– Нет денег – и все тут. Ничего не поделаешь. Будут требовать – так и отвечайте. Это самый сильный аргумент.

Старушка совсем растерялась.

– Вы раньше где-нибудь работали?

– Да, время от времени…

– Где?

– В ресторанчике, посуду мыла.

– И сколько вам платили?

– Я работала десять дней в месяц и получала двенадцать тысяч иен. Вот поправится старик, снова устроюсь куда-нибудь. Может, тогда как-то наладится с деньгами…

– Да вам уж не надо работать.

– Ну а как же?..

– Вы ведь получаете пособие, так? И за больницу платит государство. Так что ради двенадцати тысяч работать не стоит.

– Почему?

– Сейчас вам выплачивают пособие и дают деньги на лечение. Тысяч двадцать-тридцать наберется?

– Около двадцати пяти.

– Ну вот. Это как раз минимум, установленный государством; такую сумму обязаны выплачивать нетрудоспособным – тем, кто лишен каких бы то ни было доходов. А если узнают, что вы иногда подрабатываете, из пособия будут изымать ровно столько, сколько вы заработали. Так что нечего работать, будьте лучше рядом с дедом. И вам легче, и ему лучше.

– А как же счет?

– Выбросьте и забудьте.

– Главный врач будет ругаться.

– Состояние вашего мужа неудовлетворительное, выписать его он не имеет права. И потом, никто не может требовать денег с тех, у кого их просто нет.

Старушка снова кивнула, но было видно, что она решительно ничего не понимает.

– В наше время хуже всего – иметь мало денег, продолжал Наоэ. – Или уж иметь много, или совсем ничего. Да, лучше совсем ничего не иметь. На нет и суда нет – и нечего волноваться, как заплатить за больницу, сколько стоит лечение…

Тиё почтительно слушала.

– В Японии лучше быть или очень богатым, или совсем нищим…

– А… а дед мой поправится? Наоэ затянулся, выпустил дым. – Нет, не поправится.

– Значит, помрет? – Старушка потерянно подняла на Наоэ глаза.

– Разве вам не говорили, что он неизлечимо болен?

– Говорить-то говорили… Стало быть, и больница ему не поможет?

– Понимаете, у него болезнь крови. Пока делают переливания – всё более или менее хорошо, но постепенно он все равно будет слабеть и слабеть. Тут медицина бессильна. Переливание стоит дорого, каждый раз – несколько тысяч иен. Так что, повторяю: ему лучше всего оставаться в больнице, за счет пособия. Положитесь на нас и ни о чем не думайте. А мужу о нашем разговоре ни слова.

– Хорошо-хорошо… – Старушка снова послушно закивала.

– Безнадежных больных много. У нас есть больной раком желудка: он не доживет и до конца года… Рано или поздно – все там будем. Только кто-то знает свой срок, а кто-то нет, – словно разговаривая сам с собой, пробормотал Наоэ.

Тиё потянула носом, вытерла его пальцем.

– Спасибо, доктор. – Со слезами на глазах она поклонилась и вышла из комнаты.

Наоэ проводил взглядом ее маленькую сгорбленную фигурку и повернулся к Норико.

– Разве Кобаси не говорил ей, что старик обречен?

– Да нет, кажется, прямо не говорил.

– Напрасно. Диагноз следовало сообщить жене больного.

– Наверное, просто не решился. Два таких несчастных старика…

– Ну и что? Болезнь есть болезнь.

– У них и детей-то нет, так вдвоем и состарились. Смотришь порой, как она хлопочет подле него, так жалко становится, что хоть плачь.

– Нелегко ей…

– А каждую ночь она к старику под бок… Лежат рядышком – маленькие, худенькие, прямо дети.

– А другие не возражают?

– А что возражать? Ну, посмотрит кто искоса, да без зла. У них в палате все друг о друге заботятся.

– Вообще она молодец, хорошо держится. Норико вздохнула.

– Неужели у них действительно совсем нет родственников? Никто ведь ни разу не навестил старика.

– И хорошо, что нет. С пособием проще. А теперь и вовсе: никого нет, ничего нет – и проблем никаких.

– А им-то каково? – усомнилась Норико.

– Да ты подумай: если бы старику пришлось высчитывать, какую сумму покроет пособие да сколько платить наличными, он бы извелся весь.

