён переводит взгляд на окружающих их людей. Лица искажены раздражением и даже гневом. Мигают сотни Борд — снимают каждый его вздох.

— Направил оружие на ребёнка, бессовестный! Совсем стыда у них нет. Что скажут, то и сделают за деньги. Им ведь за это платят, — разносятся шепотки со всех сторон. — А лицо чего спрятал? Специально? Чтобы потом не признали? Сговорились против людей! Неужели не стыдно?

— Опусти пистолет, — шепчет Диан.

Ён и рад бы, но тело немеет. Диан быстро смекает, в чём дело, и лёгким взмахом руки заставляет оружие исчезнуть, словно заправский волшебник.

— Какой недоумок притащил сюда ребёнка! — во всеуслышание кричит Диан, поднимая мальчика на руки и быстрым шагом унося его от толпы. — И почему крышка гроба не была приколочена как следует? Над нами издеваются что ли?

Неподобающая сцена заканчивается так же внезапно, как и начиналась. Ребёнок пропадает из виду, и люди мигом приходят в себя. Они оглядываются, но четверо носильщиков уже поместили гроб в катафалк. Машина отъезжает, и скорбящие бегут вдогонку. Вскоре они огромной волной опережают её и не дают двигаться дальше.

Ни Ён, ни Диан не следуют за ними. Полицейские на мотоциклах окружают гроб плотным кольцом и громко сигналят, требуя расступиться тех, кто встаёт на пути. Отдавленные ноги и ссадины кидающихся под колеса смутьянов новую охрану не волнуют, потому вскоре люди прекращают попытки прорвать оборону и смиренно шагают за машиной.

— Ты в порядке? — ударяет Ёна по плечу вернувшийся Диан. — Что за дикари? Все косточки мне пересчитали ни за что ни про что.

— Мне конец? — единственное, что сейчас волнует Ёна.

Щёку до сих пор колет холод гроба.

— Посмотрим, — Диан ощупывает свою руку и тихо матерится. — Пойдём. Сейчас бы врачу показаться, остальное потом порешаем. Но да, дел ты натворил. Я и сам собирался пальнуть пару раз в воздух, а то уж больно они разошлись. Но чтобы ты… И что на тебя нашло? Я-то думал, что ты та ещё размазня! А только гляньте! Инстинкт самосохранения сработал?

— Я… я не знаю, — Ён и сам ошарашен. — Честно, не знаю.

Ён смотрит на настенные плакаты. Пока ремонтник копошится в Борд — будто прямиком ему в голову забрался и щёлкает чем-то внутри, аж в ухе отдаёт, — нужно себя занять. Надпись на ближнем к Ёну плакате гласит: «Проверься сейчас, чтобы не сожалеть потом». И под ней, этой надписью, нарисован человек; сидит такой с безразличным взглядом.

Ён вычитал на различных сайтах и форумах, что неисправности в Борд в самом худшем случае могут привести человека к эффекту сродни лоботомии. Потому он идёт на стороннюю диагностику. Сам Ён ни разу не встречал людей, пострадавших от испорченных Борд. Получается, слухи опять же — наговоры, как выразилась Борд перед входом в мастерскую. Даже разработчики Будущее+ отрицают любую серьёзную опасность при поломке их приборов. Неужели им позволили бы вживлять в людей нечто ненадёжное на уровне закона? Не глупости ли? Да разве болтунов угомонишь? Страшилки об ужасных последствиях плотно засели в народе.

«Конечно, они хранят это в тайне! — заверяют сплетники на форумах. — Если бы люди узнали правду, ни за что бы не дали эти штуковины себе в головы запихивать!»

Как Ён не желает посещать больницы, так Борд всячески противится специалистам из вне. Интересно, их схожесть связана с тем, что она перенимает его манеру поведения или же так работает код, отвечающий за защиту от чужого вмешательства? В данном случае упорство Борд любому человеку показалось бы ребячеством: мастер сертифицирован и имеет все документы государственного образца, доказывающие его квалификацию.

В мастерской тихо и спокойно. Ён лежит в полуразложенном кресле под палящей лампой и терпеливо ждёт, когда перестанут копаться в его механическом отростке. Привит он, конечно, насильно, не естественное образование, но да — Борд иначе и не назовёшь. И тем неприятнее осознавать, что обмануть тех, кто ходит с ним с рождения, и нацепить на себя бутафорию вместо настоящего прибора, труда не составляет.

Обманывал изначально.

