Инесса не обрадовалась, увидев сестру с бессовестно прекрасной обнаженной шеей и руками.

– Пф-ф, это Казахстан, милая, а не дворянское собрание. Неплохо бы прикрыться, апашкам не понравится.

– А все равно ткани больше нет. – Ася закружилась по комнате в сколотом булавками наряде. – Хоть на один денек представлю себя графской дочкой.

– Замолчи! – Старшая покраснела, разнервничалась.

– Ладно, ладно, шучу.

Сестра, извиняясь за резкость, подошла и обняла за талию.

– Ой! – Она укололась спрятанной в ткани булавкой, скривила красивую губу, буквально из воздуха достала флакончик спирта и капнула на ранку. – Знаешь, у меня ведь подарок есть как раз к этому поводу и для этого дня.

Младшая ожидала нудных нравоучений про будущую семейную жизнь, про долг и ответственность, поэтому удивленно вскинула ресницы. Инесса уже спряталась по пояс в платяном шкафу.

– Вот, держи.

На сухой медицинской ладони с белесой географической картой пересекавшихся линий лежала драгоценность – одинокая серьга-жирандоль: ажурная сердцевина, три шипастые висюльки с хищными пастями несимметричных дырок, в каждой по камню сикось-накось, с издевательской небрежностью. Если перевернуть, она напоминала желто-синего льва со вздыбленной гривой и клыкастой пастью.

Агнесса ахнула и прижала ладошки к груди. Она уже видела эти остатки роскоши, но не представляла, что когда-нибудь станет их полноправной хозяйкой.

– Ты серьезно, Ин?

– Рюмку с гербом и янтарный перстенек я себе оставлю, Броне с Германом на память, а из жирандоли тебе подвеску изготовим, это нетрудно. Не теряй, береги. Это огромные деньги.

Ася осторожно взяла в руки сокровище: три малюсеньких сапфирчика на сочленениях подвесок с основанием и по одному на трех висюльках. Они будут блестеть на груди, покачиваясь в такт шагам. Надо просто завернуть крючок петелькой и повесить на шелковую нитку.

– Даже слов не подберу, – растроганно пробормотала она.

– А это от Левы подарок; раз уж такое дело, он решил поступиться принципами. – Из объемного клетчатого кармана, куда сбегалось все потерянное детьми, иголки на катушках, записки, поломанные карандаши и даже забытые на подоконниках чайные ложки, Инесса извлекла бархатный мешочек, которого Ася раньше в доме не видела. – Раз, два, три… – Она заметила, с каким напряжением следила невеста за ее руками, и улыбнулась. – Да у тебя нос вытянется от любопытства!

Тонкие и ловкие пальцы выудили из мешочка спутанный узелок золотой цепочки, поколдовали, взвешивая и распутывая.

– Ох, Инка! Левушка просто ангел! Обожаю вас, мои родные! – Ася подпрыгнула, захлопала в ладоши и изо всех сил сжала сестру в объятиях, снова уколов и ее, и себя.

– Вот и настоящее украшение у тебя. Пусть семейная жизнь будет блестящей, как золото, яркой, как камни, и бесконечной, как цепочка.

Рукастый часовщик уже к вечеру соорудил из застежки петельку, и настоящая фамильная драгоценность украсила подвенечный наряд.

Сенцов готовился к поездке загодя: запасся разрешением от председателя, уговорил соседку Вальку присмотреть за печкой и хозяйством, смазал сани и сводил коня к ветеринару. Новый бухгалтер – пронырливый Арсланбек – расстарался и добыл адресок в Акмолинске, где можно остановиться на ночевку. Совхозный шофер Свиридыч не поленился и отстоял в кассе городского театра длиннющую очередь за билетами на новогодний спектакль. Будет Катюшке невиданное развлечение, большая уже, должна воспитываться в правильных семейных традициях. В качестве подарка Платон забил свинью и накрутил колбасок, в довесок прихватил окорок и сало. Чтобы свадьба приемного друга или двоюродного сына, как Сенцовы изредка называли Айбара, не забылась, не съелась под рюмашку вместе с солонинкой, Антонина купила в сельпо кусок льна и собственноручно вышила парадными букетами скатерть. А вдобавок полагался пухленький конвертик, чтобы молодоженам купить стол, на котором будет красоваться это рукоделие, и стулья, и, может быть, кровать. По такому случаю Тонечка обещала приготовить еще и покрывало, но это уже на крестины, или как там у казахов положено, в общем, на зубок новорожденному. Старики-переселенцы радовались свадьбе как своей, которой у них вовсе не было, или как Васяткиной, до которой он не дожил. Забыл Платон только очки, носимые в семье одни на двоих, без коих в свои шестьдесят два он не мог разглядеть ничего мельче петуха, а Тоня в пятьдесят три еще метко накалывала на вилку вареники, но не различала сор в крупах.

