— Не знаю, приличия?

— С каких это пор нам стало не наплевать на приличия в этом доме? Нина одаривает Лукаса улыбкой с ямочками на щеках, протягивая ему чай. — Сахар?

— Нет, спасибо, мэм, говорит он, беря чашку с блюдцем. Он делает глоток и удивленно моргает, глядя на плавающие листья.

— Они осядут на дно через секунду, говорит Нина.

Закатив глаза, я сажусь на свое обычное место и, чтобы занять руки, наливаю чашку чая себе и одну тете.

— Итак, Лукас, говорит Нина, когда я ставлю перед ней чашку, — Почему ты был в тюрьме?

Возможно ли умереть от смущения из вторых рук? Я съеживаюсь, мои щеки горят.

— Ты не обязан отвечать на это, говорю я. Когда я, наконец, набираюсь смелости посмотреть на Лукаса, он кажется невозмутимым.

— Это не проблема.

Он делает большой глоток чая. Я замечаю, как Нина опускает взгляд в чашку как раз в тот момент, когда Лукас начинает говорить. — По-моему, я уже говорил Татум, что раньше была бригадиром.

— Ага, говорит Нина.

— Ну, видите ли, я был на местном водопое со своей командой в нерабочее время, и один из парней *новый сотрудник* пригласил свою девушку присоединиться к нам. Милая девушка, тихая. Они почти ничего не говорили, пока она не спросила своего парня, могут ли они пойти домой. Но он еще не был готов уйти. Некоторое время спустя она снова позвала его, и он был груб с ней. Действительно груб.

Холодок пробегает у меня по спине. Лукас прочищает горло, его взгляд устремлен на скатерть.

— Я вмешался, как поступил бы любой порядочный мужчина, и когда этот мудак — простите за выражение — споткнулся, я предложил девушке подвезти ее домой. Она вежливо отказалась, сказав, что это сделает только хуже. Итак, я подождал с ней, пока он, спотыкаясь, не вернулся. Я последовал за ними, держась на расстоянии, и когда увидел, как он ударил ее…

Он качает головой, и, клянусь, я вижу, как вздувается и пульсирует вена у него на шее. — Я увидел кровь. Не успел я опомниться, как оказался на парне с большим куском битого бетона в руке… Я бы проломил ему череп, если бы не услышал ее крик.

Лукас с трудом сглатывает, его плечи опущены. Я чувствую странное и внезапное желание обнять его, что, когда я думаю об этом, кажется странной реакцией на его признание в том, что он чуть не убил парня. Тем не менее, я не могу сказать, что сама бы не ударила этого засранца.

— Я признал себя виновным в нанесении побоев второй степени и отбыл свой срок, говорит он. — Это было мое первое, и последнее, правонарушение.

Его пристальный взгляд скользит по моему лицу, и от него не ускользает тревога. Мое сердце болит за него, как и другие части меня, части, которые я не готова признать, воспламеняются от его внимания.

— Что ж, наконец говорит Нина, протягивая руку через стол, чтобы накрыть его ладонь своей. — Это замечательная история, Лукас. И я так благодарна, что ты поделился ею с нами.

Лукас кивает, неловко ерзая под пристальным взглядом моей тети. У Нины есть такая манера — видеть людей насквозь. Она придвигает к себе его чашку с блюдцем и одним ловким движением переворачивает чашку, высыпая содержимое на блюдце. Она поднимает чашку и начинает изучать листья, которые прибило к стенкам. Сама я не разбираюсь в чайных листьях, так что для меня это просто мусор, но не для Нины.

— Чувство вины, говорит Нина. — Огромная волна чувства вины несла вас большую часть этого года. Она поднимает взгляд на его лицо. — Возможно, за преступление, которое вы совершили?

Его кадык вздрагивает. — Нет, мэм. Я сожалею только о том, что такой отвратительный человек теперь считается жертвой в глазах закона вместо того, чтобы нести ответственность за совершенные им преступления.

Сильные, уверенные слова Лукаса вызывают теплую дрожь у меня по спине.

— Хм. Нина косится на чашку. — Тогда что-то еще. Что-то, что положительно разрывает тебя изнутри.

Подает звуковой сигнал таймер духовки. Я поднимаюсь со стула и говорю: — Ужин готов. Тетя Нина, это значит, что пора прекратить допрашивать беднягу.

