– Иди с Богом. – Священник перекрестил его и нетрезво пошел запирать дверь.

Вот и все. Вот и случилось, чему положено. Бог забрал сокровища, нечего кручиниться. Все, как должно. Валенки заскрипели в сторону дома, а по дороге его снова встретил, допросил и обыскал красноармейский патруль.

Весь 1920 год Сенцов воевал, убивал, калечил, даже заслужил похвалу. Красная власть уверенно отбивалась, а потом пошла в наступление. Про Ольгу он думал мало, про Тоню вообще не думал после того, как в агитационном поезде встретил Липатьева, моложавого, подтянутого, в развевавшемся по ветру френче на худых плечах. Да разве жена променяет такого красавца на него, на старого, травленного невзгодами приказчика? Война закончилась, Платон вернулся к матери. Он с удивлением увидел, что часовня императора Александра Третьего разрушена. Вот как! Получалось, Бог не зря его направил в Никольский храм. Платон прогулялся к Стрелецкой слободе: церковь не тронули. Внутрь тыркаться не стал, не проверил, на месте ли его сокровища, или уже прибрали их к рукам. Если и прибрали, на то Божья воля – в этом он уверился. А заходить не стал, чтобы не соблазняться.

Советская власть не припасла для купечества никакого завалящего кармана, чтобы пересидеть ненастье. В стране, где продовольствие отпускалось по хлебным карточкам, а прочие товары – по запискам от Наркома, вовсе не нужны опытные коммерсанты. В Курске требовались рабочие руки – строить, чинить, налаживать отличную советскую жизнь. Сенцов записался в артель и стал получать паек. Трудовая повинность никогда не казалась ему наказанием. Если не работать, то скучно. Жизнь понемногу склеивалась, только невесты никак не на – ходилось. Ольга пришла сама, неожиданно и сразу схватила за штаны.

– Я соскучилась! – Она требовательно притянула его к себе. – Не любишь, не хочешь жениться – пускай. Но будем вместе.

– Я хочу семью, Оля, слышишь? Семью!

– А я разве не хочу? – Она прильнула губами к его удивленному рту.

Ни один здоровый самец не смог бы удержаться от искушения, и Сенцов не стал исключением. Он снова делил с Белозеровой постельные утехи, но замуж не звал, жевал обиду и никак не мог проглотить. В такой диспозиции найти невесту – неподъемная задача.

1921-й обрадовал НЭПом. Пискунов снова заблестел, нацепил позабытые лакированные штиблеты и сюртук по довоенной моде, начал, как прежде, цокать и вставлять в речь экзотизмы. Платона он пригласил приказчиком, но, подумав, сразу же повысил до партнера. Торговать приходилось всем: от мыла до ситцев. Если станки попадались, тоже пристроить можно. Касательно патронов – надо с осторожностью. Лучше всего разлеталось продовольствие, но и добывать его приходилось с трудом, разъезжая сутками на хромой подводе по губернии, раскапывая старинные знакомства и заводя новые. Красных купцов в народе не жаловали, называли нэпмачами, но все равно топали в лавки, набивали котомки полузабытым чревоугодием. Антонина снова начала улыбаться, они с Екатериной Васильевной наладили печь ржаное печенье, поэтому чувствовали себя не иждивенками, а коммерсантками, а Липатьев все больше хмурился: из-за тестя-нэпмана его нередко прочищали на заседаниях.

– Ну вот, Алексей Кондратьич, все, как ты говорил. – Платон встретил пискуновского зятя на крыльце и решил похвалить за прозорливость. – Не убить частную собственность, такая акробатика!

Все у нас как прежде: сейчас разгонимся и зададим жару.

– Да, частная собственность у народа в крови, приросла, не отрежешь. – Липатьев протянул вялую ладошку. – Только вот смотрит он на все это косенько.

– Так зачем пользует? Ходили бы все в продмаги и закупались по карточкам. Кто не дает? А то ж к нам норовят, где повкуснее, где выбрать можно, хоть и подороже.

– «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». – Цитата классика упала на крыльцо, и Платон осторожно ее обошел, стараясь запомнить. – «В Россию можно только верить»[31]. – Липатьев уходил прочь, независимо размахивая пустыми руками.