Как можно верить тому, что говорил Гао, когда он обводил вокруг пальца уже тем, что не был человеком, а лишь притворялся одним из них. Нет, он конечно живая плоть и кровь и наверняка обладатель незаурядного ума, раз искусно хитрил и извивался на глазах миллионов людей, но всё равно самого главного, что делало его таким же человеком, как Ён или любой другой житель города, у него было. Да-да. У него не было Борд, которая служила доказательством того, что он есть. Что он родился. Что он болел. Что он учился. Что он плох в математике. Или химии. Или в чём-то ещё. Что его любимый цвет…

Голова превращается в колокол — начинает гудеть то ли от дурацких мыслей, то ли от того, что ремонтник ворошит Борд слишком долго. Ён готов сделать ему замечание, но стоит боли прекратиться, как он быстро меняет гнев на милость. Не так уж Ён и разбирается в технике, чтобы кого-то отчитывать.

Он плотно закрывает глаза, поскольку лампа продолжает слепить и жарить ему лицо. В темноте мелькают белые точки, которые в итоге складываются в крылья на спине куртки.

Ён старается удержать голову прямо, хотя из-за возни ремонтника она то и дело сползает на край подставки. Шея начинает ныть. Скрежет в виске изрядно действует на нервы. Глаза слезятся. А Ён-то наивно предполагал, что ничего хуже больниц нет! И ведь сам на проверку подписался! Никто не заставлял. Никто не… Мгновенно мысли наполняются вопросами, к которым приводит его молчаливая ругань. Вот же странная штука. Зачем Гао полез к полицейской машине, прекрасно понимая, что расхаживая без Борд, он самым бесстыдным образом нарушает закон. Навряд ли кому-то была выгода принуждать его к этому. А ему какой прок? Хотел внимания? Развлечься? Или что? Зачем ему подставляться? Мог ли он предположить, что умрёт той ночью?

— Ну что ж, — будит его от размышлений ремонтник. Он аккуратно возвращает крышку Борд на место и выдаёт своё заключение: — Никаких повреждений нет.

— Я же говорила! — заявляет Борд.

— У, какие шустрые, — улыбается тот и идёт к столу. — Помню, раньше они не отвечали, пока им чёткий вопрос не задашь! А сейчас только гляньте! Я договорить не успел — перебивает, да как дерзко! Балуете вы её, Ширанья. Балуете! Зря! Машина без команд, что дитё без матери.

— Но я точно слышал помехи, — Ён встаёт с кресла, и комната начинает кружиться.

Он замирает и не двигается, пока ремонтник беззаботно болтает.

— Возможно, у вас была ситуация — физический удар или какое-то сильное переживание — из-за которой на само соединения Борд с телом было давление. Вполне могла возникнуть иллюзия. Но это уже к биомеханикам. Я — только по части машин.

Ён благодарит его и, пошатываясь, торопится на станцию метро. Диагностика Борд заняла больше времени, чем он рассчитывал.

— Ширанья! Нойя! — вырастает у стола Ёна начальник Пон. — Аккуратнее с тем, кому и что говорите! Особенно сегодня! — И дураку понятно, что это предупреждение, но вот к чему оно? Хотя Диан подходит к ним, Син Тэ глаз не спускает с Ёна.

— А что сегодня? — уточняет тот.

— Ширанья, — грозит пальцем начальник. — Шутишь? Не доводи до греха! Что за дела у тебя такие? Мало того, что опаздываешь, так ещё и работать тебе некогда?

— Я введу его в курс дела, — Диан согласен на всё, даже провести наставничество для балованного сынка богатея, лишь бы поскорее закончить разбор полётов. — Чего распереживались? Будто он погоду сделает…

— И ради бога! С похорон прошли целые сутки! — совладать с собой у Син Тэ Пона не получается. Он медленно багровеет, того гляди лопнет. Что ж, вероятно, недавно надавили на него, и теперь он давит на других. Иначе взорвётся, как мыльный пузырь. Не сам, конечно, скорее то, ради чего он долгие годы работал и подхалимничал. — Вы понимаете, что это значит? Мы должны были предоставить отчёт день назад! ДЕНЬ ТОМУ НАЗАД, МАТЬ ВАШУ! Дайте уже какой-нибудь прогресс! Ширанья! — Ён готовится к понуканиям, но Син Тэ Пон вдыхает поглубже и говорит на удивление сдержанно. — Это дело — твоя возможность исправить то, что случилось на похоронах.