Обещанное Арсланбеком жилье оказалось бараком, стихийно сотканным из подножного материала. К некогда примерному саманному домику приросли щупы, фаланги или отдельно торчавшие пальцы. Теперь его форма больше напоминала искривленный крест, составленный из шпал, бруса, целых бревен вперемешку с кровельной жестью. Перед калиткой вместо привратницкого коврика расстелилась огромная непросыхавшая лужа.

Сенцов удивленно крякнул и не удержался от критики:

– Хорошо, Тонюша, что мы в колхозе живем. Не хотелось бы вот такой акробатики.

– Тс-с, – шикнула жена, – это ж эвакуация проклятая настроила, не сами ж они так.

Хозяйничала в стихийном постоялом дворе пожилая казашка с лоснившимся лицом и непрестанно двигавшейся челюстью. Она вынимала из грязных складок цветастого платья горсти тыквенных семечек, не глядя кидала их в рот и сплевывала шелуху прямо под ноги. Когда темно-коричневая рука со спекшимся орнаментом пигментных пятен не находила семечек, из кармана появлялся курт, его она разбивала на части дежурившим в голенище мягкого сапожка точильным бруском. Если надоедали оба лакомства, из загашников появлялся сухарик. Так и жевала, пока вела по тухлым коридорчикам к затхлой комнате, показывала, где мыть-полоскать, где попросить шайку или самовар. Муж ее – худой, седобородый дед в островерхой войлочной шапке – молча сопровождал жену, посасывая насвай. У этого семейства, по видимости, считалось зазорным держать рот пустым.

Внутри хаоса оказалось шумно и дымно, маленькие комнатушки топились по отдельности, каждый таскал из сарая что-то свое, что по незнанию принимал за уголь и дрова. Постоянные жители почти все расселились или разъехались по домам, откуда их выгнала война, теперь каморки сдавали внаем командированным, снабженцам и таким же гостям, как Сенцовы. Кухню заполнили апашки с казанами, по узким коридорам ползали запахи стряпни.

– Провоняют наши одежки, – опечалилась Тоня, – как на свадьбу пойдем?

– Ничего, нас не нюхать позвали, а выпить за здоровье молодых, – успокоил ее супруг и пошел к лошади.

Утром они оба проснулись с головной болью: все-таки непривычная духота сумела подпортить праздник. Тоня нагрела воды в тазу, взрослые по очереди поплескались и обтерлись, а Катюше только личико помыли. Этим ограничился праздничный туалет.

К дому Авербухов подошли к полудню, как положено. Смущаясь, поздоровались и встали у забора. Инесса наконец узнала Тоню или привычно притворилась, чтобы не огорчать. Во всяком случае, с удовольствием щелкнула по носику Катю и похвалила, мол, выросла, молодец. У нее собралась богатая коллекция пациенток, на узнавания времени не доставало. Пришел Айбар, страшно обрадовался своим друзьям, стал много и путано рассказывать про них, про судьбу с ее головомойками, про то, как Сенцовы стали ему родней, как выручали, утешали, учили.

– Мы к столу гостинцев привезли, Инесса Иннокентьевна, – опомнилась Тоня, – как я могла запамятовать! Платоша специально свинью забил.

– А… казахи разве свинину кушают? – оторопела Инна.

– Я на фронте научился все есть, – махнул Айбар и весело рассмеялся.

– А Лев Абрамыч нет, не ест. – Инесса воинственно подняла подбородок, приготовилась к отпору.

Сенцовы растерянно переглянулись, они прекрасно знали, что айбаровская шайка-лейка за обе щеки уминала окорока и буженину, потому и прихватили. Про Льва-то не подумали. А вдруг и другие евреи за столом будут? Срамота! Неучи колхозные! Один раз в люди выбрались и то не сумели подать себя приличному обществу.