– И то верно… Ей будет тяжко, когда дед умрет.

– Что тут сделаешь?

– Такие дружные… Язык не поворачивается сказать.

– Родственников обязательно надо предупреждать.

– Да ведь как страшно знать заранее!

– Зато смерть не будет неожиданной.

– Все равно, смерть – это ужасно. Правда, Томоко?

Томоко Каваай сидела рядом с Норико и крутила из марли тампоны.

– Если уж умирать, – вздохнула она, – то вместе с любимым человеком.

– Двойное самоубийство?

– Ну это, конечно, романтика. Но пережить смерть близкого человека, наверное, очень страшно.

Томоко отложила марлю и подняла глаза. Ей было всего двадцать, круглое личико светилось юностью.

– Вот эти старик со старухой – они как один человек… Это же прекрасно – жить одним дыханием, как они!

– Умирать все равно поодиночке, – отозвалась Норико. – Кто-то умрет первым.

– Как жутко думать об этом! – Томоко вздрогнула. Наоэ в разговор не вступал. Потом неожиданно встал и, засунув руки в карманы халата, вышел в коридор.

Десятого декабря, через четыре дня после ночного приключения, Дзюнко Ханадзё выписалась из «Ориентал».

Сэкигути уверяла всех, что Ханадзё вынуждена была покинуть клинику после неприятной беседы с главврачом, которому она сама доложила о случившемся. Никто, однако, не верил ни единому ее слову.

Старшая сестра действительно не преминула донести, но Югаро, как и следовало ожидать, пропустил это мимо ушей. День выписки – десятое декабря – был назначен заранее.

– Вряд ли скупердяй выгонит богатую пациентку. Да еще за такой пустяк. Подумаешь, привела дружка! – судачили медсестры.

Тем не менее после разговора со старшей сестрой главный врач вызвал к себе Наоэ.

– Это правда? То, что рассказывает старшая сестра?

– Не знаю, – пожал плечами Наоэ, – меня в ту ночь не было. Но дежурный врач уверяет, что правда.

– Ну и девчонка!.. Вот это темперамент!.. И кто же к ней приходил? Кэндзи Танимото? Певец?

– Говорят, он.

– Наверное, она давно с ним крутит.

– Не знаю.

– Да… – Ютаро ухмыльнулся. – Старшая сестра из себя выходит. Выгнать ее, говорит, надо из клиники, чтобы другим неповадно было. Думаю, не стоит так строго, а?

– Во всяком случае, эта история никак не сказалась на ее самочувствии.

– А-а… Ну и ладно. – С самого начала у Ютаро не было желания поднимать шум. – Значит, так: скажем, что я отругал ее.

– Понятно.

– А фигурка у нее, наверное, хороша?.. – Главврач неожиданно переменил тему разговора и выжидающе посмотрел на Наоэ. – Кожа белая…

– Скорее бледная.

– Да?.. – Ютаро мечтательно поглядел на потолок. – Бледная и гладкая…

– Нет, кожа у нее неважная.

– Может, от усталости? Работает много.

– Не думаю. Скорее всего, от наркотиков.

– Да ну?! Почему вы так решили?

– Следы на руках, и кожа сухая.

– Вот как… – протянул Ютаро. – Но зачем? Зачем это нужно ей?

– Думаю, больше из баловства.

– Говорят, это очень приятно?

– Не знаю. Наверное, – сухо ответил Наоэ. Ютаро понизил голос.

– Я слышал, это хорошее средство для мужчин…

– Да. При физическом переутомлении действует возбуждающе.

Ютаро был озабочен своими неудачами с Маюми. На ухаживание сил еще хватало, но как доходило до главного…

– И все-таки не пойму. – Он покрутил головой. – Ну зачем этой прелестной наивной девочке наркотики?

– Наивной она кажется только со сцены.

– Надо же… А посмотришь по телевизору – ведь совсем другой человек!

– Это всегда так: снаружи – одно, внутри – другое.

Ютаро сконфуженно заморгал, испугавшись, что Наоэ намекает на его связь с Маюми. Но Наоэ задумчиво вертел в руках чайную чашку.

– А вы ничего не сказали ей?

– Нет, я же не поймал ее на этом. А без доказательств…

– И мне попробовать, что ли? – Ютаро вздохнул.

– Не советую. Конечно, если собрались умирать, тогда дело другое.