Чего же ему тогда не хватает? Вопрос резонный и неуместный одновременно. Вспомните хотя бы пушкинскую старуху, и вам всё станет ясно.

Сергей Эразмович сумел давно убедить самого себя в исключительности и великих способностях. Он уверовал в них и в звезду, что днём и ночью, неусыпно, светит исключительно ему одному.

Однако отца и деда приходилось вспоминать частенько, по дням рождения и особенно по юбилеям. Когда какая-нибудь приглашённая старуха нет, нет, да проскрипит, проклятая:

– Будь благодарным сыном, Серёженька, твой отец многое сделал для тебя.

Ему приходилось улыбаться и соглашаться. Столько гостей собралось, пьют и закусывают за его счёт, не стесняясь, хорошо, что должность хлебосольная.

Но уже давно затеял такое, отчего всем сразу станет понятно: он сам достиг всего, и личность он пресветлая, и ум прозорливый, и прочее, и прочее, и прочее.

Татьавосов стал просыпаться по ночам и долго арки санатория-дворца манили и не давали уснуть, целомудренно кривляясь в чаше фонтана…

– Ничего я овладею тобой!

На супружеском ложе в нём просыпался неуёмный альфа-самец!

Что ваши достижения, папенька! Дешёвое совкое счастье: назначения и должности. Как поставили, так же и снимут.

Такие беседы частенько занимали светлую голову.

– Нет, папенька, мы задумали нечто! Все прежние заслуги рода нашего меркнут. Да, да, папенька, однажды твой сын станет владельцем того самого санатория, в котором и ты и я были обыкновенными назначенцами.

Какого! То-то же. От таких грёз кружилась голова, тогда он прислонялся к стенам, воровато оглядывался, чтобы никто не видел и гладил, гладил шершавую штукатурка с вкраплениями кварца, приговаривая:

– Ты будешь моим, ты будешь моим, ты будешь моим.

От такой мантры кровь приливала к голове, и серые деловые будни превращались потихоньку в нирвану.

И вот сегодня ему дали добро в самых высоких кремлёвских сферах.

Выше если кто и сидит, то это, наверное, местный Зевс. Но история древних доказывает, что и Зевсы спотыкаются и легко ломают свои божественные шеи среди горних высей.

Но оставим зевсам зевсово, и обратимся к нам, смертным. Судьба благосклонно, в лице одного из братьев Дзиньгаревичей, кивнула: действуй.

А каждый посвящённый знает: Дзиньгаревичи на Олимпе завсегдатаи (самые смелые перешёптываются, мол, двери там они небрежным пинком открывают), и оттого каждый их плевок освящён и ладаном окурен.

Конечно, придётся принести жертву, таков закон всех богов, и немалую, но он готов (ведь не из собственного же кармана).

Олимп требует половину! Ха, половину Олимпу, но половину-то мне! Меня, можно сказать, приравняли к небожителям!

Впереди предстояли ещё трудности, но Татьавосов был готов к подвигам и к примерам Геракловой трудоспособности, скажут: в навозе вываляйся – вываляется. Владелец! За это он готов на всё!

– Ай, какой я, всё-таки, молодец! – не выдержал ловкий делец, вспоминая последние встречи с Дзиньгаревичами.

Но тут же опомнился и смутился, заметив недоумённые взгляды, спешащих куда-то важных и строгих чиновников.

«Эразмович держи себя в руках… и всё-таки, скажи, какой я молодец?! Это же надо, они сами рыбаки опытные и так запросто клюнули. А как же, наживка важнецкая, гордость курорта, дворец-краса, иностранцы языками цокают…

Они и заглотнули.

Жадность губит и царей, и подданных. А мы люди не гордые, нам и второй половины хватит, эти Дзиньгаревичи, когда поймут в чём подвох, лопнут от злости, а мы к тому времени вторую-то половину приватизируем».

Оседлав лайнер в мягком кресле, мечты Сергея Эразмовича взмыли за облака, где он удачно решил судьбу человека.

Помните тот проклятый вопрос: «Как быть с этим?»