Весь 1922 и 1923 год Сенцов не находил времени и сил, чтобы порвать с Ольгой и всерьез пуститься на поиски новой невесты. Беременность не наступала, «талаков» она не привезла, хотя Рамиль давно уже вернулся в Москву и она не раз туда ездила за эти годы. Может быть, даже спала с ним. В 1924-м скончалась Дорофея Саввишна, так и не понянчив внуков. Теперь вроде и жениться незачем, все равно уже пятый десяток, можно и так дожить. А в 1925-м Белозерова уехала. Насовсем. Получила повышение по службе и помахала платочком, даже не всплакнув. Вот теперь требовалось мягонькое плодовитое тело рядом, желательно из вдов, чтобы уже дети постарше имелись, мабуть, наверняка. Такая вскорости нашлась – статная темноволосая Фрося с нахальной седой челкой. Старший сын учился в школе, младший таскался за мамкиной юбкой, хитро щурил темные вишенки глаз и требовал леденец: малолетний дипломат знал, что для него припасено угощение, и не отставал. Платон настроился на серьезные отношения, вытащил из сундука почти новую льняную рубаху еще довоенных времен, с ручной вышивкой по вороту. Мать ее берегла, говорила, мол, свататься в ней пойдешь. Значит, пора. Долго тянуть он не хотел. Пригляделся к Фросе, познакомился с ее пацанвой и вперед, в храм, венчаться и плодиться. В доме нужна хозяйка.

– Какой вы нарядный сегодня, Платон Николаич. – В дверях лавки стояла Тоня. – Папенька поехал за гужем, просил вас дождаться.

– Весьма рад. – Сенцов заметил и пополневшую фигурку, и грустные глаза. – Вас что-то тревожит, Антонина Иванна? Как Васятка?

– С ним все хорошо, благодарю… Да нет, не тревожит… С Алексеем разругалась только… Он ушел… Насовсем. – Она роняла медленные фразы, глядя в окно. Они проделывали дыры в его нарядной рубахе.

– Как ушел? А… сын?

– Он не хочет, чтобы его имя сопрягалось с нэпмачами. Это позор для революционера. Так сказал… А что сын? Сын со мной.

– Так… – Платон внезапно охрип, – так вы разводиться будете? Теперь это просто.

– Н-не знаю… пока.

– А почему вы мне это рассказываете, Антонина Иванна? Вы ведь знаете, что мечтой всей моей жизни было… было назвать вас своею? Зачем теперь дразните?

– Нет-нет, я не дразню. Просто… просто к слову пришлось. – Она не отводила взгляда от окна, а он хотел непременно заглянуть в синюю прорубь, проверить, глубоко ли там, надежно ли укрыто дно подмороженным илом и водорослями.

Сенцов не пошел свататься к Ефросинье, не смог. Решил подождать. Вдруг ему все-таки улыбнется счастье?

Через месяц Липатьев вернулся к Тоне, чтобы через полгода снова уйти, на этот раз вроде бы насовсем. Иначе могли выгнать из партии. Он и ее звал, обещал достойное общежитие и спецпаек, говорил, что сам прокормит свою семью. Но отчий дом крепко держал купеческую дочку. Она не желала, не могла отвернуться от постаревших, замороченных новой реальностью родителей или просто недостаточно любила законного супруга.

Пискунов с большим трудом привыкал к новым деньгам, норовил по старинке подкопить, оставить, как он говорил, «на развод», наподобие опытного рыбака, который не трогал мальков, а выбирал из бредня только здоровенную рыбину, чтобы накормленное место не сиротело. Он не мог смириться с двумя деноминациями, произносил губами, но не верил, что настоящий полнокровный миллион превратился в один рублевик. Просто крошечный целковый. Теперь заправилой в коммерции стал Платон, а Иван Никитич больше на подхвате.

В 1926-м, справляя 44-летие, успешный тороватый нэпман снова, в который раз, вернулся к мыслям о женитьбе. Теперь и деньги появились, дом завидный, торговля не хуже, чем в сытые довоенные времена. Отчего бы не жениться? И он посватался к Тоне.

– Вы о чем? Я же замужем! – Она прыснула в ладошку, как школьница.

– Ну так отчего бы не развестись, Антонина Иванна? Теперь же такая акробатика, что все дозволено.

– Ой, нет. Мы с Алексеем Кондратьичем все-таки не станем расставаться. Мы недавно так решил и. У него карьеры все равно не сложилось, сплошные разочарования. А здесь и прибыль, и дом, и родные люди.