— Все в порядке, ласково говорит он.

Его теплый взгляд омывает меня. Из-за чего бы еще Лукас ни чувствовал себя виноватым, сегодня это не имеет значения. Он здесь, за моим столом, потому что я попросила его об этом. Я испугалась, начала сомневаться в своей интуиции, а также в мужчине передо мной. Уязвимость не всегда дается мне легко, но я стараюсь быть лучше, рискуя своим сердцем. Этого хотел бы мой папа. Если бы я не отправила ему открытку на день рождения много лет назад, кто знает, были бы у нас сейчас отношения?

Я направляюсь на кухню, чтобы достать еду из духовки. Я накладываю несколько порций для Лукаса и моей тети и возвращаю тарелки на стол как раз вовремя, чтобы услышать, как моя тетя говорит: — Ну, тогда, я думаю, все улажено.

— Что улажено? Я ставлю тарелки перед Лукасом и Ниной, с опаской медлю, не решаясь взять свою тарелку, пока точно не пойму, что произошло буквально за полторы минуты, пока меня не было за столом.

— Лукас согласился помочь нам, выполнив работу в соседнем доме, говорит Нина слишком небрежно, в обмен на комнату и питание.

Что сказать?

Лукас выглядит смущенным, когда поднимает на меня взгляд. — Я не буду этого делать, если тебе это неприятно, Татум.

Мое имя звучит восхитительно в его устах.

— Конечно, ей комфортно. Нам и в голову не пришло бы брать с вас плату за пребывание в комнате, пока вы ее для нас ремонтируете. Итак, Татум, ты знаешь, как сильно я обожаю своего внука-рептилию, но я должна подвести черту за обеденным столом.

Я все еще не могу прийти в себя от ошеломляющей новости, которую моя тетя только что вывалила нам на колени, когда она указывает Марцеллуса на моем плече.

— Хорошо… Я осторожно перекладываю Марцеллуса на ладонь. — Извините, мне нужно уложить мою ящерицу спать.

Я практически взлетаю по лестнице и иду по коридору в свою спальню. Лукас Янг переезжает в соседнюю комнату. Я помещаю Марцеллуса в его террариум, а затем опускаюсь на свою неубранную постель, мой разум и тело переполняют противоречивые эмоции.

Что в этом такого? Говорю я себе. У нас были арендаторы столько, сколько я здесь живу. Но мысль о том, что этот конкретный арендатор работает, спит и принимает душ по другую сторону стены, заставляет мою кожу гореть.

Этот закоренелый преступник, практичный незнакомец, который по возрасту годится мне в отцы, но который смотрит на мои губы так, словно хочет попробовать их на вкус… Действительно ли я хочу, чтобы этот мужчина жил по соседству?

Да, я думаю, да.

Лукас

Все происходит так быстро, что у меня нет времени подумать о возможных последствиях. Или, может быть, это отговорка. Может быть, я не хочу думать об этом, потому что впервые за много лет все начинает складываться в мою пользу.

У меня не так много вещей, так что день переезда проходит довольно просто. Тем не менее, Татум вызвалась помочь мне занести несколько сумок внутрь, и, кажется, она рада помочь. Даже с нетерпением. И я не собираюсь упускать возможность провести с ней еще немного времени. Я позволяю ей нести спортивную сумку, набитую одеждой, в то время как сам распоряжаюсь теми немногими личными вещами, которые хранил на складе, пока был в тюрьме.

Квартира старая, и тот, кто жил здесь ранее, точно не помогал с ремонтом. Краска отслаивается, на стенах дыры и пятна от того, где висели картины. Дверцы шкафчиков почти слетели с петель, а линолеум на столешнице истерт до чертиков. Ковер нужно будет заменить, и даже не заставляйте меня начинать с ванной.

Но я никогда в жизни не был так счастлив, переехав в квартиру.

— Я и не подозревала, что здесь есть дыра, говорит Татум, рассеянно проводя пальцем по дыре в стене.

— Осторожно, — говорю я, не задумываясь. Она вытягивается по стойке смирно, и я вижу, как на ее щеках появляется симпатичный румянец.

— Прости, папа, — бормочет она. Я напрягаюсь, слова звучат слишком близко к истине. Она продолжает свой небрежный осмотр квартиры, но я не смотрю на комнату. Я смотрю на нее и на то, как послеполуденное солнце освещает ее кожу.