– Человеком, – поморщился Татьавосов, – оставьте ваши сентенции для гуманистов. Я, слава богу, не гуманист и не витийствую почём зря, мы люди деловые и привыкли прагматично решать вопросы. Если человек, так понимать должен, уйди в сторону, не мельтеши. Ему, видите ли, за родину обидно… Патриот. Да нам, если угодно, Родина куда дороже всех ваших плачей, – губы Сергея Эразмовича своенравно вытянулись и побелели.

– Вы на словах патриоты, мы – на деле! Ты взвали на себя нашу ответственность и тащи. Нет же, отмахиваются обеими руками. Горлопаны! Вы гуманисты плохо знаете людей, им не жалость нужна и сострадание, им властная рука требуется, правильное руководство. Всё, с ним решено.

Идейный демократ Татьавосов взглянул вниз, в прорехах туч мелькали поля, совсем крохотные отсюда, людей и подавно не разглядеть, рука потянулась к шторке. Успокоенный решением всех проблем, директор санатория спал на высоте десяти тысяч метров над землёю…

Небожители и вершители судеб на нашей земле, на самом деле, продукт вполне земной.

Рождаются в муках, молоком материнским вскормлены, папашами выпороты.

До сих пор имеются места, где пытаются доказать избранность отдельных родов над остальными, то ли кровь у них какая-то особенная (голубая что ли), то ли гены не на том белке замешаны – теории разные предлагаются, книги гербовые составляются. Поговаривают – наука!

Приглядишься, поживёшь поближе и понимаешь: похотливость они снобизмом и шляпками прикрывают, воровские наклонности – аристократизмом.

Нагадят – и в престижных университетах прячутся потом, и правила хорошего тона там изучают, и оттуда брезгливо отнекиваются, мол, как можно так подумать, да мы и амброзией-то одной питаемся!

Потом ткнут пальцем повелительно: приберите там за собой, всё вас учить приходится правилам хорошего тона, работнички!

Со всеми в детстве воспитательные процессы проводили, отцы наставления всем давали, да звучали они по-разному.

Для одних – слова незатейливые: не воруй и ближнего почитай, сказал, наставил, а дальше: иди, на хлеб честно зарабатывай.

Для других учителя из слов пышные фразы составляли и в догмы превращали, где всякое дело для них оправдывалось, правдой же первоисточников.

А кто первоисточники писал? Так прадеды ваши кровью писали. Чьей кровью? Так непослушных. И слушались потом? Когда кровью своей умоешься, тут же сразу осознание на тебя и снизойдёт благодатью неземной.

Дети – везде дети, и молоко из земных сосцов для всех течёт, а школы и слова разные.

И предки славные.

Предки Сергея Эразмовича, были откуда-то из русского Черноземья. А там-то они как очутились?

Одному богу то известно. Черноземье оно не сразу их обласкало. Присматривалось, и они в свою очередь, оглядывались, приценивались, приноравливались.

Когда поняли, что тут господа, и боги, и судьи, и милостивцы, и чернозём, и саранча, и беда моровая, и спасение от кнута – пришли и поклонились, преисполненные страха, надежды и прислужничества. Все качества души сгодились и послужили на пользу.

Кому? А вы не догадливы.

Вскоре не в меру талантливый и прозорливый предок Сергея Эразмовича стал своеобразным диэлектриком между заряженными пластинами обчества.

Приказчиком по тем временам.

Когда заряд накапливался, он пускал его в нужную сторону. Всё вокруг сверкало, искрилось, а он сидит себе в тени неприкаянной, одни губы широкие распахиваются и чего-то там ловят, мух не мух, но сытый был всегда, упитанный.

Добро делал человек, а вокруг все его недолюбливали, сторонились. Неблагодарная сторона! – громко вздыхал предок и добро откладывал в чулане, про запас.

Фортуна таких примечает, и когда наступают благоприятные времена – одаривает милостями.

С севера на Черноземье повеяло слухами: царь, дескать, свободу даёт!

У предка Сергея Эразмовича уши были оттопыренные, слух имел отменный, нюх и того лучше, настолько чуткий, что когда хозяин просил разузнать чего-нибудь, тот, не сходя с места, тут же докладывал.

«Эка, – дивился хозяин и чуть по загривку не гладил чудную и полезную зверушку».